"У тебя есть пять чувств, — сказал ей добрый человек. — Научись использовать оставшиеся четыре, и порезов, царапин и болячек станет меньше".
Теперь она научилась чувствовать кожей каждое движение воздуха. Могла найти кухни по исходящим оттуда ароматам, различать мужчин и женщин по запаху. Она узнавала Умму, слуг и послушников по особенностям походки и могла отличить одного от другого прежде, чем они подходили ближе и ей удавалось учуять их (но не призрака или доброго человека, которые вообще не издавали звуков, если только не хотели этого). У свечей, горевших в храме, тоже были запахи, и даже над не имеющими аромата свечами поднимался слабый дымок от тлеющего фитилька, который она с легкостью распознавала, научившись пользоваться своим носом.
И у мертвецов был свой особенный запах. Среди прочего, в ее обязанности входило каждое утро отыскивать их в храме, где бы они ни решили прилечь и закрыть глаза после того, как выпьют из бассейна.
Этим утром она нашла двоих.
Один из них умер у ног Неведомого. Она ясно ощущала тепло, исходящее от трепещущей над ним одинокой свечи, и ее аромат, щекочущий ноздри. Она знала, что свеча горела темно-красным пламенем, и что тем, у кого есть глаза, труп показался бы омытым красноватым свечением. Прежде чем позвать слуг унести тело, она встала на колени и исследовала лицо: провела пальцами по линии подбородка, дотронулась до щек и носа, прикоснулась к волосам. Густые кудрявые волосы. Красивое лицо, без морщин. Он был молод. Она гадала, что привело его сюда, в поисках дара смерти. Умирающие брави часто приходили в Черно-Белый Дом, чтобы ускорить конец, но у этого человека она не обнаружила никаких ран.
Второе тело принадлежало старухе. Та отошла, уснув на "ложе грез" в одном из скрытых альковов, где специальные свечи вызывали у людей видения того, что они некогда любили и потеряли. Ласковая и нежная смерть, как называл ее добрый человек. Пальцы сказали ей, что старуха умерла с улыбкой на лице. И умерла недавно — тело еще не остыло. А кожа мягкая, словно старая тонкая замша, которую тысячи раз мяли и складывали.
Когда прислужники уносили труп, слепая девочка последовала за ними. Она полагалась на звук их шагов, но во время спуска все же вела про себя счет — она наизусть знала число ступеней на каждой лестнице. Под замком находился целый лабиринт из подвалов и тоннелей, где не раз умудрялись заблудиться даже люди с парой верных глаз. Но слепая девочка изучила их все дюйм за дюймом, и к тому же у нее была трость, помогавшая находить дорогу, если подводила память.
Трупы складывали в склепе. В темноте слепая девочка приступила к работе: она снимала с мертвых обувь, одежду и другие вещи, опустошала их кошельки и пересчитывала деньги. После того, как у нее забрали глаза, женщина-призрак в первую очередь научила ее наощупь различать монеты. Браавосские деньги она узнавала с легкостью, как старых добрых друзей, — достаточно было просто провести по ним кончиками пальцев. С монетами других стран и городов, особенно дальних, приходилось сложнее. Самыми распространенными были волантийские: маленькие, не больше пенни, монеты с короной на одной стороне и черепом — на другой. На лиссенийских овальных красовалась обнаженная женщина. На других монетах изображались корабли, или слоны, или козы. В Вестеросе чеканили монеты с профилем короля и драконом на оборотной стороне.
У старухи не было ни кошелька, ни вообще чего-либо ценного, за исключением кольца на исхудавшем пальце. У красивого мужчины нашлись четыре золотых вестеросских дракона. Она водила большим пальцем по самому потертому из них, пытаясь разобрать, что за король на нем изображен, когда услышала, как позади нее тихо открывается дверь.
— Кто там? — спросила она.
— Никто, — голос был глубоким, резким и холодным.
И он приближался. Она шагнула в сторону, схватила свою трость и вскинула ее, защищая лицо. Стук дерева о дерево. Сильный удар едва не выбил трость из руки. Она все же удержала ее и хлестнула в ответ… но лишь рассекла воздух там, где он должен был стоять.
— Промах, — сказал голос. — Ты ослепла?
Она не ответила. Слова только заглушили бы звуки, которые он мог произвести. Девочка понимала, что человек будет двигаться. Влево или вправо? Она прыгнула влево, качнулась вправо, снова поразила пустоту. И тут же получила сзади болезненный удар по ногам.
— Ты оглохла?
Она резко обернулась, размахивая тростью в левой руке, и снова промахнулась. Слева послышался смех. Сделала выпад вправо.
На этот раз она попала. Ее трость стукнулась о его палку, удар отозвался по всей руке.
— Хорошо, — произнес голос.
Слепая девочка не знала, кому он принадлежит. Возможно, одному из послушников. Она не помнила, чтобы когда-либо слышала его раньше, но кто сказал, что слуги Многоликого не могут менять свои голоса так же легко, как и лица? Кроме нее в Черно-Белом Доме жили двое слуг, три послушника, кухарка Умма и два жреца, которых она называла призрак и добрый человек. Другие приходили и уходили, порой тайными путями, но жили здесь только они. Ее противником мог оказаться любой из них.
