Дэнни с телефонной трубкой возле уха расхаживал по своему номеру в «Уолдорф-Астории», время от времени поглядывая вниз, на Парк-авеню, где у машины ждал его Слим.
Они опаздывали на обед с художником, но Дэнни решил во что бы то ни стало дозвониться до колледжа в Вирджинии, где училась Патриция. Трубку не брали. Наконец кто-то ответил, что мисс Стоунхэм на рождественские каникулы уехала кататься на лыжах в Гстаад. Дэнни был разочарован — он надеялся поговорить с дочкой так же тепло, как накануне ее отъезда, и, может быть, даже пригласить ее провести с ним уик-энд.
Когда он появился наконец в подъезде отеля, Слим с укоризненной многозначительностью взглянул на часы, но Дэнни молча забрался в лимузин, на заднее сиденье. Водитель, привыкший катать по городу деловых людей, положил рядом с ним свежий номер «Уолл-стрит джорнэл».
Художник должен был заранее побывать на бирже и получить разрешение на съемку в воскресенье, когда операции не производятся. Теперь им со Слимом предстояло договориться окончательно и выбрать «натуру». Поглядывая через тонированное стекло, Дэнни представлял, как готические шпили зальцбургских соборов превратятся в небоскребы Международного торгового центра…
— Понимаешь, Слим, это будет ключевой образ… Эй, я к вам обращаюсь, сэр! — он толкнул его локтем в бок.
Но Слим не отвечал, уставясь на заголовок газетной статьи на первой странице. Дэнни проследил его взгляд и прочел:
СТОУНХЭМ СКУПАЕТ АКЦИИ «ЭЙС-ФИЛМЗ».
НОВЫЙ ВЛАДЕЛЕЦ КИНОСТУДИИ?
Дэнни вырвал у Слима газету и стал читать. В сообщении говорилось, что Д. Л. Стоунхэм начал скупать акции киноконцерна, отчего они поднялись на двенадцать пунктов. Это явно свидетельствовало о его намерении в недалеком будущем приобрести студию.
Дэнни прямо из машины позвонил Милту в Лос-Анджелес.
— Не знаю, старина, не знаю, говорят тебе, я еще не читал.
— Но ты понимаешь, черт возьми, что это будет означать для меня?
— Дэнни, не волнуйся, остынь! Может быть, это всего лишь слухи… Дай мне поговорить с Ганном. Не думаю, что он будет сидеть сложа руки.
— Всему своя цена.
— Но, Дэнни, киностудия все равно будет выпускать фильмы, а не танки.
— Милт, Стоунхэм хочет купить «ЭЙС-ФИЛМЗ», чтобы раздавить меня.
— Да перестань, Дэнни! Это он мог бы сделать с меньшими затратами. Необязательно тратить полмиллиарда долларов.
— Ты не знаешь этого человека.
— Ладно-ладно, в любом случае у тебя контракт.
Пока завтракали, Дэнни едва смог выдавить из себя две мало-мальски связных фразы, и все разговоры с художником вел Слим.
На обратном пути он обнял его за плечи.
— Босс, не переживай так, уладится.
— Спасибо, Слим. Понимаешь, я двадцать лет думал об этом фильме, искал к нему подходы. Теперь, когда каждый кадр у меня перед глазами и даже деньги отпущены, вмешивается эта сволочь, мой тесть.
Слим утешающе хлопал его по спине, приговаривая:
— Босс, раньше смерти не умирай.
Дэнни прошел по длинному коридору «Уолдорф-Астории», открыл дверь своего номера и замер на пороге.
На диване сидел плотный человек в клетчатом костюме.
— Что вы делаете в моем номере?
— Отель принадлежит мистеру Стоунхэму. — Здоровяк поднялся, вытащил из внутреннего кармана несколько листков. — Мне поручено передать вам кое-что.
— Передавайте и убирайтесь вон!
— В том случае, если вы подпишете это, мистер Стоунхэм не будет предпринимать шаги по приобретению «ЭЙС-ФИЛМЗ».
— Скажите мистеру Стоунхэму, что я, в свою очередь, предлагаю ему пойти к…!
— Хорошо, — клетчатый сложил бумаги, аккуратно спрятал их в карман и, слегка задев стоящего у него на дороге Дэнни, вышел из номера.
* * *В эту ночь он не мог заснуть, задыхаясь от ненависти к Джи-Эл, от сознания своего бессилия, от горького одиночества. Ему надо было с кем-то поговорить. Он снял трубку.
Когда раздался голос Любы, он, не сразу справившись с волнением, произнес наконец:
— Это я. — Она молчала, и Дэнни показалось, что трубка сейчас будет брошена. — Алло! Ты здесь?
— Да.
— Люба, прости, что делаю это с таким опозданием, но…
— Что ты делаешь с опозданием?
— Я… я приношу тебе свои извинения за тот случай…
— Забудем об этом.
Возникло неловкое молчание.
— Я скучаю по тебе, Люба, — вдруг прорвало его.
— Я тоже, хоть и понимаю, что зря.
Он опять на миг лишился дара речи.
— Знаешь, я вот о чем подумал… Я сейчас на несколько дней в Нью-Йорке…
— Рукой подать.
— Три часа лету на «конкорде».
Снова повисла пауза.
— Прилети ко мне, Дэнни. Я хочу видеть тебя.
— Но я смогу выбраться не раньше уик-энда.
— Но уж и не позже.
ЛОНДОН.
