Нет, в это она не могла поверить и не поверила бы. Джейме будет здесь, как только узнает о ее положении. «Приезжай немедля, — написала она ему. — Помоги мне. Спаси меня. Ты нужен мне, как никогда прежде. Я люблю тебя. Люблю. Люблю. Приезжай». Квиберн поклялся проследить, что письмо дойдет до ее брата, который находился сейчас где-то в речных землях со своей армией. Однако Квиберн так и не вернулся. Как знать, может быть, он уже мертв, а его голова насажена на пику над городскими Замковыми воротами. Или же он томится в одной из черных темниц под Красным Замком, так и не отослав ее письмо. Королева спрашивала о нем сотню раз, но ее тюремщицы ничего не отвечали. Одно она знала наверняка — Джейме не приехал.
Пока, говорила она себе. Но скоро приедет. И когда это случится, его воробейство и его сучки запоют по-другому.
Она ненавидела ощущение беспомощности.
Она угрожала, но ее угрозы встречались каменными лицами и глухими ушами. Она приказывала, но ее приказы оставались без внимания. Она взывала к милосердию Матери, рассчитывая на естественное сочувствие одной женщины к другой, но три сморщенные септы, должно быть, выбросили свое женское естество, когда приняли обет. Она пыталась расположить их к себе, кротко разговаривая с ними и со смирением принимая каждое новое оскорбление. Это их не поколебало. Она предлагала им вознаграждение, обещала снисхождение, почести, золото, положение при дворе. С ее обещаниями они обошлись так же, как и с ее угрозами.
И она молилась. О, как она молилась. Они хотели ее молитв, и она обеспечила им это — на коленях, будто уличная потаскушка, а не дочь Утеса. Она молилась о помощи, об избавлении, о Джейме. Вслух она просила у богов защиты в своей невинности, но про себя молила послать внезапную, мучительную смерть ее обвинителям. Она молилась, пока не раздирала в кровь колени, пока ее язык не становился таким непослушным и тяжелым, что она, казалось, могла бы им подавиться. Все молитвы, которые она выучила в детстве, вспомнились Серсее в ее келье, и она придумала новые, взывая к Матери и Деве, к Отцу и Воину, к Старице и Кузнецу. Она молилась даже Неведомому. В шторм любой бог подойдет. Но Семеро оказались так же глухи, как и их земные слуги. Серсея отдала им все слова, какие у нее были, отдала все, кроме слез. Этого они не получат никогда, сказала она себе.
Она ненавидела ощущение слабости.
Если бы боги дали ей силу, какую они дали Джейме или этому надутому болвану Роберту, она сама смогла бы устроить побег. О, мне бы меч, да умение владеть им. В груди Серсеи билось сердце воина, но боги в своей слепой злобе дали ей слабое женское тело. В самом начале королева попыталась вырваться силой, но септы справились с ней. Их было слишком много, и они оказались сильнее, чем выглядели. Уродливые старухи, все до одной, но ежедневные молитвы, чистка полов и порка послушниц прутьями сделали септ крепкими словно корни.
И они не давали ей спать. Ночью или днем, стоило королеве закрыть глаза в попытке уснуть, тут же появлялась одна из тюремщиц, будила ее и требовала, чтобы та созналась в своих грехах. Ее обвиняли в прелюбодеянии, блуде, государственной измене и даже убийстве — ведь Осни Кеттлблэк признался, что задушил предыдущего Верховного Септона по ее приказу. «Я пришла услышать обо всех убийствах и прелюбодеяниях», — рычала септа Юнелла, растрясая королеву ото сна. А септа Моэлла говорила, что это ее грехи не дают ей заснуть. «Только невинным ведом покой тихого сна. Сознайтесь в своих грехах, и будете спать, как младенец».
Она просыпалась, засыпала и просыпалась снова. Каждая ночь разбивалась на кусочки грубыми руками ее мучительниц, и каждая ночь была холоднее и ужаснее предыдущей. Час совы, час волка, час соловья, восход и заход луны, закат и рассвет — они проходили мимо нее, пошатываясь, словно пьяные. Который час? Какой день? Где она? Сон это или явь? Маленькие осколки сна, которые ей дозволялись, превращались в бритвы, измельчающие ее разум. С каждым днем она становилась все более вялой, измученной и нездоровой. Потеряв счет времени, королева уже не могла сказать, давно ли была заключена в этой келье, на вершине одной из семи башен Великой Септы Бейелора. Я состарюсь и умру здесь, думала она в отчаянии.
Серсея не могла допустить такого. Она нужна своему сыну. Она нужна королевству. Она должна выйти на свободу, чего бы это ни стоило. Ее мир сжался до кельи в шесть квадратных футов, ночного горшка, бугристого тюфяка и тонкого — даже надежда согревает лучше — коричневого шерстяного одеяла, от которого зудела кожа. Но она все еще была наследницей лорда Тайвина, дочерью Утеса.
Измученная недостатком сна, дрожащая от холода, заползавшего в келью башни каждую ночь, страдающая то от голода, то от жара, в конце концов, Серсея поняла, что должна признаться.
Ночью, когда септа Юнелла пришла, чтобы выдернуть ее из сна, королева ожидала ее коленопреклоненной.
— Я согрешила, — произнесла Серсея. Язык еле ворочался во рту, губы потрескались и саднили. — Я ужасно согрешила. Теперь я осознаю это. Как я могла быть слепой так долго? Старица явилась ко мне, высоко подняв лампаду, и в ее благословенном свете я увидела дорогу, по которой должна идти. Я хочу снова стать чистой. Я хочу лишь отпущения грехов. Пожалуйста, добрая септа, молю тебя, отведи меня к Верховному Септону, чтобы я могла исповедаться в преступлениях и блуде.
