Такой прекрасный. Она облизнула губы, вспоминая его: блеяние овцы, ужас в глазах пастуха, визг псов, когда их убивали одного за другим, рычание ее стаи. С тех пор как пошел снег, добычи становилось все меньше, но прошлой ночью они пировали. Ягнятина и баранина, собачье мясо и человеческая плоть. Некоторые из ее маленьких серых братьев и сестер боялись людей, даже мертвых, но не она. Мясо есть мясо, а люди — всего лишь добыча. Она была ночной волчицей.
Но только во сне.
Слепая девочка перекатилась на бок, села, вскочила на ноги и потянулась. Постелью ей служил набитый тряпками тюфяк, брошенный поверх холодного камня, поэтому просыпаясь, она чувствовала, как затекло и одеревенело ее тело. Девочка прошла к своему тазу, мягко ступая маленькими босыми натертыми ногами, тихая как тень. Плеснула холодной водой на лицо и смахнула ладонями капли. Сир Грегор, думала она. Дансен, Рафф-Красавчик. Сир Илин, сир Меррин, королева Серсея. Ее утренняя молитва. Хотя ее ли? Нет, решила она, не моя. Я никто. А это молитва ночной волчицы. Когда-нибудь та выследит и загонит их, ощутит запах их страха и вкус их крови. Когда-нибудь.
Она нашла свое нижнее белье в куче на полу, понюхала его, чтобы убедиться, вполне ли оно свежее, наощупь надела во мраке. Наряд прислужницы висел там, где девочка его оставила — длинная туника из некрашеной шерсти, грубая и колючая. Сорвав с крючка, она натянула ее через голову ловким, заученным движением. Настал черед носков. Один черный, один белый. У черного по краю шли стежки, у белого — нет. Так она определяла где какой, чтобы надеть каждый носок на правильную ногу. Хоть и худенькие, ее ноги были сильными и пружинистыми и с каждым днем становились все длиннее.
Это ее радовало. Водяному плясуну нужны хорошие ноги. Конечно, Слепая Бет — не водяной плясун, но она ведь не собиралась оставаться Бет вечно.
Слепая девочка знала дорогу на кухни, но собственный нос привел бы ее туда в любом случае. Острый перец и жареная рыба, определила она, принюхиваясь в коридоре, и свежий хлеб из печи Уммы. От запахов у нее заурчало в животе. Ночная волчица славно попировала, но это не наполнило желудок слепой девочки. Мясом из сновидений не насытишься, как она уже давно поняла.
На завтрак были сардины, поджаренные до хрустящей корочки в перченом масле, — такие горячие, что обжигали пальцы. Остатки масла она подобрала ломтиком хлеба, оторвав от края утренней буханки Уммы, и запила все это чашей разбавленного водой вина. Девочка смаковала вкусы и запахи, ощущала грубую хлебную корочку под пальцами, скользкое масло, жжение острого перца, попавшего в незажившую царапину на тыльной стороне ладони. Слушай, нюхай, пробуй, осязай, напомнила она себе. Есть много способов познавать мир для тех, кто не способен видеть.
За ее спиной кто-то вошел в комнату, двигаясь в туфлях на мягкой подошве тихо, как мышь. Ее ноздри раздулись. Добрый человек. Мужчины пахли иначе, чем женщины, и в воздухе появился едва уловимый запах апельсина. При любой возможности жрец жевал апельсиновые корки, чтобы освежить дыхание.
— И кто же ты этим утром? — поинтересовался он, занимая свое место во главе стола. Тук, тук, услышала она, затем раздался слабый треск. Разбивает первое яйцо.
— Никто, — ответила она.
— Ложь. Я тебя знаю. Ты та слепая девчонка-попрошайка.
— Бет. — Она знала как-то одну Бет, давно в Винтерфелле, пока еще была Арьей Старк. Может, поэтому и выбрала себе такое имя. А, может, просто потому, что оно так хорошо сочеталось со словом "слепая".
— Бедное дитя, — сказал добрый человек, — хочешь получить назад свои глаза? Попроси, и ты будешь видеть.
Каждое утро он задавал один и тот же вопрос.
— Может, я захочу их назад завтра. Не сегодня, — ее лицо было водной гладью, что скрывает все и не выдает ничего.
— Как пожелаешь. — Она слышала, как он чистит яйцо, затем раздалось легкое серебристое дзинь — он взял ложечку для соли. Ему нравилось крепко солить яйца. — И куда же моя бедная слепая девочка ходила просить милостыню прошлой ночью?
— В трактир "Зеленый угорь".
— А какие три новые вещи ты узнала с нашей последней встречи?
— Морской Лорд все еще болен.
— Это не ново. Морской Лорд был болен вчера, и будет болеть завтра.
— Или же умрет.
— Вот когда он умрет — это и станет новым знанием.
Когда он умрет, наступит пора выборов, и в дело пойдут ножи. Так это решалось в Браавосе. В Вестеросе умершему королю наследовал его старший сын, но у браавосцев не было королей.
— Тормо Фрегар будет новым Морским Лордом.
— Так говорят в "Зеленом угре"?
— Да.
Добрый человек надкусил яйцо. Девочка слышала, как двигались его челюсти. Жрец никогда не говорил с набитым ртом. Проглотив, он сказал:
— Некоторые говорят, что мудрость — в вине. Глупцы. В других трактирах люди судачат о других именах, не сомневайся, — он снова откусил, прожевал, проглотил. — Какие три вещи ты узнала, что не знала прежде?
