Теперь девушка принадлежит Рамси. Она дала брачную клятву». Благодаря этому браку Рамси станет лордом Винтерфелла. И пока Джейни не рассердит его, он не причинит ей вреда. «Арья. Её зовут Арья».
Даже в подбитых мехом перчатках Теон чувствовал пульсирующую боль. Чаще всего болели именно руки, особенно отрубленные пальцы. Неужели когда-то женщины жаждали его прикосновений? «Я провозгласил себя принцем Винтерфелла, – подумал он, – и вот что из этого вышло». Он надеялся, что даже спустя сотни лет о нем будут петь песни, передавая из уст в уста истории о его отваге. Но если сейчас кто и говорил о нём, то только как о Теоне Перевёртыше, и все истории описывали лишь его вероломство. «Это место никогда не было моим домом. Я жил здесь заложником». Лорд Старк ни разу не обошелся с ним жестоко, но между ними всегда стояла длинная стальная тень его двуручного меча. «Эддард всегда был добр ко мне, но в этой доброте не было теплоты. Он знал, что однажды ему, возможно, придётся меня убить».
Глядя себе под ноги, Теон пересек двор, лавируя между шатрами. «Тут я учился сражаться», – вспоминал он тёплые летние деньки, проведённые в поединках с Роббом и Джоном Сноу под присмотром старого сира Родрика. Тогда он был цел и невредим и мог обхватить рукоять меча, как любой другой мужчина. Но двор хранил и более мрачные воспоминания. Именно тут Теон собрал людей Старка в ту ночь, когда Бран и Рикон бежали из замка. Стоявший подле него Рамси, тогда ещё он был Вонючкой, нашёптывал ему, что следует содрать кожу с нескольких пленников, чтобы заставить их рассказать, куда убежали мальчишки. «Я не допущу никакого свежевания, пока я принц Винтерфелла, – ответил Теон, не представляя, каким коротким окажется его правление. – Никто из этих людей не помог мне. Я знал их большую часть своей жизни, но ни один не пришёл мне на помощь». Несмотря на это, он сделал всё, чтобы защитить их, но как только Рамси сбросил с себя личину Вонючки, то убил их всех и железнорожденных Теона в придачу. «Он сжёг моего коня». Это зрелище стало последним из того, что ему пришлось увидеть в тот день, когда пал замок. Горевший Улыбчивый бился так, что искры огня с его гривы летели во все стороны, и кричал с побелевшими от ужаса глазами. «Здесь, в этом самом дворе».
Возвышавшиеся перед Теоном новые двери Великого Чертога, заменившие сгоревшие прежние, из-за наскоро сколоченных сырых досок показались ему грубыми и уродливыми. На посту стояла пара сгорбившихся и дрожавших под толстыми меховыми плащами копейщиков с заледеневшими от мороза бородами. Сопровождаемый их недовольными взглядами Теон заковылял вверх по лестнице, толкнул правую дверь и скользнул внутрь.
В ярко освещённом светом факелов зале разливалось благословенное тепло, а народу собралось не меньше, чем в былые времена. Теон подождал, пока его согреет окутавшая волна тепла, а потом пошёл к передней части зала. Люди сидели на скамьях так плотно, что слугам приходилось между ними протискиваться. Даже на помосте, где расположились рыцари и лорды, было тесновато.
Неподалеку от них, пощипывая струны лютни, Абель пел «Прекрасных Дев Лета». «Он называет себя бардом, хотя правильнее было бы – сутенёр». Лорд Мандерли привёз из Белой Гавани музыкантов, но ни один из них не умел петь, поэтому, когда у ворот появился Абель с лютней и шестью женщинами, его встретили с распростертыми объятьями.
– Две сестры, две дочери, жена и моя старая матушка, – заявил певец, несмотря на то, что ни одна из них не была на него похожа. – Некоторые из них танцуют, некоторые поют, одна играет на волынке и ещё одна – на барабанах. И к тому же все они хорошие прачки.
Кем бы ни являлся Абель – бардом ли или сутенёром, но голос у него был сносным, а игра неплохой. Здесь, среди руин, никто большего и не ждал.
На стенах пестрели штандарты различных родов: золотая, коричневая, серая и чёрная лошадиные головы Рисвеллов; ревущий гигант дома Амберов; каменная рука дома Флинтов из Кремневых Пальцев; лось Хорнвуда и водяной Мандерли; чёрный боевой топор Сервинов и сосны Толлхарта. Но яркие знамёна не могли полностью скрыть ни почерневших стен, ни заколоченных досками проёмов окон. Даже крыша выглядела по-другому – потемневшие от вековой сажи старые стропила заменили новыми из светлого необработанного дерева.
Самые большие знамёна висели на помосте, за спиной у жениха и невесты – лютоволк Винтерфелла и ободранный человек Дредфорта. Вид знамени Старков поразил Теона сильнее, чем он ожидал. «Неправильно, это неправильно, как и её глаза». Гербом дома Пуль был голубой круг на белом поле, обрамлённый серой лентой. Вот какое знамя они должны были вывесить.
– Теон Перевёртыш, – произнёс кто-то, когда он проходил мимо столов. Один из мужчин демонстративно отвернулся от него, а другой сплюнул. «Почему бы и нет?» Он предатель, обманом захвативший Винтерфелл, убивший своих названных братьев, отдавший своих людей на растерзание у Рва Кейлин и уложивший названную сестру в постель к лорду Рамси. Русе Болтон мог использовать его, но настоящие северяне, скорее всего, испытывали к нему лишь презрение.
