Мысленно укорив себя за мальчишество, я подошёл к толпе встречающих и, провозившись с полминуты, отцепил трофеи от пояса, протянув их Геркэну.
– Это мой дар племенам. Первый из многих. Остальные брать не стал, больно уж много пришлось бы тащить.
Э’вьены перешёптывались, переводя друг другу мои слова. Далеко не все из них знали русский язык. Но кое-что не нуждалось в переводе. Головы врагов говорят лучше любых слов.
Уважительно поклонившись, Геркэн перехватил трофеи за косы и, воздев их в воздух, развернулся к остальным. Его громогласная краткая речь взбудоражила охотников. Воины прониклись – вовсю потрясали томагавками и копьями, кричали во всё горло и кланялись. Мне.
Усталый, заляпанный грязью и кровью, в вычурном кожаном доспехе Атлантов, с непокрытой пепельно-серой головой и шрамами наполовину лица, я не выглядел великим вождём. Но в тот момент, купаясь в воинственных криках и внимании… Наверное, я впервые ощутил себя ханом Хаттори. Что-то подобное со мной происходило в Японии, перед тем как я повёл остатки своей гвардии на верную смерть. Поклонение? Акт признания? Или акт веры?
Подобрать верное определение мне не удалось, и я просто наслаждался волнами странной, непонятной энергии. Пока не вспомнил об одном своём обещании. Слово, данное Богу…
– Сейчас я хочу вознести молитву той, что дарует мне Силу. Присоединится ли кто-то из вас? – спросил я, повысив голос и перекрикивая шум толпы.
Охотники удивлённо стихли. Но истинное недоумение продемонстрировала Илана. Впрочем, оно быстро сменилось нахмуренным выражением лица и протестующим возгласом:
– Мы не почитаем богов! Не надо навязывать нам свою веру!
Девушку поддержал нестройный, неуверенный хор голосов. Но я твёрдо был намерен исполнить данное слово. И продолжил, импровизируя на ходу:
– Предлагая вам разделить со мной таинство молитвы, я надеялся что народ э’вьен выразит богине Амэ хоть толику благодарности. И это было предложение, а не приказ. Вы вольны выбирать, кого почитать: предков, природу или космическое равновесие…
С космосом я, конечно, загнул, но речь текла столь легко и непринужденно, что даже самые неграмотные охотники вряд ли стали бы допытываться смысла непонятных слов. Они предпочли слушать.
– Богиня Амэ-но ками милостива. И в древние времена её почитали как доброго духа. Сегодня Пресветлая почти позабыта, и только редкие последователи воздают ей должное. Не ради благословения, но из благодарности.
Чуть повысив голос и смежив веки, я расслабился и говорил, говорил, говорил. Речитатив воззвания повлиял на толпу странным образом – в глазах людей зажигались отблески понимания и согласия. Мне следовало закрепить успех. Медленно опустившись на колени, я сосредоточился, воскрешая в памяти образ Пресветлой и потянулся к Тени, мысленно испросив у богини прощения за то, что собирался сделать.
Созданный мной фантом проявился в реальности за долю секунды. Э’вьены испуганно отшатнулись от крупной, четырёхметровой женской фигуры, испускающей яркие лучи света. Синяя юката и порочные очертания тела, бледная кожа, широко распахнутые зелёные глаза под сенью пушистых ресниц, ярко-алые губы, небрежно раскрытый и трепещущий на ветру веер, украшенный золотистым узором…
– Я возношу ей благодарность. Ей достаточно слов, идущих из сердца. Сегодня Богиня даровала мне достаточно сил, чтобы взять с убийц и разбойников достойную плату за их прегрешения. – Слова звучали практически в полной тишине, даже Илана не осмелилась больше противоречить. А зря. – Пресветлая Амэ услышит каждый голос. Услышит каждую чистую душу.
Ни слова лжи. Всё сказанное исходило из сердца, хоть и имело вполне конкретные намерения. Наверное, именно так рассуждают фанатики. Обращаясь к сердцам э’вьенов, я знал: шаманка способна заткнуть им рты, но не души.
Разве можно поймать и задавить благодарную мысль? Нет… Разве можно запретить верить? Нет… Мне достаточно было поселить в этих немножко наивных душах образ. А дальше они всё сделают сами.
Погрузившись в медитативный транс, я медленно зашептал, вознося искреннюю молитву той, что однажды приказала моему деду убить меня. Той, для кого я всегда буду одним из её детей. Шептал, обращаясь к ней с нежностью и любовью. Этому меня научили Алекса и Мэйли. Любить. Даже вопреки.
Богиня Амэ-но ками обрела свою первую паству среди народа э’вьен…
Мыслить категориями полезно лишь при определённых обстоятельствах. Признавая за человеком вину, Еремей раз и навсегда переводил такового в разряд преступников. В его понимании это было более чем справедливо. Преступник неспособен исправиться. Нарушивший закон один раз неизбежно повторит свой поступок.
Опричникам довольно непросто справляться с вывертами сознания, особенно во время обучения и прохождения практики. Последняя длится ровно десять лет. Десять лет, за которые опричник обязан обуздать свой разум, отточив его до бритвенной остроты. Но самым важным считалось умение обойти диктат закона.