— Я передам ему, Ваше Величество, — сказала септа Юнелла. — Его Святейшество будет очень рад. Только через исповедь и искреннее раскаяние наши бессмертные души могут быть спасены.
И ей позволили поспать весь остаток этой долгой ночи. Благословенный сон, час за часом. Сова, волк и соловей скользили мимо, неслышные и незаметные, пока Серсея наслаждалась долгим сладким сном, в котором Джейме был ее мужем, а их сын — все еще жив.
Наутро королева почувствовала себя почти прежней. Когда надзирательницы пришли за ней, она вновь завела с ними благочестивые разговоры и рассказала, как полна решимости исповедаться в своих грехах и получить прощение за все, что сделала.
— Мы ликуем, слыша подобные речи, — ответила септа Моэлла.
— С вашей души упадет тяжкое бремя, — добавила септа Сколера. — Потом вам будет гораздо легче, Ваше Величество.
Ваше Величество. Два этих простых слова вызвали в ней трепет. За время долгого заключения тюремщицы нечасто утруждали себя даже столь малой вежливостью.
— Его Святейшество ожидает, — произнесла септа Юнелла.
Серсея склонила голову, смиренная и покорная.
— Могу ли я сперва принять ванну, чтобы предстать перед ним в подобающем виде?
— Вы сможете вымыться позже, если позволит Его Святейшество, — ответила септа Юнелла. — Сейчас вас должна волновать чистота вашей бессмертной души, а не плотская суета.
Три септы повели ее вниз по лестнице башни — септа Юнелла шла перед королевой, а септа Моэлла и септа Сколера следовали за ней по пятам, будто опасаясь, что она попытается сбежать.
— У меня так давно не было посетителей, — тихо пробормотала Серсея, пока они спускались. — Король здоров? Я спрашиваю просто как мать, беспокоящаяся о своем ребенке.
— Его Величество в добром здравии, — ответила септа Сколера, — он под хорошей охраной днем и ночью. Королева всегда рядом с ним.
Я королева! Она сглотнула, улыбнулась и произнесла:
— Приятно слышать. Томмен так ее любит. Я никогда не верила тем ужасным вещам, что говорили о ней. — Неужели Маргери Тирелл как-то умудрилась ускользнуть от обвинений в блуде, прелюбодеянии и государственной измене? — Суд уже состоялся?
— Скоро состоится, — поделилась септа Сколера, — но ее брат…
— Замолчи, — септа Юнелла обернулась и бросила на Сколеру взгляд через плечо. — Ты много болтаешь, глупая старуха. Не нам говорить о подобных вещах.
Сколера опустила голову:
— Прошу меня простить.
Остаток пути они прошли в тишине.
Его воробейство принял ее в своем кабинете — аскетичной семиугольной комнате, где высеченные лики Семерых смотрели с каменных стен с почти такими же кислыми и осуждающими выражениями, как и у Его Святейшества. Когда Серсея вошла, он сидел за грубо обтесанным столом и писал. Верховный Септон не изменился с того дня, как приказал схватить и заточить ее. Он по-прежнему был щуплым, седовласым человеком с постным, суровым, полуголодным взглядом, заострившимися чертами изрытого морщинами лица и глазами, смотрящими с подозрением. В отличие от своих предшественников, вместо пышных одежд он носил бесформенную тунику из некрашеной шерсти, доходившую ему до щиколоток.
— Ваше Величество, — произнес он в качестве приветствия, — как я понял, вы желаете исповедаться.
Серсея бросилась на колени:
— Да, Ваше Святейшество. Старица явилась ко мне во сне, высоко подняв лампаду…
— Разумеется. Юнелла, останься и запиши слова Ее Величества. Сколера, Моэлла, вы можете идти, — он сложил ладони домиком, жестом, какой она тысячу раз видела у своего отца.
Септа Юнелла села рядом с ней, развернула пергамент и обмакнула перо в мейстерские чернила. Серсея почувствовала укол страха.
— После того, как я исповедаюсь, будет ли мне позволено…
— С Вашем Величеством поступят согласно вашим грехам.
Этот человек безжалостен, вновь осознала она. Ей понадобилось мгновение, чтобы собраться с силами.
— Тогда пусть Мать помилует меня. Я спала с мужчинами, не будучи связанной с ними узами брака. Признаю.
— С кем? — Верховный Септон смотрел ей прямо в глаза.
Серсея слышала, как за ее спиной записывает Юнелла. Ее перо издавало легкий, слабый, царапающий звук.
— С Ланселем Ланнистером, моим кузеном. И с Осни Кеттлблэком. — Оба признались в связи с ней, и отрицать это не пошло бы ей на пользу. — И с его братьями. Обоими братьями. — Она не знала, что могли сказать Осфрид и Осмунд. Будет безопаснее признать слишком много, чем слишком мало. — Это не оправдывает мои прегрешения, Ваше Святейшество, но я была одинока и напугана. Боги забрали у меня короля Роберта, мою любовь, моего защитника. Я осталась одна в окружении интриганов, лживых друзей и изменников, которые тайно замышляли смерть моих детей. Я не знала, кому верить, поэтому я… Я использовала единственный имевшийся у меня способ, чтобы привязать к себе Кеттлблэков.