Из-за отрубленных на ноге пальцев его походка стала неуклюжей, комичной, похожей на ковыляние краба. За спиной Теона хихикнула какая-то женщина. Даже здесь, в этом холодном полуразвалившемся замке, полном снега, льда и смерти, были женщины. «Прачки» – так, приличия ради, называли маркитанток вместо привычного всем слова «шлюхи».
Теон не мог сказать, откуда те взялись. Они просто появлялись, подобно трупным червям или стервятникам, слетавшимся после битвы. Такие женщины есть в каждой армии. Одни из них – прожжённые шлюхи, способные переспать с двадцатью мужчинами за ночь и легко перепить их всех. Другие – на вид невинные девицы, но это просто профессиональная хитрость. Некоторые – фронтовые жёны, поклявшиеся солдатам в верности именем того или иного бога, но обречённые на забвение после окончания войны. Ночью они согревали мужские постели, по утрам латали сапоги, вечерами готовили ужин и обирали тела после битвы. Впрочем, некоторые из них действительно стирали. Частенько вместе с ними таскались их бастарды – грязные, жалкие существа, появившиеся на свет в каком-нибудь из военных лагерей. И вот такая потаскуха хихикала сейчас над Теоном Грейджоем. «Пусть смеются». Его гордость умерла здесь, в Винтерфелле; ей не было места в подземельях Дредфорта. Познавшему поцелуй ножа для свежевания смех уже не навредит.
По праву рождения и крови у него было место на помосте – в конце высокого стола, рядом со стеной. Слева сидела леди Дастин, облачённая, как всегда, в грубую чёрную шерсть, без украшений, а справа – никого. «Они все боятся, что моё бесчестье перекинется и на них». Он бы точно рассмеялся, если бы только посмел.
Самое почётное место принадлежало невесте – между Рамси и его отцом. Она сидела, опустив глаза, когда Русе Болтон предложил тост за леди Арью.
– В её детях объединятся два наших древнейших рода, и долгой вражде между Старками и Болтонами придёт конец, – произнес он так тихо, что все вокруг замолчали, пытаясь расслышать его слова. – Мне жаль, что наш добрый друг Станнис не счёл нужным к нам присоединиться, – продолжал он под легкие смешки. – Мне известно, что Рамси хотел преподнести леди Арье в подарок на свадьбу его голову. – Смех становился все громче. – Когда он появится, мы устроим ему роскошный прием, как и подобает настоящим северянам. А до тех пор давайте есть, пить и веселиться… ведь зима почти пришла, друзья мои, и многие из нас не доживут до весны.
Лорд Белой Гавани предоставил для этой свадьбы еду и питье – тёмный портер и светлое пиво, красное, золотое и лиловое вино, привезенное с теплого юга на больших кораблях и выдержанное в глубоких погребах. Гости с аппетитом накинулись на пирожки из трески, зимнюю тыкву, горы репы, огромные круги сыра, копчёную баранину и поджаренные дочерна говяжьи рёбрышки. В конце пиршества подали три огромных, размером с колесо от телеги, свадебных пирога с начинкой из моркови, лука, репы, пастернака, грибов и кусочков тушёной свинины, приправленных острым коричневым соусом. Рамси отрубал себе куски своим фальшионом, а Виман Мандерли собственной персоной ухаживал за гостями, подавая лучшие горячие кусочки сначала Русе Болтону и его тучной жене из Фреев, а затем – сиру Хостину и сиру Эйенису – сыновьям лорда Уолдера.
– Вкуснейший пирог, который вы когда-либо пробовали, милорды, – заявил толстый лорд. – Омойте его арборским золотым и насладитесь каждым кусочком. Я-то уж точно так и сделаю.
Верный своему слову Мандерли проглотил шесть кусков – по два от каждого пирога. Причмокивая, он похлопывал себя по животу, не обращая внимания на полную крошек бороду и заляпанную коричневыми пятнами от пролитого им соуса рубашку. Даже толстая Уолда Фрей не могла состязаться с ним в обжорстве, хотя сама одолела три куска. Рамси тоже ел весьма охотно, но его бледная невеста, уставившись на стоявшее перед ней блюдо, не проглотила ни кусочка. Когда она, подняв голову, посмотрела на Теона, он увидел страх в её больших карих глазах.
Приходить в зал с мечом было запрещено, но у каждого мужчины имелся кинжал, даже у Теона Грейджоя. А чем же иначе резать мясо? И каждый раз, кидая взгляд на девушку, настоящее имя которой было Джейни Пуль, он чувствовал сталь на своем бедре. «У меня нет возможности её спасти, – думал Теон, – но я легко мог бы её убить. Никто этого не ждет. Можно попросить её оказать мне честь, станцевав со мной, а потом перерезать ей горло. Разве это не милосердно? И если старые боги внимут моим мольбам, то Рамси в ярости убьет и меня». Теон не боялся смерти. В подземельях Дредфорта он понял, что есть вещи и пострашнее. Рамси преподал ему этот урок, палец за пальцем, и он никогда его не забудет.
– Ты не ешь, – заметила леди Дастин.
– Нет.
Еда превратилось для него в муку. Рамси сломал ему столько зубов, что жевание стало пыткой. Пить было проще, хотя, чтобы не уронить кубок с вином, его приходилось сжимать двумя руками.