— Розовый жрец, — заявил Виктарион.
— Жрец демона, — сказал Одноухий Вульф и сплюнул.
— Может, его одежда загорелась, и он выпрыгнул за борт потушить ее? — предположил Лонгуотер Пайк к всеобщему веселью. Даже обезьянам стало смешно. Они загомонили на своих мачтах, а одна метнула вниз пригоршню дерьма, разбрызгавшегося по доскам.
Виктарион Грейджой с подозрением относился к смеху. От его звуков у капитана всегда оставалось неприятное чувство, что он стал мишенью для шутки, которую не понял. Эурон Вороний Глаз часто выставлял его на посмешище, когда они еще были детьми. И Эйерон тоже — до того, как стал Мокроголовым. Их издевки не раз скрывались под видом похвалы, и иногда Виктарион даже не подозревал, что над ним издевались. А потом слышал смех. И тогда приходила ярость, клокотавшая в горле до тех пор, пока он не начинал задыхаться. Поэтому обезьяны его тоже раздражали. Их проделки никогда не вызывали даже улыбки на лице капитана, хотя вся команда приветствовала их ревом, улюлюканьем и свистом.
— Отправьте его к Утонувшему Богу, прежде чем он проклянет нас, — настойчиво произнес Бартон Скромный.
— Корабль тонет, и лишь он цепляется за обломки, — сказал Одноухий Вульф. — А где остальная команда? Может, это он вызвал демонов, чтоб те ее сожрали? Что случилось с его кораблем?
— Шторм, — Мокорро скрестил руки на груди. Он не выказывал страха, хотя все вокруг призывали к его смерти. Даже обезьянам, казалось, не нравился этот колдун. Они верещали и прыгали по канатам.
Виктарион не был уверен. Он явился из моря. Зачем Утонувшему Богу отвергать жреца, если не для того, чтобы мы его нашли? Эурон ведь держал домашних колдунов. Возможно, Утонувший бог желал, чтобы и у Виктариона был свой.
— Почему вы называете его колдуном? — спросил он Полевку. — Я вижу всего лишь оборванного красного жреца.
— Я тоже так подумал, лорд-капитан… но он кое-что знает. Он знал, что мы делали в Заливе Работорговцев, хотя ему никто не рассказывал, и знал, что вы будете здесь, у этого острова. — Коротышка замешкался. — Лорд-капитан, он сказал мне… он сказал мне, что вы точно умрете, если мы не приведем его к вам.
— Что я умру? — фыркнул Виктарион. Перережьте ему глотку и выбросите в море, почти произнес он, как вдруг пульсирующая боль поднялась по больной руке почти до самого локтя — столь сильная, что слова в его горле превратились в желчь. Он оступился и ухватился за поручень, чтобы не упасть.
— Колдун проклял капитана, — послышался голос.
Остальные закричали:
— Перерезать ему глотку! Убить его прежде, чем он призовет на нас своих демонов!
Лонгуотер Пайк первым обнажил кинжал.
— НЕТ! — взревел Виктарион. — Стоять! Все назад! Пайк, спрячь сталь. Полевка, возвращайся на свой корабль. Скромный, отведи колдуна в мою каюту. Остальным вернуться к своим обязанностям.
На миг ему показалось, что они откажутся повиноваться. Мужчины продолжали ворчать, половина с клинками в руках, выжидающе поглядывая друг на друга. На палубу сыпалось обезьянье дерьмо. Никто не сдвинулся с места, пока Виктарион не схватил колдуна за руку и не потащил к люку.
Как только он распахнул дверь в капитанскую каюту, смуглянка обернулась, безмолвно улыбаясь… но заметив рядом с ним красного жреца, оскалила зубы и зашипела от внезапной ярости, словно змея. Виктарион ударил ее здоровой рукой и вытолкал на палубу.
— Молчать, женщина. Вина для нас двоих. — Он повернулся к черному человеку. — Полевка говорил правду? Ты видел мою смерть?
— Да, и не только это.
— Где? Когда? Я погибну в бою? — его здоровая рука сжималась и разжималась. — Если солжешь мне, я разобью твою голову, как дыню, и скормлю обезьянам мозги.
— Ваша смерть сейчас с нами, милорд. Дайте мне вашу руку.
— Мою руку. Что ты знаешь о моей руке?
— Я видел вас в молитвенном огне, Виктарион Грейджой. Вы широко шагали сквозь пламя, суровый и жестокий, с вашего огромного топора капала кровь. И вы не замечали щупалец, обвивавших ваши запястья, шею и лодыжки — черных нитей, заставлявших вас плясать.
— Плясать? — ощетинился Виктарион. — Твой огонь лжет. Я не создан для танцев, и я не марионетка.
Он сорвал перчатку и сунул в лицо жрецу больную руку.
— Вот. Ты этого хотел? — новая повязка уже пропиталась кровью и гноем. — У него была роза на щите, у человека, ранившего меня. Я поцарапался о шип.
— Даже малейшая царапина может стать смертельной, лорд-капитан. Но если вы позволите, я вылечу ее. Мне понадобится нож. Лучше всего серебряный, но железный тоже подойдет. И жаровня. Мне нужно разжечь огонь. Будет больно. Ужасная боль, такой вы никогда еще не испытывали. Но когда мы закончим, рука будет здорова.
Все эти маги одинаковы — мышь-мейстер тоже предупреждал меня о боли.
