Дэнни, опустив книгу на колени, рассеянно перелистывал страницы. Что хотела выразить своим прощальным подарком Маргарет Деннисон? «Не живи бездумно, отдавай себе отчет в том, что делаешь»? Может быть. Что же — это нечто вроде ее завещания ему? Но книга эта больше подходит для умирающей от рака пожилой женщины, которая знает, что дни ее сочтены. Ему нужно что-то другое — то, что способно было бы снять налет какой-то беспросветности, омрачавшей его жизнь, — даже самые светлые ее минуты. Вряд ли пригодится ему для этого «Всякий человек», но тем не менее пахнущий лавандой томик остался в его памяти и в его мыслях.
Глава VI
1986.БРАЙТОН, АНГЛИЯ.На платформе их ждал прямой и улыбающийся полковник Джонсон.
— Через несколько минут вы войдете под крышу вашего нового дома, — провозгласил он, открыв перед ними дверцу и багажник автомобиля, куда они поставили свои тяжелые сумки.
«ГРИНФИЛДС-ИНН» — было написано на дорожном указателе. «Как это красиво звучит, — думала Люба, поглядывая в окно машины, — и каким покоем веет от всего». Это было увитое плющом четырехэтажное здание в викторианском стиле — восемнадцать номеров.
Полковник, заводя машину на стоянку, тем временем объяснял Магде, что ей как человеку опытному и сведущему в кулинарии придется взять на себя заботы о гостиничном ресторане и питании постояльцев. Сам он займется рекламой. Дел впереди много, сезон только начинается.
К началу второй недели отель был заполнен до отказа. Магда работала, как каторжная, не выходя из кухни: надо было приготовить тридцать завтраков. От ленча многие постояльцы отказывались, чтобы не покидать пляж, но зато были не прочь взять с собой сандвичи. А потом наступало время обеда.
Все восемнадцать номеров надо было прибрать, в каждом постелить постели. Это выпало на долю Любы. Полковник обещал нанять горничную, но, по его словам, пока не нашел ничего подходящего. Тем не менее он был по-армейски придирчиво строг и требовал, чтобы все делалось в срок и как полагается. Очень скоро оказалось, что полковник умеет сердиться и тогда становится весьма неприятен. Впрочем, с постояльцами он всегда был улыбчив и приветлив, постоянно упоминал о «чудесной жене» и «очаровательной дочке».
Любу радовало одно: у нее теперь была своя комната на четвертом этаже, где помещались самые маленькие и дешевые номера, — не комната, а крошечная каморка, переделанная, наверно, из кладовой. Но зато она принадлежала ей.
Однако уже через неделю Люба своего достояния лишилась. Это был вечер субботы, и она, полумертвая от усталости, мечтала только подняться к себе и вытянуться на кровати. Они с Магдой домывали последние тарелки, когда на кухню вошел полковник Джонсон.
— Люба, — сказал он, — освободи свою комнату.
Она смотрела на него с недоумением.
— Постоялец, — объяснил он. — Вещи свои пока положишь к нам в шкаф. А переночуешь на диване в моем кабинете, — и, снова нацепив свою приветливую улыбку, повернулся и вышел.
— Почему он не сказал, что мест в гостинице нет? — вскинулась Люба.
Магда молча мыла посуду.
— Почему не отказался выкинуть свою очаровательную дочь из ее комнаты? Где его хваленое плаванье? Где балет? А теперь еще и комнату отнял! Дальше что?
— Разгар сезона, — наконец сказала Магда. — Он нервничает. Он хочет, чтобы дело шло. Пожалуйста, потерпи немножко.
— Потерпеть? Мы целый месяц пашем на него, как черные рабы. Он никого до сих пор не нанял нам в помощь — одни обещания! Обещания давать легко! Ему-то что! Напялит белый пиджак и стоит внизу, улыбается. Отличная работа: изображай из себя радушного хозяина да прибыль считай!
Магда грохнула кастрюлей о край раковины:
— Замолчи! Не желаю тебя слушать! Мы с тобой — в чужой стране, в незнакомом городе! Я хочу, чтобы наша жизнь…
Она осеклась. В дверях стоял полковник, неслышно подошедший в своих башмаках на резине.
— Вы — в Англии и говорить впредь извольте только по-английски, — отрывисто бросил он, и окинув их долгим колючим взглядом, круто повернулся и вышел.
Люба еле сдерживала ярость. Как могла так ошибиться Магда в этом человеке? Как она сама не сумела раскусить его сразу? Конечно, мать отчаянно держится за него, потому что еще одной неудачи она просто не переживет.
Ладно, решила она, я ей помогу. Как бы трудно мне ни пришлось, я сделаю это для нее — и стала подниматься по лестнице за своими вещами.
В кабинете стоял огромный и старомодный письменный стол-бюро с поднимающейся крышкой. Полковник каждый день священнодействовал за ним — проверял счета, вел гроссбухи, — никогда не забывая после работы тщательно запереть его на ключ, который хранил в застегнутом нагрудном кармане. Люба часто видела, как полковник то и дело ощупывает карман, проверяя, на месте ли ключ.
На вторую ночь она проснулась на жестком диване оттого, что прямо в лицо ей бил яркий свет. Полковник сидел за столом.
