Когда он проснулся, его короткие ноги налились железом. Иллирио ел оливки.
– Где мы? – спросил его Тирион.
– Мы все ещё на Равнинах, мой торопливый друг. Скоро дорога выведет нас в Бархатные холмы. Оттуда мы поднимемся к Гоян Дроэ, что на Малом Ройне.
Гоян Дроэ был ройнарским городом, пока валирийские драконы не превратили его в дымящееся пепелище.
«Я оставляю за спиной не только лиги, но и века, – подумал Тирион, – движусь назад во времени – в те дни, когда землёй правили драконы».
Тирион засыпал, просыпался и снова засыпал – то днем, то ночью. Бархатные холмы оказались сущим разочарованием.
– Да у половины шлюх в Ланниспорте титьки больше, чем эти холмы, – заявил он Иллирио. – Надо вам переименовать их в Бархатные соски.
Они видели круг из стоячих камней, которые, по словам Иллирио, поставили великаны, потом глубокое озеро.
– Тут было логово разбойников, которые грабили проезжих на дороге, – сообщил Иллирио. – Говорят, они по сей день обитают там, под водой. Тех, кто вздумает порыбачить на озере, утаскивают вниз и съедают.
К следующему вечеру им встретился каменный валирийский сфинкс, припавший к земле у дороги. У него было тело дракона и женский лик.
– Драконья королева, – сказал Тирион. – Хороший знак.
– Вот только короля у неё нет, – Иллирио показал на гладкий каменный постамент, где раньше стоял второй сфинкс. Камень зарос мхом и цветущими лозами. – Конные владыки соорудили под ним деревянные колёса и увезли в Вейес Дотрак.
«Это тоже знак, – подумал Тирион, – и совсем не такой хороший».
Этой ночью он напился сильнее обычного и в какой-то момент разразился песней:
Он в глухую ночь оседлал коня, и покинул замок тайком,
Вихрем он по улицам мчался, ненасытной страстью влеком.
Туда, где жила она: его тайный клад, услада его и позор.
Но он отдал бы замок и цепь свою – за улыбку и нежный взор.
Продолжения он не знал, кроме припева:
Золотые руки всегда холодны, а женские – горячи.
Руки Шаи били его по лицу, когда золотые руки цепи Десницы впились в её горло. Он не помнил, были они горячими или нет. Когда силы покинули её, удары стали прикосновениями мотыльков, порхающих вокруг его лица. Каждый раз, когда он закручивал цепь туже, золотые руки всё глубже впивались ей в горло. «И он отдал бы замок и цепь свою – за улыбку и нежный взор». Поцеловал ли он её последний раз, когда она была уже мертва? Он не помнил... но прекрасно помнил, когда они поцеловались впервые – в шатре на Зелёном зубце. Как сладки были её уста.
Он помнил и тот первый раз, когда поцеловался с Тишей. «Она не умела целоваться, как и я сам. Мы тыкались носами, но когда я коснулся её языка моим, она затрепетала». Тирион закрыл глаза и попытался вспомнить её лицо, но увидел только своего отца, согнувшегося над отхожим местом с задранной до пояса ночной рубашкой.
– Куда отправляются шлюхи, – произнес лорд Тайвин, и арбалет тренькнул.
Карлик перевернулся на живот и зарылся тем, что у него осталось от носа, в шёлковые подушки. Сон разверзся перед ним бездонным колодцем, и он с радостью бросился вниз и позволил тьме пожрать себя.
Глава 6. Слуга купца
«Приключение» дурно пахло.
На нём было шестьдесят весел и парус; длинный и узкий остов сулил быстрое плавание.
«Кораблик маловат, но нам сгодится», – подумал Квентин, когда впервые увидел судно, но это было до того, как он поднялся на борт и как следует принюхался. – «Свиньи», – решил он поначалу, но, сделав второй вдох, изменил мнение. Свиньи пахнут и того лучше. Это же была перебившая портовые запахи рыбы и солёного воздуха вонь мочи, гнилого мяса, нечистот, смрад мертвечины, мокнущих язв и загнивших ран.
– Меня тошнит, – признался он Геррису Дринкуотеру. Изнывая от жары, они ждали владельца судна, палуба которого источала такое зловоние.
– Если капитан пахнет так же, как и его корабль, как бы он не принял твою блевотину за духи, – ответил Геррис.
Квентин уже был готов предложить попытать счастья с другим судном, когда хозяин всё-таки явился – с парой гнусного вида матросов по обе руки. Геррис поприветствовал его улыбкой. Хотя по-волантийски он говорил хуже Квентина, но в силу их маскарада вести переговоры приходилось именно ему. В Дощатом городе виноторговца изображал Квентин, но фиглярство ему приелось, так что в Лисе при пересадке с корабля на корабль дорнийцы поменялись ролями. На «Жаворонке» Клетус Айронвуд стал торговцем, а Квентин – его слугой, но в Волантисе, после того как Клетуса убили, роль хозяина принял Геррис.
Рослый и пригожий, с сине-зелёными глазами и песочными волосами, опалёнными солнцем, телом стройным и ладным, Геррис держался важно, с достоинством, граничащим с высокомерием. Он никогда не проявлял неловкости, и даже тогда, когда к нему обращались на незнакомом языке, ухитрялся как-то объясниться. Квентин рядом с ним выглядел довольно невзрачно – коротконогий, коренастый, крепко сбитый, с волосами тёмными, как свежая земля. Лоб – слишком высокий, челюсть – чересчур квадратная, нос – без меры широкий.