— Я — железнорожденный, жрец. Я смеюсь над болью. Ты получишь все, что просишь… но если ты не справишься, и моя рука не исцелится, я сам перережу тебе глотку и отдам морю.
Мокорро поклонился, его темные глаза блестели:
— Да будет так.
Больше в тот день капитана железнорожденных не видели, но несколько часов спустя команда «Железной Победы» услышала дикий хохот, доносящийся из каюты капитана; смех был низким, мрачным и безумным, а когда Лонгуотер Пайк и Одноухий Вульф попытались войти к нему, дверь оказалась заперта. Позже люди услышали истошные завывания на странном языке, который мейстер назвал «высоким валирийским». Тогда сбежали с корабля обезьяны, с визгом бросаясь в воду.
На закате, когда море стало черным, как чернила, и заходящее солнце окрасило небеса в глубокий кроваво-красный цвет, Виктарион вернулся на палубу. Он был голым по пояс, а его левая рука по локоть залита кровью. Как только команда собралась, перешептываясь и оценивающе разглядывая его, он поднял вверх обугленную, почерневшую ладонь. С его пальцев поднялась струйка темного дыма, когда он указал на мейстера:
— Взять его! Перерезать глотку и выкинуть в море. Тогда у нас будет попутный ветер до самого Миэрина.
Мокорро видел это в своих огнях. Он также видел, что девка вышла замуж, ну да что с того? Она будет не первой, кого Виктарион Грейджой сделал вдовой.
Тирион
Лекарь зашел в палатку, бормоча любезности, но одного вдоха мерзкого воздуха и взгляда на Еззана зо Каггаза ему хватило, чтобы замолчать.
— Бледная кобыла, — сказал он Конфетке.
Какой сюрприз, подумал Тирион. Кто бы догадался? Помимо каждого, у кого есть нос, и меня с его половинкой.
Еззан горел в лихорадке, судорожно извиваясь в луже собственных экскрементов. Его дерьмо превратилось в коричневую слизь с прожилками крови… и вытирать ему желтую задницу выпало Йолло и Пенни. Даже с их помощью хозяин не мог подняться — все его угасающие силы уходили на перекатывание на бок.
— Мое искусство здесь не поможет, — изрек лекарь. — Жизнь благородного Еззана в руках богов. Держите его в прохладе, если сможете. Говорят, это помогает. Приносите ему воду. — Больные кровавым поносом постоянно страдали от жажды, выпивая галлоны между опорожнениями. — Чистую воду и столько, сколько он сможет выпить.
— Только не из реки, — вставила Конфетка.
— Ни в коем случае, — и на этом лекарь испарился.
Нам тоже надо спасаться бегством, подумал Тирион. Он был рабом в золотом ошейнике с маленькими колокольчиками, весело звеневшими при каждом его шаге. Одно из особенных сокровищ Еззана. Честь, неотличимая от смертного приговора. Еззану зо Каггазу нравилось держать своих любимцев поближе к себе, и поэтому, когда он заболел, заботиться о нем пришлось Йолло, Пенни, Конфетке и остальным его сокровищам.
Бедный старина Еззан. Лорд жиров оказался не так уж плох по сравнению с другими хозяевами. В этом Конфетка была права. Прислуживая на его ночных пирушках, Тирион вскоре узнал, что именно Еззан стоял во главе тех юнкайских лордов, которые поддерживали сохранение мира с Миэрином. Большинство других только прожигали время, ожидая прихода армий из Волантиса. Некоторые хотели взять город штурмом немедленно, чтобы волантийцы не лишили их триумфа и лучших трофеев. Еззан же всего этого не одобрял. Равно как и не давал согласия на возвращение заложников Миэрина с помощью требушета, как предлагал наемник Кровавая Борода.
Но за два дня многое может измениться. Два дня назад Нянька был крепким и здоровым. Два дня назад Еззан не слышал топота призрачных копыт. Два дня назад флот Старого Волантиса находился на два дня дальше от них. А сейчас…
— Еззан умрет? — спросила Пенни своим особенным «пожалуйста-скажите-что-это-не-так» голоском.
— Все мы умрем.
— Я имела в виду — от поноса.
Конфетка ответила им взглядом, полным отчаяния:
— Еззан не должен умереть.
Гермафродит погладил лоб их огромного хозяина, убирая назад его вспотевшие волосы. Юнкаец застонал, и еще один поток коричневой воды хлынул по его ногам. Его постель испачкалась и смердела, но они никак не могли передвинуть его.
— Некоторые хозяева освобождают своих рабов, когда умирают, — сказала Пенни.
Конфетка захихикала. Это был ужасный звук.
— Только любимчиков. И они освобождают их от мирских невзгод, чтобы те сопровождали своих обожаемых хозяев в могилу и служили им в загробном мире.
Уж Конфетка-то знала. Ей первой перережут глотку.
Заговорил козлоногий мальчик:
— Серебряная королева…
— …мертва, — закончила Конфетка. — Забудь о ней! Дракон унес ее за реку. Она утонула в Дотракийском море.
— Нельзя утонуть в траве, — возразил козлоногий мальчик.
— Если бы мы были свободными, — сказала Пенни, — мы могли бы найти королеву. Или, по крайней мере, отправиться на ее поиски.
Ты на собаке, а я на свинье, в погоне за драконом по Дотракийскому морю. Тирион поскреб шрам, чтобы удержаться от смеха.
— Именно этот дракон уже выказал свою любовь к жареной свинине. А ведь жареный карлик вдвое вкуснее.