– Ну… Не знаю… – протянула Липа. – А ты погляди, как он смотрит-то!
Ребенок – абсолютно лысый, с круглой, как шар, блестящей головой и такими же круглыми, без ресниц, совершенно прозрачными глазами, смотрел и вправду изрядно. Серьезно и мрачно, как будто думал тяжелую думу. Скорее всего, у него просто болела рука. Я наложил лубки, но не решался обезболить его, так как плохо представлял себе дозы у таких маленьких и опасался остановки сердца. Правильно ли совместил осколки и как срастется – не знаю, косточки-то тонкие, как у птички. Впрочем, тут уж не до жиру…
– Но не плачет же! – непонятно кому возразила Липа, которая, вероятно, подумала о том же, о чем и я. – И словно внутрь тебя смотрит… Прямо чертенок, только беленький…
– Подрастет, в ученики возьмете, – улыбнулся я и, опустившись на лавку, впервые почувствовал, как ноют и гудят ноги.
Вернулись в Синие Ключи почти к обеду. Липа прикорнула вместе с молодой матерью и осталась пока у Мартына, хотя все казалось в порядке: кровотечение у Тани было умеренным, молоко из небольших грудей только что не било фонтаном, ребенок сразу начал активно сосать…
Кухарка Лукерья от волнения за исход событий превзошла себя – на стол последовательно подали аж восемь блюд. К концу обеда я ощутимо распух и думал лишь об одном – как я встану и дойду до своей комнаты? Ноги казались ватными жгутами. Рука с трудом держала вилку. Всерьез рассматривал вариант: немного подремать прямо за столом, положив голову на руки.
Надя попыталась было выспросить подробности, но быстро все поняла и сказала:
– Пойдемте, Аркадий, вам теперь спать надо, я вас провожу, – уже в коридоре улыбнулась невидимо и добавила. – Можете опереться на мою руку, я сильная…
В комнате я, не раздеваясь, повалился на кровать и сразу поплыл в блаженной истоме. Успел услышать, как Феклуша как будто бы говорит:
– Помочь бы барину…
И Надин голос:
– Идите, идите, мы сами справимся…
Проснулся я, должно быть, поздним вечером или ночью. Сел на кровати, огляделся еще достаточно очумело. Луна, уже чуточку ущербная, глядела в окно. Запах сирени переливался через подоконник в комнату, как в кувшин. Вспомнил все разом, довольно вяло удивился тому, что разут и почти раздет… Надя вошла в белой шали, бахромою метущей пол. В темных гладких волосах – коралловый гребень, в руке – свеча.
– Ну как, пришли немного в себя? Не желаете ли отужинать?
Я (с ужасом): Нет! Нет, прошу вас!
Засмеялась каким-то переливчатым ночным смехом (так смеялась Марина перед свадьбой и я, еще мальчишка, это запомнил).
– Ну, тогда рассказывайте. Хотя нет… Я прежде выйду и вы… приведете себя в порядок… – опять этот смех. – А уж потом… Видите, я легко обучаюсь не только физике и политическим программам…
Я понял: даже если она тогда обиделась или рассердилась, то нынче уже переработала свою обиду во что-то иное, вот в это – с шалью, луной, гребнем…
Пока я рассказывал, невольно сглаживая и пропуская кое-какие детали (Надежда все-таки не медичка), снова все пережил, и надо думать, немало приукрасил себя. У Нади блестели глаза. Я ходил таким напыщенным обезьяном-победителем, спасителем жизней, даже, распахнув пошире окно, картинно запрыгнул на подоконник, простер руку в сирень…
Странное ощущение: как будто мною водило тогда что-то намного более древнее и сильное, чем я сам. Какой-то змей пещерный, что ли… Но змей, помнится, приходил все-таки к Еве, а не к Адаму… Если бы Адам был здесь, уверен, все сложилось бы совсем не так…
Белая шаль Нади взметнулась как два крыла ночной птицы… «Ты пришел как будто с совой на плече»… Колдунья Липа рассказывала, что у нее много лет живет ручной филин Тиша…
…Как много подробностей в любовных отношениях мужчины и женщины – я, несмотря на всю свою медицинскую осведомленность, такого не ожидал. Можно рассматривать каждую из них отдельно. Или брать целую пригоршню и строить узор, никогда не повторяющийся. Ресницы, родинка на груди, терпкий запах волос и их текучесть в моей растопыренной ладони, отражение в большом зеркале самых причудливых ракурсов, трещинка на пятке… У Нади невероятно тонкая талия, кажется, я могу обхватить ее пальцами. Пробую. Она смеется и просит сдавить сильнее.
Из парка доносятся странные голоса ночных птиц. Нездешний свет луны лужей растекается по полу и впитывается в тканые половики. Смешение соков двух людей не менее странно, но сообразно с лунной ночью, криками птиц и запахом сирени. Удивительно, что все происходит молча. Мне это кажется слегка неправильным, но я не понимаю, как это изменить. Слов и звуков нет, они не приходят.
Груня поутру подмигнула мне правым глазом. Очаровательная, похожая на сильно смягченный вариант Любы Капочка, которая сидела на широких плечах Агриппины, подумала и подмигнула тоже – обоими глазами сразу. Лукерья сделала салат из петрушки и домашнего сыра – со времен варягов петрушка считается в народе стимулятором мужественности. Атя подарила мне полдюжины вышитых ею платков с моей монограммой.