«У тебя доброе, простое лицо, – как ему однажды сказала девушка, – но тебе надо почаще улыбаться».
Улыбки никогда не давались Квентину Мартеллу, как и его лорду-отцу.
– И насколько быстро ваше «Приключение»? – спросил Геррис на корявом подобии высокого валирийского.
Хозяин «Приключения» распознал его акцент и ответил на общем языке Вестероса:
– Нет судна быстрее его, достопочтенный лорд. «Приключение» может обогнать ветер. Скажите, куда вы держите путь, и я доставлю вас туда без промедления.
– Мне и двоим моим слугам надо попасть в Миэрин.
Это заставило капитана задуматься.
– Мне доводилось бывать в Миэрине. Да, я могу отыскать город... но зачем? В Миэрине больше нет рабов, там не получишь прибыли. Серебряная королева положила всему конец. Она даже закрыла бойцовские ямы, так что бедному моряку нечем развлечь себя, пока в порту наполняют его трюмы. Скажи, мой вестеросский друг, что такого есть в Миэрине, что тебе приспичило туда отправиться?
«Самая прекрасная женщина в мире, – подумал Квентин, – и моя суженая, если боги будут милостивы».
Иногда по ночам он лежал без сна, воображая себе её лицо и фигуру и размышляя, зачем такой женщине из всех принцев мира выбирать мужем именно его.
«Я из Дорна, – повторял он себе, – ей понадобится Дорн».
Геррис ответил капитану той самой выдумкой, которую дорнийцы состряпали заранее:
– Моя семья занимается виноделием. У моего отца обширные виноградники в Дорне, и он послал меня найти новые рынки. Надеемся, что честному миэринскому народу придется по вкусу наш товар.
– Вино? Дорнийское вино? – капитана это не убедило. – Города работорговцев воюют, разве вы этого не знаете?
– Мы слышали, что друг с другом воюют Астапор и Юнкай. Миэрина это не касается.
– Пока нет. Но скоро будет. Прямо сейчас посланник из Жёлтого Города нанимает мечи в Волантисе. Длинные Копья уже отчалили в Юнкай, Гонимые Ветром и Рота Кошки последуют за ними, как только пополнят свои ряды. И Золотое Братство движется на восток. Все это дело известное.
– Как скажете. Я занимаюсь вином, а не войнами. Гискарское вино – дрянная штука, тут спорить нечего. Миэринцы хорошо заплатят за мои прекрасные дорнийские вина.
– Мертвецам всё равно, какое вино пить, – хозяин «Приключения» перебирал пальцами бороду. – Сдается мне, я не первый капитан, к которому вы обратились. И не десятый.
– Нет, – признал Геррис.
– И который же? Сотый?
«Около того», – подумал Квентин. Волантийцы любили похваляться, что в их глубокой гавани можно потопить всю сотню островов Браавоса. Квентин никогда не видел Браавоса, но без труда в это поверил. Пышный, пошлый и прогнивший Волантис присосался к устью Ройна горячим влажным поцелуем, растянувшись по холмам по обе стороны реки. Суда были повсюду, они шли по реке или выходили в море, теснились у причалов и пристаней, принимая груз на борт или сгружая; военные корабли, китобои и торговые галеры, карраки и ялики, когги большие и малые, ладьи, корабли-лебеди, суда из Лиса, Тироша и Пентоса; квартийские огромные, как дворцы, перевозчики пряностей; суда из Толоса, Юнкая и с Василисков. Их было так много, что Квентин, впервые обозревая порт с палубы «Жаворонка», заявил своим друзьям, что они не задержатся тут дольше, чем на три дня.
Но прошло уже двадцать дней, а они по-прежнему торчали здесь, без корабля. Им отказали капитаны «Мелантины», «Дочери триарха» и «Поцелуя русалки». Помощник капитана на «Отважном страннике» рассмеялся им в лицо. Хозяин «Дельфина» обругал их, заявив, что они впустую тратят его время, а владелец «Седьмого сына» обвинил в пиратстве. И это лишь за первый день.
Только капитан «Оленёнка» объяснил им, причину отказа.
– Да, я в самом деле отправляюсь на юг, – сказал он им за чашей разбавленного вина. – Мы обойдем вокруг Валирии, а оттуда пойдем на восход. В Новом Гисе пополним запасы воды и провизии, затем во все весла двинемся к Кварту и Нефритовым Вратам. Каждое путешествие сулит опасности, а долгое – тем более. Зачем мне искать лишнюю беду на свою голову, заходя в Залив Работорговцев? «Оленёнок» – мой единственный источник к существованию, и я не буду им рисковать, завозя троих сбрендивших дорнийцев в самое пекло войны.
Квентин уже начал думать, что лучше бы им было купить собственный корабль в Дощатом городе. Но это привлекло бы к ним ненужное внимание: у Паука везде были глаза и уши, даже в стенах Солнечного Копья.
– Если цель твоего путешествия откроется, Дорну придется туго, – предупредил его отец, когда они наблюдали как резвятся дети в прудах и фонтанах Водных Садов. – Не заблуждайся, то, что мы делаем – измена. Доверяй только своим товарищам и старайся не привлекать внимания.