Дэнни кругами ходил у телефона, не зная, как и о чем говорить с Патрицией. Взгляд его случайно остановился на книжной полке, где в ряд стояли четырнадцать переплетенных в черную кожу тетрадей — его сценарии. Можно не пересчитывать, он и так помнит. Четырнадцать фильмов. А завтра он начинает монтировать пятнадцатый. Ни один из них не наполняет его сердце гордостью. Поделки. Цепь компромиссов. Уступки всем и каждому.
Он присел к телефону и стал перелистывать календарь. Монтаж займет месяц. Сегодня третье октября. Он вдруг замер.
Сегодня «Йом-Кипур» — самый священный из всех священных дней. Судный День. День, когда раскрывается Книга Жизни, где написано, кто будет жить, а кто умрет, и где найдет смерть — в воде или в огне. Он вспомнил, как в этот день вся семья постилась до первой звезды. Ему так хотелось есть, что он, прокравшись в курятник, вытащил из-под закудахтавшей курицы только что снесенное яйцо, проделал в скорлупе дырочку и уже поднес было к губам, как вдруг заметил, что в дверях стоит и смотрит на него отец. Якоб не стал бранить его — взял за руку, вывел из птичника наружу и объяснил, что в этот день надо поститься и думать о прожитой жизни, прося Бога простить все совершенные грехи. Мойше испугался: неужели Бог видел, как он вместо того, чтобы молиться, собирался выпить яйцо? Страх прогнал голод. А вот теперь Мойше, выросший и ставший Дэнни, испытывал этот страх снова. Только грехи его теперь не в пример тяжелее. Как давно он не молился! «Господи, — зашептал он, — прости меня, помоги мне спасти мою дочь!..»
Дэнни снял трубку, позвонил в «Беверли Уилшир», попросил к телефону мисс Патрицию Деннисон, но ему ответили, что под этим именем постояльцев не зарегистрировано. Тут он сообразил и попросил соединить с номером Патриции Стоунхэм. Раздалось два гудка, а потом он услышал голос дочери.
— Патриция!
— Да, — пауза.
— Это твой отец.
— О, папа, ты уже вернулся?!
— Сию минуту вошел.
— Ну, как съемки?
— С твоей помощью дело шло бы лучше.
— Папа… — ему показалось, что она собирается заплакать. — Мне ужасно, ужасно, больше всего на свете хотелось поехать с тобой…
— Знаю. И жалею, что ничего из нашей затеи не вышло.
— Понимаешь, этот Джи-Эл…
— Не надо, я все понимаю.
Послышался приглушенный звонок.
— Папа, можешь минутку подождать? Я только открою… Ах, прости, это мистер Маккрейчен приехал за мной. Джи-Эл ждет в машине. Он всегда так злится, когда я опаздываю.
— Я понимаю. Патриция… Может, мы с тобой пообедаем завтра?
— Да я бы с удовольствием, папочка, но мы же сейчас улетаем в Сан-Франциско. Но я скоро вернусь, через неделю, — добавила она торопливо.
Дэнни, стараясь не выдавать своего разочарования, сказал:
— Ладно. Тогда без помех займусь монтажем. Как насчет следующей среды?
— Когда угодно.
— Я заеду за тобой, и мы отправимся к «Эль-Падрино».
— Чудно!
— В час дня, хорошо? Я так хочу тебя видеть, Патриция!
— И я — тебя. Знаешь, мне так тебя не хватало!
Прежде чем он успел попрощаться, раздался щелчок. Отбой. Он понял, почему такая спешка — Джи-Эл нельзя заставлять ждать. «И все-таки она мне обрадовалась», — убеждал он себя, направляясь в гостиную, чтобы разобрать свой багаж.
Он перетащил вещи в спальню, бросил их на уже застеленную кровать. Стефани, полностью одетая, сидела перед туалетным столиком, крася губы своей обычной, кораллового оттенка помадой.
Эта женщина девятнадцать лет была его женой. Грудь ее до сих пор упруга, живота нет, а длинные ноги — мускулисты и стройны. Как ей удается столько пить и при этом так хорошо выглядеть?
— Отлично меня встретили в родном доме, — сказал Дэнни.
— На какую встречу ты рассчитывал, хотелось бы знать? — Она смотрела на его отражение в зеркале. — Мы с тобой не женаты больше.
— Да я вовсе не против: спи, с кем хочешь, но почему в моей постели?
Стефани обернулась:
— Ты даже не ревнуешь?
— Нет, не ревную.
— А вот скажи честно: какого дьявола ты на мне женился? Разве ты меня любил когда-нибудь? — Голос ее был еле слышен.
— Ох, Стефани… Давай обсудим это, когда будешь трезвой.
— Я и сейчас не пьяна.
Дэнни расстегнул молнию на чемодане, раздумывая над ее вопросом. Любил ли он ее когда-нибудь? Или просто использовал, чтобы укрепить возведенный им дом?
Стефани поднялась.
— Как бы мне хотелось хоть раз в жизни услышать это от тебя…
— Что услышать? — Он вскинул голову и удивился печальному выражению ее лица.
— Скажи «Я тебя люблю», даже если это неправда.
Дэнни, казалось, не интересовало ничего, кроме вещей, которые он вынимал из чемодана и раскладывал на кровати.
— Наверно, мы с тобой оба ошиблись, — пробормотал он наконец.
Стефани молчала, а он не решался взглянуть на нее.
— Я боюсь, — услышал он ее тихий голос.
— Чего ты боишься?
— Отца.