Я чувствовал себя приготовишкой, успешно выдержавшим экзамены в первый класс гимназии и приветствуемым семьей. Что чувствовала Надя, не знаю.
А еще через два дня в Синие Ключи из Италии вернулся хозяин усадьбы – Александр Васильевич Кантакузин.
…Высокий (у пифагорейцев запомнился ниже), стройный, с ровным, золотистым, не зимним загаром человека, много времени проводящего на свежем воздухе, под животворящим средиземноморским солнцем. Видный, если правду сказать, мужчина. Ловко спрыгнул с коляски, повел взглядом как-то поверх всего. Сразу вспомнилось, как Камилла Аркадьевна описывала возвращение Любы домой: шатающимся шагом – к лесу, и рухнула вниз лицом в опавшие листья… Этот – не рухнет.
Из всех – бросилась к нему со светлым лицом горничная Настя, обычно серьезная и даже брюзгливая:
– Александр Васильевич! Приехали! Наконец-то! Радость, радость!
Посмотрел так же поверх, чуть только сгустив взгляд:
– Здравствуй, Настя!
Зря он так с ней, по-моему. Потому что больше ни одна собака… В смысле самом прямом, и переносном тоже.
Люди, несмотря на теплый день, как будто заморозились слегка. То есть шевелятся в направлении потребном, но как-то медленно, вяло, неуверенно. Агроном с ветеринаром вроде бы приветствовали хозяина с довольными минами, но какая-то неслаженность, неловкость… А вот с собаками все однозначно. Признали наверняка, потому что облаивать не стали. Но ни одна не подошла ластиться, ни одна хвостом не закрутила, на лапы припадая (странно это, ибо псы в Синих Ключах по большей части добродушны и даже передо мной, незнакомцем в сущности, по утрам исправно крутятся и взлаивают, к игре или подачке приглашая. А у Нади и вовсе вечно вся юбка в шерсти…).
Вышла Агриппина с Капочкой, по обыкновению, на плечах. Вот неловкая сцена! Надо бы немедля объяснить ребенку, что приезжий – его отец. Но Агриппина-то, когда волнуется, замолкает категорически, и лицо становится тупым и отчужденным, как у глиняной куклы… А кто же еще?
Мы – чужие, куда нам лезть, Капа только-только к нам самим привыкла. Бездетные агроном с ветеринаром к Капочке и близко не подходят. Настя отошла в сторону и переживает…
Горничная Феклуша, как я заметил, трусовата и суетлива в обыденной жизни, но коли видит своим соображением прямую надобность, решительно берет на себя все неловкости межчеловеческих сообщений.
– Капочка, деточка, познакомься теперь. Это твой папаша Александр Васильевич из дальних странствий приехали. Грунька, смотри сюда! Поставь ее вот тут на землю! Это, Александр Васильевич, дочь ваша, Капитолина Александровна! Капочка, поздоровайся с папашей, ручку подай, или уж присядь, как тебя Анна Львовна учили…
Капочка смотрела с интересом, без всякого испуга, явно чувствуя за собой надежную стену в виде могучей Груни и прочих близких ей с рождения людей. Подумав, ручки все-таки спрятала, но улыбнулась незнакомцу приветливо и присела в каком-то действительно подобии реверанса.
– Почему Капитолина на попечении глухонемой? – неизвестно у кого спросил Александр. – Это же в конце концов не рационально. Девочка вообще говорить умеет?
– Щебечет с раннего утра, как птичка Божья, – уверила хозяина Феклуша, после некоторой паузы решив, что вопрос обращен именно к ней.
Тут Александр заметил Надежду и сразу же узнал ее.
– Надя?! Это ты? Но что ты тут делаешь? Юлия…
– Нет, нет, это совсем другое… – начала Надя.
– И где же, в конце концов, Любовь Николаевна?
Общее замешательство, по обстоятельствам вполне понятное. Феклуша огляделась растерянно – отсутствие барыни объяснять куда труднее, чем присутствие Капочки.
И тут вперед неожиданно, держась за руки, выступили Атя и Ботя.
– Люшика уехала на заработки и за интересом, – едва ли не хором сказали они. – Как и вы, Александр Васильевич. Каждому охота свой талант потешить. А зарывать его в землю Святое Писание не велит. Поэтому так.
Ого-го! Вот это новость! И вот у кого я не догадался спросить. А мог бы вполне. Ведь знал доподлинно, что, выбирая собеседника и конфидента, Люша Розанова никогда не глядела и не глядит на такие мелочи, как возраст, внешность, образование, биологический вид или социальное положение! Малый ребенок, старый нищий, вор, пес, князь, дом, дерево, конь или профессор Университета для нее одинаково пригодны к общению, и сообразуется она лишь с текущими обстоятельствами… Жаль, что я по своим ограниченным способностям не могу расспросить о Люшиных планах Синюю Птицу или ту достопамятную с бала прудовую улитку! Наверняка они рассказали бы мне много нового и интересного…
Александр молча открыл и закрыл рот. А что тут скажешь?