— Что случилось? — зевая, спросила она.
— Когда я работаю, мешать мне нельзя.
Он считал деньги — Люба видела целую кучу банкнот — сбивался и начинал сначала, бормоча себе под нос что-то о «нерадивости» и «лени». После того как британские колонии, получив независимость, национализировали банки, он потерял значительную сумму и с тех пор не доверял ни текущим счетам, ни абонентским сейфам. Сколько же у него тут денег? — думала Люба. Окончив подсчет, он опустил крышку стола, тщательно запер его и сунул ключ в карман.
То был его первый, но далеко не последний визит среди ночи.
Однажды он в полной парадной форме при всех орденах вломился в кабинет с криком:
— Подъем! Подъем! Сегодня день рождения ее величества королевы! Сбор и построение в пять по нулям Гринвича!
Ничего не соображая со сна, Люба помчалась вниз, где заспанная Магда прикрепляла британский флаг к вытяжным шнурам мачты во дворе. Появился полковник, скомандовал «смирно!» и поднял флаг.
— Мы будем устраивать этот церемониал в каждый национальный праздник, — сказал полковник, ведя их на кухню.
«Матерь Божья, — думала Люба, — и неужели всегда на рассвете?»
Было только начало шестого — еще целых два часа можно было бы спать… Но полковник заставил их взяться за работу и готовить парадный завтрак по случаю тезоименитства ее величества.
Он расхаживал по кухне, нетерпеливо поглядывая на них. Потом неожиданно смял кулаком-скрученные бутонами порции масла.
— Неправильно! Так не подают! — крикнул он.
Магда и Люба, стараясь не встречаться глазами, стали переделывать.
Через три часа, сияя медалями, глянцем башмаков, обворожительной улыбкой, выутюженный и надраенный полковник стоял в дверях столовой, встречая постояльцев:
— Доброе утро… Как вы спали?.. Моя жена приготовила сегодня кое-что особенное…
Еще через несколько часов он принял решение перенести все хозяйственные запасы и припасы из подвала на чердак, чтобы их не украли.
«Кому в голову взбредет красть твою туалетную бумагу?» — думала Люба, в десятый раз взбираясь по шаткой железной лесенке на чердак. Но она молчала, помня свое обещание.
Когда она наконец в последний раз появилась на чердаке, полковник аккуратно убирал все свои воинские доспехи и регалии в большой сундук. Сложил, закрыл украшенную вычурной резьбой крышку, запер сундук, отдал ему честь и вышел, как будто Любы не было там вовсе.
Но сезон, наконец, кончился. С моря задул холодный сентябрьский ветер, прогоняя тепло. Отель опустел. «Теперь, наверно, он угомонится», — думала Люба. От постояльцев не было отбоя все лето, дела шли превосходно, и заработал полковник немало, хоть и словом не обмолвился об этом — он, вообще, не считал нужным обсуждать с ними свои финансовые дела. «Теперь все изменится», — мечтали обе.
И все действительно изменилось. К худшему.
В отеле все шло, как в самый разгар сезона, — этого требовал полковник Джонсон. Хотя большая часть номеров опустела, Люба ночевала по-прежнему на диване в кабинете. Нетронутое постельное белье менялось каждое утро, и каждое утро натирались полы, по которым никто не ходил. «Мы должны быть в любую минуту готовы к приему постояльцев», — говорил полковник.
«Он что, спятил? — думала Люба, и тут вдруг ее осенило: — Да ведь он и в самом деле спятил! Он — сумасшедший!» Магда, словно прочитав ее мысли, сказала:
— Готовится съезд производителей и поставщиков пива. Полковник надеется, что он пройдет здесь, — и испуганно оглянулась на дверь. Запрет полковника говорить по-польски оставался в силе.
По ночам он теперь чаще приходил в кабинет — распахивал дверь, включал свет и начинал шагать из угла в угол, что-то недовольно бурча себе под нос.
Люба только хотела было обсудить с Магдой эти ночные вторжения, как они прекратились. Но она рано обрадовалась: однажды, когда она раздевалась на ночь, у нее возникло странное ощущение — она почувствовала на себе чей-то взгляд. Подскочив к двери, она распахнула ее настежь. В коридоре, нагнувшись к замочной скважине, стоял полковник Джонсон.
— Я проверял замки, — выпрямляясь, заявил он и удалился.
Люба лежала на диване, слушая, как шумит за окном проливной дождь. После происшествия на прошлой неделе она стала вешать на ручку двери полотенце, закрывая замочную скважину. Она чувствовала себя глубоко несчастной, внутри неудержимо нарастала злоба, и напрасно пыталась она отвлечься мыслями о чем-нибудь приятном. Даже самое испытанное средство — образ скачущих по кругу карусельных лошадок — не помогало ей сегодня: только выплыло из тьмы, приобретя четкие очертания, лицо Валентина, только заглушила полечка звуки ливня, как вдруг снизу долетел грохот, словно двигали и уронили мебель, а следом — пронзительный крик. Так кричат от боли. Это кричала Магда.
Люба соскочила с дивана, что-то набросила на себя и побежала вниз. Дернула дверь спальни. Заперто.