Девочка бросилась в сторону, вращая тростью, услышала звук позади себя, развернулась, и вновь ударила по воздуху. Неожиданно его палка оказалась у нее между ног, не давая развернуться и царапая ей голень. Она споткнулась и рухнула на одно колено, ударившись так сильно, что прикусила язык.
Она не шевелилась. Неподвижная, словно камень. Где он?
Он рассмеялся у нее за спиной. И резко ударил по уху. Потом хлестнул по пальцам, когда она попыталась подняться на ноги. Ее трость загремела по каменному полу. Она зашипела от ярости.
— Давай. Подбери ее. Сегодня я больше не стану бить тебя.
— Никто меня не бил, — девочка ползала на четвереньках, пока не нашла свою трость, потом вскочила, вся в синяках и грязи.
В склепе было тихо. Ушел. Или нет? Он мог стоять рядом с ней, а она бы даже не заметила. Слушай его дыхание, сказала она себе, но ничего не было слышно. Она подождала еще немного, затем отложила трость и продолжила работу. Будь у меня глаза, я бы в кровь его избила. Когда-нибудь добрый человек вернет их, и она всем еще покажет.
Труп старухи к этому времени уже остыл, а тело браво окоченело. Девочка к такому привыкла. С мертвыми она зачастую проводила больше времени, чем с живыми. Она скучала по друзьям Кошки-Кет: по старому Бруско со своей больной спиной, по его дочерям Талее и Брее, по лицедеям из "Корабля", по Морячке с ее шлюхами из "Счастливого порта", и по другим портовым жуликам и прощелыгам. Но сильнее всего она скучала по самой Кет, сильнее даже, чем по своим глазам. Ей нравилось быть Кет больше, чем когда-либо нравилось быть Солинкой, Голубенком, Лаской или Арри. Я убила Кет, когда убила певца. Добрый человек сказал, они все равно забрали бы у нее глаза — чтобы помочь ей научиться использовать другие чувства — но не на полгода. Слепые послушники были обычным делом в Черно-Белом Доме, но не такие юные, как она. И все-таки девочка ни о чем не жалела. Дареон дезертировал из Ночного Дозора, и он заслужил смерть.
Так она и сказала доброму человеку. "Разве ты бог, чтобы решать, кому жить, а кому умереть? — спросил он у нее. — Мы приносим дар тем, кто отмечен Многоликим, после молитв и жертвоприношений. И так было всегда, с самого начала. Я тебе рассказывал про основание нашего ордена, про то, как первый из нас ответил на мольбы рабов, искавших смерти. Сначала дар получал лишь тот, кто жаждал его для себя… но однажды первый из нас услышал, как раб просит не собственной смерти, а смерти хозяина. И таким сильным было его желание — он отдал бы все, что имел, лишь бы молитва не осталась безответной. Наш первый брат посчитал эту жертву угодной Многоликому и той же ночью удовлетворил мольбу. А затем пришел к рабу и сказал: "Ты предложил все, что имеешь, за смерть того человека, но у раба нет ничего, кроме собственной жизни. Этого и хочет от тебя бог. Ты будешь служить ему до конца своих дней". И с того момента нас стало двое, — он сжал ее запястье нежно, но твердо. — Все люди умирают. Мы лишь инструменты в руках смерти, но не сама смерть. Убив певца, ты присвоила себе власть бога. Мы убиваем людей, но не беремся их судить. Ты поняла?"
Нет, подумала она и ответила:
— Да.
— Ты лжешь. И поэтому должна пребывать в темноте, пока не увидишь путь. Если только не хочешь покинуть нас. Тебе нужно лишь попросить, и ты получишь свои глаза обратно.
Нет, подумала она и сказала:
— Нет.
Этим вечером, после ужина и короткой игры в "правду-ложь", слепая девочка повязала голову полоской ткани, прикрыв бесполезные глаза, нашла чашу для подаяний и попросила женщину-призрака помочь ей превратиться в Бет. После того как у нее отобрали зрение, женщина обрила ей голову. Она назвала это лицедейской стрижкой, потому что многие бродячие актеры брились наголо — так удобнее носить парики. Но подобная "стрижка" подходила и для нищих, спасая их от блох и вшей. Однако ей требовалось нечто большее, чем просто парик.
— Я могла бы покрыть тебя гноящимися язвами, — сказала призрак, — но тогда владельцы гостиниц и таверн тебя и на порог не пустят.
Вместо этого слепая девочка получила шрамы от оспы, а на одной щеке — родимое пятно, поросшее темными волосками.
— Выглядит уродливо? — поинтересовалась она.
— Красоткой не назвать.
— Хорошо.
Ее никогда не заботил внешний вид, даже когда она была бестолковой Арьей Старк. Только отец называл ее красивой. Он и иногда Джон Сноу. Мать обычно говорила, что она могла бы стать красивой, если бы только взяла пример со своей сестры и почаще мылась, причесывалась и содержала свою одежду в порядке. Для сестры с ее подружками, как и для всех остальных, она всегда оставалась просто Арьей-Лошадкой. Но теперь они мертвы, и даже Арья, — все они, кроме ее сводного брата Джона. Иногда по ночам она слышала разговоры о нем в тавернах и борделях Мусорной Заводи. Кто-то однажды назвал его Черным Бастардом на Стене.