— Стефани, это глупо, ты взрослая женщина.
— Нет, и ты это прекрасно знаешь. Джи-Эл не дал мне вырасти, да и ты не помог.
— Ах, значит, это я виноват?
— Мы оба виноваты, — грустно сказала она.
Она была так тиха и печальна, что Дэнни решительно не знал, как с ней говорить. Обычно, когда они выясняли отношения, она впадала в истерику или в пьяную ярость, и тогда уж все доводы и логические аргументы оказывались бессмысленны. «Проспись сначала», — так это всегда кончалось.
— И все же я тебе благодарна, — продолжала она все тем же ровным и грустным тоном. — Если и были в моей жизни счастливые минуты, то дал мне их ты. Просто я хотела невозможного — я думала, у тебя хватит сил спасти меня от Джи-Эл. — В глазах ее появилось какое-то отстраненное выражение. — Знаешь, каким я тебя больше всего любила?
Дэнни присел на кровать.
— Когда ты проявлял слабость. — Впервые за все это время Стефани улыбнулась. — Когда ты не знал, что делать, сбивался с пути, был недоволен своей работой… Когда мечтал, как бы ты поставил фильм по этой книге… как ее?
— «Всякий человек».
— Да-да! Ты еще не отказался от этой идеи?
— Наоборот, теперь я нашел к ней подход.
— Расскажи… Я люблю тебя слушать.
— Стефани, я устал, у меня язык не ворочается.
Солнце уже наполовину скрылось за деревьями, окружавшими теннисный корт, и в комнате было темно.
Стефани присела с ним рядом.
— Дэнни, позволь, я тебе помогу.
— Чем же ты мне поможешь? — он был искренне удивлен ее словами.
— Ну, как в той песенке поется: «Давай попробуем сначала»… Я из тех, кто пропадет без опоры, отец мне все время это твердит. Но если бы я могла помочь тебе — ну хоть капельку — я бы себя уважала больше.
Дэнни поднялся, отошел к окну, за которым сгущались сумерки.
— Помоги лучше себе.
Она долго рассматривала его, склонив голову набок.
— Ладно. Постараюсь, — и, забрав свой свитер и сумочку, вышла из комнаты.
Дэнни слышал, как постукивают ее каблуки по дубовому полу. Вот она остановилась. Раздался скрип — она заводила часы в гостиной.
— Спасибо, что дал выговориться! — крикнула она уже снизу, из-за дверей.
Звук захлопнувшейся двери гулко отозвался во всем теле: дверь закрылась за его жизнью со Стефани. Вот и этот пласт отвалился. Много ли еще осталось открытых дверей?
«Феррари», мягко рыча, отъехал от дома. Шум мотора вскоре смолк, и стало тихо. Очень тихо.
А за окном сияющий закат из последних сил сопротивлялся подступающей тьме. Вершина холма по ту сторону теннисного корта четко выделялась на фоне оранжевого неба. На листьях, чуть шевелившихся под легким ветерком, лежал отсвет последних лучей.
Дэнни с необыкновенной остротой почувствовал свое одиночество. Завтра утром принесут «Голливуд репортер» и «Вэрайети». Прежде всего он проглядит страницу траурных объявлений, узнает, кто умер из людей, которые моложе его. Когда умирали старики, он всегда думал, что у него в запасе есть еще время, чтобы сделать что-нибудь настоящее. Ему всего пятьдесят пять. Он еще полон сил. Он снова обретет форму, сядет на диету, будет играть в теннис. Черт, теннис… Боб… Надо искать нового тренера.
Он подошел к туалетному столику, за которым совсем недавно сидела Стефани, зажег свет по бокам зеркала. Морщины на лбу стали глубже, прибавилось седины на висках. Он внимательно разглядывал «гусиные лапки» у глаз.
С Любой он не чувствовал себя старым, словно ее юная сила проникала в него. С ней он опять обретет молодость.
«Бим-бом! Бим-бом!» — раздались гулкие сдвоенные удары, от которых его одиночество стало совсем невыносимым. Дэнни больше не мог выдержать и набрал номер своего единственного друга.
* * *Милт Шульц примчался довольно быстро. Он ворвался в дом, подняв руки вверх, словно сдавался в плен:
— Я сделал это! Я добился! Я устроил-таки тебе встречу с Артом Ганном. Во вторник, в два часа он тебя ждет. И больше, ради Бога, я тебя умоляю — ни слова о «Человеке»!
— Спасибо! — Дэнни стиснул его в объятиях.
— Совершенно не за что, я — твой агент, это моя работа, — Милт открыл холодильник: там не было ничего, кроме банки консервированных бобов.
— Спасибо, что приехал.
— Милый Дэнни, — сказал Милт, орудуя консервным ножом. — Это я тебя должен благодарить. Ты меня спас от голодной смерти в Судный День — пусть Сара постится!
— Он залез в банку вилкой. — Мы уже собрались в синагогу, когда ты позвонил. И я сказал ей, что у тебя ко мне очень спешное дело. Грандиозно! — воскликнул он с уже набитым ртом. — Я умирал с голоду! Одно плохо — жрать нечего! Беда с этими белыми англосаксами: никогда еды дома не держите!
— Извини. Я же только что прилетел.
— Ничего-ничего! Это было великолепно! Жаль только, что я ненавижу бобы!
Дэнни невольно засмеялся.
— Ну вот, ты и смеешься — уже хорошо, а то по телефону голос был, как у покойника. Стряслось что-нибудь?
— И да, и нет.
— Понятно. Совершенно исчерпывающая информация.