Тирион пристально смотрел сквозь юнкайский лагерь на стены Миэрина. Ворота казались такими близкими… и если верить слухам в загонах для рабов, в настоящее время Миэрин оставался свободным городом. За этими старыми, потрескавшимися стенами рабство и работорговля были под запретом. Все, что от него требовалось — добраться до ворот, пройти их, и он снова стал бы свободным человеком.
Но это казалось маловероятным — в таком случаем ему пришлось бы бросить Пенни. Она бы захотела взять с собой собаку и свинью.
— Все будет не так уж и плохо, правда? — прошептала Пенни. — Он так много заплатил за нас. Он ведь будет добрым?
До тех пор, пока мы будем его веселить.
— Мы слишком дорогие, чтобы с нами стали плохо обращаться, — успокоил он девушку. По его спине все еще стекала кровь от двух последних ударов. Но когда наше представление им надоест… а оно надоест, обязательно надоест.
Надсмотрщик нового хозяина ожидал их, стоя рядом с двумя солдатами и повозкой. У него было узкое, вытянутое лицо и бородка, обмотанная золотой проволокой, а у висков торчали жесткие красно-черные волосы в форме пары когтистых рук.
— Что за приятные милашки, — сказал он. — Вы напоминаете мне собственных детей… или напоминали бы, если бы они не умерли. Я буду хорошо заботиться о вас. Назовите-ка ваши имена.
— Пенни, — испуганно прошептала девушка.
Тирион из дома Ланнистеров, законный лорд Утеса Кастерли, ты, лицемерный червяк.
— Йолло.
— Дерзкий Йолло. Великолепная Пенни. Вы являетесь собственностью благородного и доблестного Еззана зо Каггаза, ученого и воина, высоко почитаемого среди Мудрых Господ Юнкая. Считайте, что вам повезло — Еззан добрый и великодушный господин. Относитесь к нему, как к собственному отцу.
С удовольствием, подумал Тирион, но в этот раз придержал язык. Он не сомневался, что очень скоро им придется выступить перед их новым хозяином, и получить еще одну плеть ему никак не улыбалось.
— Ваш отец любит свои особенные сокровища больше всего на свете, и он будет вас холить и лелеять, — продолжал надсмотрщик. — И я тоже, поэтому относитесь ко мне как к няньке, которая заботилась о вас в младенчестве. "Нянька" — так называют меня все мои дети.
— Лот девяносто девять, — выкрикнул ведущий аукциона. — Воин.
Девушку быстро продали и спровадили к новому хозяину; она ушла, прижимая одежду к маленькой груди с розовыми сосками. На ее место два работорговца вытащили Джораха Мормонта. На нем была лишь набедренная повязка, спина кровоточила от ударов кнутом, а лицо так опухло, что изменилось почти до неузнаваемости. Его запястья и щиколотки сковывали цепи. Вот тебе ложечка угощения, которое ты готовил для меня, подумал Тирион, однако понял, что не получает удовольствия от страданий большого рыцаря.
Даже в цепях Мормонт выглядел опасным — громадный бык с крепкими ручищами и покатыми плечами. Из-за грубой черной поросли на груди он больше походил на зверя, чем на человека. Под обоими глазами были синяки — две темных дыры на чудовищно опухшем лице. На одной щеке ему выжгли клеймо: маску демона.
Когда работорговцы взяли на абордаж "Селаэсори Кхоран", сир Джорах встретил их с мечом в руке и успел убить троих, прежде чем с ним справились. Друзья убитых с удовольствием бы его прикончили, но капитан запретил: боец всегда стоил хороших денег. Поэтому Мормонта приковали к веслу, избили до полусмерти, заставили голодать и заклеймили.
— Большой и сильный, — объявил ведущий. — В нем много ярости, и он отлично покажет себя в бойцовой яме. Начальная ставка — триста серебра. Кто даст триста?
Никто не дал.
Мормонт не обращал никакого внимания на пеструю толпу — он устремил свой взор поверх осадных сооружений, к городу в отдалении, на его древние стены, возведенные из разноцветного кирпича. Тирион читал этот взгляд как открытую книгу: так близко и все же так далеко. Бедняга вернулся слишком поздно. Дейенерис Таргариен вышла замуж, насмешливо сообщили им охранники загонов для рабов. Она выбрала своим королем миэринского работорговца, столь богатого, сколь и знатного, а когда мир будет подписан и закреплен, бойцовые ямы Миэрина откроются вновь. Однако рабы утверждали, что охранники лгут, а Дейенерис Таргариен никогда бы не заключила мира с работорговцами. "Миса", звали они ее. Кто-то сказал Тириону, что это значит "Мать". Скоро серебряная королева выйдет из города, сокрушит юнкайцев и разобьет цепи, шептали рабы друг другу.
А потом она испечет для всех лимонный пирог, поцелует наши ранки, и нам тут же полегчает, подумал карлик. Он не верил в королевское спасение. Если понадобится, он сам займется их освобождением. Грибов, спрятанных в носке сапога, хватит и ему, и Пенни. А вот Хрусту и Милой Хрюшке придется позаботиться о себе самим.
Нянька все еще давал наставления новым сокровищам своего господина.
— Делайте все, что вам прикажут и ничего более, и тогда будете жить как маленькие лорды, избалованные и обожаемые, — пообещал он. — Ослушаетесь и… но вы же никогда этого не сделаете, правда? Только не мои милашки, — он наклонился и ущипнул Пенни за щеку.
