— Бельвас-Силач съел слишком много саранчи, — на его широком коричневом лице застыло мучительное выражение. Казалось, Бельваса сейчас стошнит. — Бельвасу-Силачу нужно молоко.
Хиздар не обратил на евнуха внимания:
— Великолепная, народ Миэрина пришел, чтобы отпраздновать наш союз. Вы слышали, как люди приветствовали вас. Не отвергайте их любовь.
— Они приветствовали мои кроличьи уши, а не меня. Уведи меня с этой скотобойни, муж мой. — Она слышала фырканье кабана, крики копейщиков, треск кнута распорядителя.
— Моя милая леди, нет. Останься хоть ненадолго. На потешное сражение и еще один поединок. Закрой глаза, все равно никто не заметит. Они будут смотреть на Белакво и Гогора. Сейчас не время для…
На его лицо упала тень.
Шум и крики стихли. Десять тысяч голосов смолкли. Все глаза обратились к небу. Теплый ветер коснулся щек Дени, и за стуком своего сердца она услышала шелест крыльев. Два копейщика бросились в укрытие. Распорядитель ямы застыл на месте. Кабан с сопением кинулся обратно к Барсене. Бельвас-Силач издал стон, попытался встать со своего сиденья и упал на колени.
Над всеми ними, темным силуэтом на фоне солнца, кружил дракон. Его чешуя была черной, глаза, рога и спинные пластины — кроваво-красными. Дрогон, самый крупный из трех, на воле вырос еще больше. Его крылья, черные, как гагат, простирались на двадцать футов от кончика до кончика. Он взмахнул ими, проносясь над песком, и звук этот был подобен раскату грома. Кабан, похрюкивая, поднял голову… и его поглотило пламя, черное пламя с красным отливом. Даже находясь в тридцати футах от него, Дени почувствовала волну жара. Крик умирающего зверя прозвучал почти по-человечески. Дрогон приземлился на тушу и вонзил когти в дымящуюся плоть. Он с одинаковой жадностью поглощал и кабана, и Барсену.
— О боги, — простонал Резнак, — он пожирает ее! — Сенешаль прикрыл рот.
Бельваса-Силача шумно рвало. По длинному бледному лицу Хиздара зо Лорака прошло странное выражение — смесь страха, похоти и восторга. Он облизнул губы. Дени видела, как Пали устремились вверх по лестнице, подобрав токары и путаясь в бахроме, спеша убраться прочь. За ними последовали другие: некоторые из них бежали, толкая друг друга. Но многие остались на своих местах.
Один человек решил стать героем — копейщик, посланный загнать кабана обратно в загон.
Может быть, он был пьян или безумен. Может быть, он издали любил Черноволосую Барсену или слышал перешептывания о девочке по имени Хаззеа. Может быть, он был обычным человеком, который хотел, чтобы барды сложили о нем песни. Он бросился вперед с копьем в руках, поднимая ногами красный песок. С трибуны донеслись крики. Дрогон поднял голову, с его зубов капала кровь. Герой прыгнул ему на спину и вонзил железный наконечник копья в основание длинной чешуйчатой шеи.
Дени и Дрогон закричали одновременно.
Герой всем телом навалился на копье, стараясь вонзить его поглубже. Дрогон изогнулся, шипя от боли и хлеща хвостом из стороны в сторону. Дени видела, как вытянулась на длинной змеиной шее его голова, видела, как он расправил черные крылья. Убийца дракона потерял равновесие и, кувыркаясь, упал на песок. Он пытался подняться, когда зубы дракона сомкнулись на его предплечье. «Нет!» — только и успел он воскликнуть. Дрогон вырвал из плеча его руку и отбросил в сторону, как собака отбрасывает грызуна в крысиной яме.
— Убейте его, — закричал Хиздар зо Лорак остальным копейщикам. — Убейте это чудовище!
Сир Барристан крепко прижал к себе Дени:
— Не смотрите, Ваше Величество.
— Отпустите меня! — Дени вывернулась из его хватки. Все вокруг словно замедлилось, когда она перелезла через парапет и спрыгнула в яму, потеряв при этом одну сандалию. Она бежала и чувствовала между пальцами горячий жесткий песок. Сир Барристан все еще выкрикивал ее имя. Бельваса-Силача все еще рвало. Она побежала быстрее.
Копейщики тоже бежали: некоторые — к дракону, сжимая в руках копья, другие — от него, бросая на ходу свое оружие. На песке вздрагивал герой, из неровного обрубка его плеча лилась яркая кровь. Его копье все еще оставалось у Дрогона в спине, покачиваясь, когда дракон взмахивал крыльями. Из раны шел дым. Когда копейщики приблизились, дракон выплюнул огонь, окутав двух мужчин черным пламенем. Его хвост лупил из стороны в сторону и, задев подползавшего сзади распорядителя ямы, разрубил того надвое. Другой нападавший размахивал копьем возле глаз дракона, пока тот не схватил его челюстями и не вырвал живот. Миэринцы кричали, сыпали проклятьями, выли. Дени услышала, как кто-то тяжело бежит за ней.
— Дрогон, — крикнула она. — Дрогон.
Он повернул голову. Из пасти шел дым. Кровь его тоже дымилась, каплями падая на землю. Он снова взмахнул крыльями, подняв удушливый вихрь алого песка. Дени закашлялась, оказавшись в горячем красном облаке. Он клацнул зубами.
— Нет, — только и успела она сказать. Нет, не меня, разве ты не узнаешь меня?