Хан Хаттори стал для Еремея прекрасным учебным пособием. Особенно в той части, когда необходимо порвать шаблон. Впервые треск рвущейся категории мышления прозвучал в тот момент, когда опричник присмотрелся к поведению людей хана в самолёте. Социальное неравенство никто не отменял. Выраженное неявно, оно зачастую обнажает в подчинённых определённые качества. Надменные и напыщенные аристо нередко принимают их как должное, как проявление верности. Преданность можно легко спутать с тупой покорностью или подобострастием.
Но в случае с Леонардом Хаттори опричник ошибся. Поначалу Еремей объяснял себе искреннее уважение наёмников вольным статусом и воинским почтением к заслугам молодого аристо. Последних у парня оказалось не так уж и мало: едва ли кто из его сверстников в России мог похвастаться первой победой в крупном сражении межродовой войны.
Чуть позже, присмотревшись к людям повнимательнее, он увидел тех, кто идёт за настоящим вождём. Верных самим себе и своему слову, смелых до отчаяния, прожжённых и циничных солдат, готовых идти на смерть за… мальчишку?!
Пусть неглупого и не лишённого харизмы, отважного и в чём-то даже по-настоящему благородного, но и… хитрого, коварного, лживого, как все аристо!!!
Стоит отдать должное, Леонард провёл и его, бывалого сотрудника Опричного приказа, затащив в непонятную глухомань. Однако ни одна положительная черта ничего не изменила в отношении Еремея к хану Хаттори. В его понимании японец по-прежнему оставался наглым и дерзким преступником, сумевшим увильнуть от справедливого наказания.
In dubio pro reo.
Закон справедлив – одинаково беспощаден и… милостив.
Опричники не смогли опровергнуть истинность показаний, полученных на нескольких допросах с применением различных дозволенных спецсредств. Мальчишка выскользнул из сомкнувшихся челюстей «псов государевых», изящно отгородившись законом о праве на тайну – одна из немногих уступок империи в пользу аристо. Перечень вопросов неоднократно подвергался пересмотру. И всё же японец сумел вывернуться. А чутьё Еремея упорно твердило: перед ним настоящий преступник. Не человек. И, скорее всего, тайный адепт Триглава, сумевший всех обвести вокруг пальца.
Потом случилось то, чего Еремей никак не мог ожидать – религиозное воззвание в лучших традициях уличных проповедников. Устроенное Хаттори представление зацепило даже чёрствого опричника, прошедшего специальную психологическую обработку. Харизма, властный голос, уверенное поведение и правильно подобранные слова совершили небольшое чудо.
Еремей видел, как три десятка э’вьенов преклонили колени вместе со своим ханом. Видел, как почти все остальные едва заметно шевелят губами, обращаясь к чужой Богине и навсегда приоткрывая для неё двери в своих сердцах. К Светлой Богине.
И тогда впервые усомнился. Категоричность мышления дала сбой. И Еремей боялся признаться себе, что рад этому как никогда.
Вечер незаметно сменился ночью. Лагерь наёмников беззаботно спал. Воины набили желудки варёным мясом, укутались в спальники и дрыхли без задних ног, восстанавливаясь после непростого, тяжёлого дня.
– Зачем ты взял меня с собой? – неуверенно спросил опричник, обращаясь к тому, кого по ошибке самомнения считал своим подопечным. – Какие ты преследуешь цели? Подружиться, как с Аскольдом?
Хаттори улыбался и молчал, глядя в холодное тёмное небо, затянутое плотным покрывалом кучевых облаков. Парень удобно устроился на плаще, расстеленном прямо на голой земле. Причём он расположился там, откуда незадолго до этого сгрёб затухающие угли костра. Сгрёб в сторону, хозяйственно подкинул дров, вновь разжигая сильное гудящее пламя, и только потом обустроился на расчищенном месте, подложив под голову рюкзак с оставшимся походным снаряжением.
Единственной его реакцией стал приглашающий жест занять место поблизости.
Опричник недобро сощурился, подозревая очередной хитрый план японца. Но сомнения уступили желанию нормально поговорить с этим странным и непонятным… преступником.
– Тепло и сухо, – удивлённо констатировал Еремей, прикоснувшись к прогретой костром земле. – Как в книжках про индейцев!
– Местные подсказали. Э’вьены пришли в эти земли из Южной Америки. Так что аналогия с индейцами верна. – Ответ японца как будто предназначался небу над его головой. – Спальник возьми. Ночью будет холодно. И задавай свои вопросы по очереди, а не все скопом.
Опричник слегка удивился доброжелательной интонации, но виду не подал и вскоре устроился рядом с японцем. Только слегка наискосок – так, чтобы видеть своего собеседника. Нагретая костром земля щедро делилась теплом, пробивающим подстилку из подаренной э’вьенами оленьей шкуры.
– Итак…
– Выдохни, младший дьяк, ты не допрос ведёшь! – рассмеялся Леон, опираясь на локоть и привставая. Покопавшись в рюкзаке, он извлёк из него пузатую армейскую флягу и перебросил её опричнику: – Пей! А то замёрзнешь.
И вновь Еремей неосознанно поддался давлению со стороны Леона. Поймав флягу и открутив пробку, парень хлебнул крепкой на