— Тогда две сотни, — предложил ведущий аукциона. — Такой большой зверь стоит в три раза больше. А каким телохранителем он будет! Ни один враг не осмелится потревожить вас!
— Пойдемте, мои маленькие друзья, — сказал Нянька. — Я покажу вам ваш новый дом. В Юнкае вы будете жить в золотой пирамиде Каггаза и обедать с серебряных блюд, но здесь мы живем просто, в скромных солдатских палатках.
— Кто даст мне сотню? — выкрикнул ведущий.
Эта ставка вызвала интерес, хотя поднялась всего на пятьдесят серебряных монет. Покупателем был худой мужчина в кожаном фартуке.
— И еще одну сверху, — снова старуха в фиолетовом токаре.
Один из солдат поднял Пенни и усадил внутрь повозки.
— Кто эта старуха? — спросил его карлик.
— Зарина, — ответил мужчина. — Дешевые бойцы. Мясо для героев. Ваш друг скоро умрет.
Он мне не друг.
Но, неожиданно для себя, Тирион Ланнистер повернулся к Няньке и произнес:
— Вы не можете позволить ей забрать его.
Нянька прищурившись, посмотрел на него:
— Что ты там пролепетал?
Тирион указал пальцем на Мормонта:
— Он часть нашего представления. Медведь и прекрасная дева. Джорах — медведь, Пенни — дева, а я — храбрый рыцарь, который ее спасает. Я пляшу и колочу его по яйцам. Очень весело.
Надзиратель покосился на аукционный помост:
— Этого?
Ставки за Джораха Мормонта достигли двухсот серебряных.
— И один сверху, — добавила старуха в фиолетовом токаре.
— Ваш медведь. Понятно.
Нянька быстро пошел сквозь толпу, склонился над огромным желтым юнкайцем в носилках и что-то пошептал ему на ухо. Хозяин кивнул, потрясая подбородками, затем поднял веер.
— Три сотни, — выкрикнул он хриплым голосом.
Старая карга презрительно фыркнула и отвернулась.
— Зачем ты это сделал? — спросила Пенни на общем языке.
Хороший вопрос, подумал Тирион. Действительно, зачем?
— Твое представление становилось унылым. А каждому актеру нужен танцующий медведь.
Она бросила на него укоризненный взгляд, затем отошла в конец повозки и села, крепко обняв Хруста, как будто собака оставалась ее последним верным другом на всем белом свете. Может, так оно и есть.
Нянька вернулся с Джорахом Мормонтом. Два хозяйских солдата-раба бросили рыцаря между карликами в конец повозки. Он не сопротивлялся. Весь бойцовский дух из него улетучился, когда он узнал, что его королева вышла замуж, понял Тирион. Одно произнесенное шепотом слово сделало то, что не могли кулаки, кнуты и дубины: оно сломало его. Надо было позволить этой старой карге забрать Мормонта. От него будет столько же проку, как от сосков на нагруднике.
Нянька взобрался на повозку, взял вожжи, и они отправились через осадный лагерь к палаткам их нового хозяина, благородного Еззана зо Каггаза. Рядом с ними шли четверо солдат-рабов, по двое с каждой стороны телеги.
Пенни не плакала, но глаза ее были красными и несчастными, и она не отводила их от Хруста. Может, она думает, что если не смотреть, то все исчезнет? Сир Джорах Мормонт тоже ни на кого и ни на что не обращал внимания. Он съежился в своих цепях, погрузившись в раздумья.
Тирион же разглядывал всё и всех.
Юнкайский лагерь представлял собой не один, а сотню лагерей, полумесяцем возведенных бок о бок у стен Миэрина; город шелка и холста, со своими проспектами и переулками, тавернами и борделями, добропорядочными и дурными кварталами. Палатки выросли между линией осады и бухтой словно желтые грибы. Некоторые из них были маленькими и жалкими, не более чем лоскутами старой грязной парусины, защищающей от дождя и солнца, но рядом стояли шатры-казармы, в которых бы хватило места для сотни человек, и шелковые павильоны, большие, как дворцы, с гарпиями, поблёскивающими на верхушках их крыш. В одних лагерях соблюдался порядок: шатры располагались вокруг костровой ямы правильными кругами, оружие и доспехи держали внутри круга, лошадей — снаружи. В других местах, казалось, царил настоящий хаос.
Сухая, выжженная равнина на много лиг вокруг Миэрина была плоской, голой и без единого дерева, но юнкайские суда привезли с юга достаточно леса и кожи, чтобы возвести шесть огромных требушетов. Их расположили с каждой стороны города, кроме реки; они стояли там в окружении груд битого камня и бочек со смолой и дегтем, только и ждущих факела. Один из идущих рядом с телегой солдат заметил, куда смотрит Тирион, и с гордостью сообщил ему, что каждому из требушетов дали имя: Гроза Драконов, Ведьма, Дочь Гарпий, Злая Сестра, Призрак Астапора, Кулак Маздхана. Возвышаясь над шатрами на высоту сорок футов, требушеты стали главными ориентирами осадного лагеря.
— Один их вид поставит королеву драконов на колени, — хвастал солдат. — И в такой позе она и останется, отсасывая благородный член Хиздара, иначе мы превратим ее стены в кучу камней.