— Я узнала, что люди поговаривают, будто Тормо Фрегар непременно станет новым Морским Лордом, — ответила она. — Пьяные люди.
— Уже лучше. И что еще ты узнала?
В речных землях Вестероса идет снег, едва не вырвалось у нее. Но он спросит, как она это узнала, а ответ ему вряд ли понравится. Она кусала губы, вспоминая прошедшую ночь.
— Шлюха Сфрона брюхата. Она не уверена насчет отца, но думает на того тирошийского наемника, которого убила.
— Это полезно знать. Что еще?
— Сардинья Королева выбрала новую Русалку вместо той, что утонула. Дочь служанки Престайна, ей тринадцать и ни гроша за душой, но очень хорошенькая.
— Как и все они, поначалу, — сказал жрец, — однако ты не можешь знать, что она хорошенькая, пока не увидишь ее собственными глазами, а их у тебя как раз и нет. Кто ты, дитя?
— Никто.
— Слепая Бет-Попрошайка — вот кого я вижу. И эта девчонка никудышная лгунья. Возвращайся к своим обязанностям. Валар моргулис.
— Валар дохаэрис.
Она собрала миску, чашку и нож с ложкой и быстро встала. В последнюю очередь схватила свою трость. Длиной в пять футов, тонкая и гибкая, с обернутой кожей рукояткой, трость была не толще большого пальца девочки. "Лучше, чем глаза, когда научишься с ней обращаться", — сказала ей женщина-призрак.
Ложь. Они часто лгали, чтобы проверить ее. Никакая палка не сравнится с парой глаз. Хотя некоторая польза от нее все же была, поэтому она всегда держала ее под рукой. Умма стала называть ее Тросточкой, но в именах нет смысла. Она — это я. Никто. Я — никто. Просто слепая девочка, просто одна из слуг Многоликого.
Каждый вечер за ужином женщина-призрак приносила ей чашку молока и велела пить до дна. У него был странный горьковатый вкус, и слепая девочка его вскоре возненавидела. Ее тошнило даже от легкого запаха, который она чуяла, прежде чем ощутить вкус на языке. Но девочка все равно осушала чашку.
"Сколько еще мне нужно быть слепой?" — часто спрашивала она.
"Пока тьма не станет для тебя так же сладка, как и свет, — отвечала женщина, — или пока ты не попросишь у нас свои глаза обратно. Попроси, и сможешь видеть".
И тогда вы меня прогоните. Лучше уж оставаться слепой. Они не заставят ее сдаться.
В тот день, когда она проснулась слепой, призрак взяла ее за руку и провела через склепы и тоннели в скале под Черно-Белым Домом, а затем вверх по крутым каменным лестницам в сам храм. "Считай ступеньки, когда поднимаешься, — учила она. — Проведи по стене пальцами. Здесь есть отметины, невидимые глазу, но явные при прикосновении".
Таким был ее первый урок. За ним последовали другие.
Ядами и снадобьями занимались после полудня. У нее оставалось обоняние, осязание и вкус, но трогать и пробовать что-либо, если готовишь яд, — довольно рискованно, а некоторые из смесей призрака было небезопасно даже нюхать. Сожженные подушечки пальцев и волдыри на губах стали для нее привычным делом, а однажды она так отравилась, что несколько дней ее выворачивало наизнанку от любой пищи.
За ужином они изучали языки. Слепая девочка понимала браавосский и могла сносно говорить на нем. Она даже почти сумела избавиться от режущего слух акцента, но доброму человеку этого было недостаточно. Он настаивал, что ей необходимо совершенствовать высокий валирийский и выучить языки Лисса и Пентоса.
По вечерам она играла с призраком в "правду-ложь", но без помощи зрения игра стала совсем другой. Иногда все, чем она располагала, был тон говорящего или выбор слов; в другие дни ей разрешалось положить руки на лицо женщины-призрака. Поначалу игра казалась сложнее, гораздо сложнее, почти невозможной… но когда ей уже хотелось кричать от досады — все пошло намного легче. Она научилась слышать ложь, улавливать ее по игре мускулов вокруг рта и глаз.
Почти все ее обязанности остались прежними, но выполняя их, она ударялась о мебель, натыкалась на стены, роняла подносы, могла совершенно безнадежно заблудиться внутри храма. Однажды едва не свалилась вниз головой со ступенек, но в той, другой жизни Сирио Форель научил девочку по имени Арья Старк сохранять равновесие, и она сумела вовремя удержаться от падения.
Если бы она по-прежнему оставалась Арри, Лаской, или Кошкой-Кет, или даже Арьей из дома Старков, то засыпала бы порой в слезах… но она никто, а никто не может плакать. Без глаз даже самые простые задания грозили опасностями. Она дюжину раз обжигалась, когда работала с Уммой на кухнях. Однажды, измельчая лук, до кости порезала палец. Пару раз даже не смогла отыскать собственную комнату в подвале, и ей пришлось заночевать на полу возле лестницы. Многочисленные закоулки и укромные уголки делали помещение храма предательски обманчивым, даже когда слепая девочка научилась использовать слух — эхо ее шагов отражалось от потолков и ног тридцати высоких каменных богов, отчего казалось, что сами стены приходят в движение, и бассейн со спокойной черной водой тоже странным образом искажал звуки.