Черные зубы сомкнулись в нескольких дюймах от ее лица. Он собирался оторвать мне голову. В глаза ей попал песок. Она споткнулась о труп распорядителя ямы и упала на спину.
Дрогон взревел. Звук заполнил яму. Дени окутал раскаленный воздух. Длинная чешуйчатая шея вытянулась в ее сторону. Он открыл пасть, и Дени увидела кусочки костей и обуглившуюся плоть между черных зубов. Его глаза будто плавились. Я смотрю прямо в ад, но не отведу взгляда. Никогда прежде она не была ни в чем так уверена. Если я побегу от него, он сожжет меня и съест. В Вестеросе септоны говорили о семи преисподних и семи небесах, но Семь Королевств со своими богами находились далеко отсюда. Если она умрет здесь, подумала Дени, расступится ли трава лошадиного бога дотракийцев и примет ли он ее в свой небесный кхаласар, чтобы она могла ездить по ночным землям вместе со своим солнцем и звездами? Или рассерженные боги Гиса пошлют своих гарпий отнять ее душу и утащить вниз к вечным мукам?
Дрогон заревел прямо ей в лицо. Его дыхание было таким горячим, что могло сжечь кожу. Справа от себя Дени услышала крик Барристана Селми:
— Меня! Испытай меня. Сюда. Меня!
Дени видела свое отражение в тлеющих красных безднах глаз Дрогона. Какой маленькой она казалась, какой слабой, хрупкой и испуганной. Нельзя показывать ему мой страх. Она пошарила в песке и, оттолкнув труп распорядителя ямы, сомкнула пальцы на рукояти его кнута. Прикосновение к нему добавило ей смелости. Кожа была теплой, живой. Дрогон снова взревел, да так громко, что она чуть не бросила кнут. Он клацнул на нее зубами.
Дени ударила его.
— Нет! — закричала она, стегнув кнутом изо всей силы. Дракон отдернул голову назад. — Нет! — снова закричала она. — НЕТ!
На его морде торчали шипы. Дрогон поднялся, накрыв ее тенью своих крыльев. Дени хлестала его чешуйчатый живот, пока не заболела рука. Длинная змеиная шея изогнулась, как лук. Он зашипел и плюнул в нее черным пламенем. Дени бросилась под огонь, стегнула кнутом и закричала:
— Нет, нет, нет. ЛЕЖАТЬ!
Его ответный рев был полон страха и ярости, полон боли. Он взмахнул крыльями раз, второй…
… и сложил их. Дракон зашипел в последний раз и вытянулся на животе. Черная кровь текла из раны, нанесенной копьем, и дымилась, капая на выжженный песок. Он огонь во плоти, подумала она, как и я сама.
Дейенерис Таргариен запрыгнула дракону на спину, схватила и выдернула копье. Наконечник наполовину расплавился, а раскаленное докрасна железо пылало. Она отбросила его в сторону. Дрогон под ней изогнулся, собираясь с силами, по мускулам пробежала дрожь. Воздух был полон песка. Дени не могла видеть, не могла дышать, не могла думать. Громоподобный звук черных крыльев — и алый песок внезапно начал удаляться от нее.
Чувствуя головокружение, Дени закрыла глаза. Открыв их вновь, сквозь пелену слез и пыли она мельком заметила внизу толпы миэринцев, бегущих вверх по лестницам на улицы города.
В руке у нее все еще был зажат кнут. Она ударила им Дрогона по шее и прокричала:
— Выше! — Другой рукой она хваталась за чешую, ища пальцами, за что бы уцепиться. Дрогон взмахивал своими широкими черными крыльями. Дени чувствовала между бедрами жар его тела. Ее сердце, казалось, готово было разорваться.
Да, думала она, да, скорей, скорей, давай, давай, поднимай меня, поднимай меня, ЛЕТИ!
Джон
Тормунд Великанья Смерть был невысок, но получил от богов широкую грудь и внушительное брюхо. За мощные легкие Манс Налетчик называл его Тормундом Трубящим в Рог и говаривал, что таким хохотом можно снег согнать с гор. Когда он злился, то своим ревом напоминал Джону мамонта.
В тот день Тормунд ревел часто и громко. Он рычал, он орал, он так лупил кулаком по столу, что кувшин с водой перевернулся и расплескался. Он не расставался с рогом медовухи, и, выкрикивая угрозы, брызгал на Джона сладкой слюной. Он называл Джона Сноу трусом, лжецом и перевертышем; поносил вором, злобным ублюдком-поклонщиком и вороной-падальщицей; обвинял в желании оттрахать в зад весь вольный народ. Он дважды кидал в голову Джону свой питьевой рог, не забывая перед этим его опорожнить. Тормунд был не из тех, кто льет хорошую медовуху понапрасну. Джон терпеливо сносил этот поток грязи. Он ни разу не повысил голос и не ответил угрозой на угрозу. Но уступил ровно столько, сколько решил заранее.
Наконец, когда за стенами шатра легли длинные вечерние тени, Тормунд Великанья Смерть — Краснобай, Трубящий в Рог, Ледолом, Тормунд Громовой Кулак, Медвежий Муж, Медовый Король Красных Палат, Говорящий с Богами и Отец Тысяч — подал Джону руку.
— Ну, решено, и да простят меня боги. Знаю ведь — сто матерей ни за что не простят.
Джон пожал протянутую руку. В голове звучали слова клятвы. Я — меч во тьме; я — Дозорный на Стене; я — огонь, который разгоняет холод; я — свет, который приносит рассвет; Я — рог, который будит спящих; я — щит, который охраняет царство людей.