Люба на самом деле обрадовалась ему. Она развесила его вещи, достала из чемодана пижаму и умывальные принадлежности.
— А где Магда?
— Магда была одной ногой на том свете. Еле выкарабкалась.
— Что ты говоришь?..
— Но сейчас ей гораздо лучше. Она в Уэймаусе, с нашими друзьями.
— Жаль, что мы не увидимся.
— Она тоже будет жалеть… В Португалии она сильно увлеклась тобой.
— Неужели? — Дэнни всматривался в ее лицо, но оно было непроницаемо.
— Ну, умойся с дороги, я приготовлю тебе поесть. Я, конечно, не такая искусница, как Магда, но все же…
— Прекрасно. Помочь тебе на кухне?
— Я очень надеюсь, что ты мне поможешь в спальне, — засмеялась она. — Давай, Дэнни, освежись и налей себе чего-нибудь.
Дэнни оглядывался по сторонам — в прошлый раз он ничего не успел рассмотреть, да и было темно. Ему нравилось здесь, в этих маленьких опрятных комнатках с геранями на окнах. На столе стояли фотографии Любы и Магды — одна старалась выглядеть старше своих лет, другая — моложе, но обе были очень хороши. Должно быть, в Кракове они пользовались большим успехом. Он наполнил свой стакан и прилег на ковер.
Люба внесла две зажженные свечи, поставила их на стол, а верхний свет выключила.
— Я рада, что ты здесь, Дэнни.
— И я рад. — Он растянулся на ковре, поставив стакан на пол. — Ну, давай сказку.
Люба расхохоталась так, что на глазах у нее выступили слезы.
— Лететь за три тысячи миль, чтобы послушать сказку?
— Ты мне зубы не заговаривай. Я жду сказку. Или быль.
Люба вытерла глаза и покачала головой:
— Ты совсем не изменился.
На кухне загудел таймер духовки.
— Что ж, тебя спас петушиный крик, но история за тобой.
Пока она возилась на кухне, Дэнни продолжал осматривать комнату. В углу он заметал несколько холстов, повернутых к стене. Он вытащил один и не смог удержаться от восклицания.
Люба высунулась из кухни.
— Боже мой, Португалия! — он глядел на картину: два силуэта — мужской и женский, позади — темно-красное небо в блестках бесчисленных звезд, отражающихся в морских волнах. Дэнни рассмеялся.
— Что тут смешного? — обиделась Люба.
— Да нет, это не смешно, это потрясающе, Люба! Ведь это же мы с тобой! Но где же комета?
— Поставь, пожалуйста, на место, — она вернулась на кухню. Дэнни видел из комнаты, как она, стоя у стола, принялась нарезать хлеб.
— Это очень здорово, — сказал он, подойдя. — Ты-то хоть понимаешь, какой у тебя талант?!
Люба не привыкла к похвалам, тем более что никому, кроме матери, не показывала свои работы. Она растерянно стояла посреди кухни с ножом в руке и не знала, что сказать. Дэнни осторожно взял ее за подбородок и поднял ей голову. Она залилась краской.
— Люба, на моей памяти ты первый раз краснеешь, — воскликнул он в изумлении.
— Просто их никто пока не видел…
— Я потрясен: ты, можешь, не моргнув глазом, разгуливать голой перед кем угодно, а стоит похвалить твои картины — краснеешь.
— Ты не понимаешь… Это — очень личное, — она отвернулась. — Иди в комнату, ты мне мешаешь.
Дэнни, вернувшись в гостиную, принялся вытаскивать и расставлять вдоль стен холсты. Они восхищали его все больше и больше — в каждом чувствовался яркий и необычный талант. Вдруг он замер, глядя на скачущего в высокой траве серого в яблоках жеребца с человеческой головой.
Вошла Люба, неся две тарелки супа.
— Дэнни, я прошу тебя, оставь это. Давай поедим.
— Но это же я! Ты сделала из меня сатира? Или кентавра?
— Я не знаю, кто это, — она избегала его взгляда, делая вид, что раскладывает салфетки.
— В греческой мифологии — это нечто вроде божества. Половина тела у него — человеческая, половина — звериная. Это символ сексуальной необузданности.
— Я об этом не думала. Ешь — остынет.
Дэнни поднес ко рту ложку, не сводя глаз с полотна.
— Знаешь, кого он мне напоминает? У нас на ферме был такой конь. И я до сих пор помню, как он покрывал кобылу… Я тогда в первый раз увидел это и даже не сразу понял, что происходит. Мы с сестрой смотрели как завороженные, покуда мать не… — он вдруг замолчал.
— Ну, продолжай! Что с тобой?
— Нет, я что-то разболтался — суп стынет.
— А где это было?
— Что было?
— Ну, где была ваша ферма?
— Э-э… в Сиракузах.
— Большая?
— Нет, не очень.
— А лошадей держали много?
— Да что ты меня допрашиваешь?! Дай поесть.
Но есть ему не хотелось, и через минуту он отложил ложку. Он опять зашел слишком далеко. И как это каждый раз удается ей выведывать у него самое сокровенное?
Любу эта быстрая смена настроений расстроила. Что-то его явно угнетало, и суп ему не понравился. Она из кожи вон вылезет, но узнает, что с ним.
* * *Сквозь сон Дэнни услышал звонок в дверь, открыл глаза и увидел рядом с собой Любу. Поджав ноги по-турецки, она в чем мать родила сидела на кровати и пила кофе.
Звонок повторился.
— Кто это?
Люба сделала еще глоток.