Витька уже пару раз подкатывал к Егору со своими мыслями о грядущей свадьбе, в первый раз Егор его выкинул прямо через окно на клумбу, и Витька пропахал носом заросли георгинов, а второй раз хоть и поорали немного друг на друга, потом все же сели за чаркой и поговорили серьезно. Решили в итоге отложить хотя бы до восемнадцати – то есть Витьке, оказывается, восемнадцать исполнялось через полгода, а вот Нинке ждать еще почти два года. С того момента Егор стал к Витьке терпимее – хоть и спорили часто, по каждому поводу.
– Никогда и ничто человека в шахте не заменит! – говорил Егор, мерно хлопая ладонью по столу. – Невозможно это.
– Возможно, дядя Егор! – горячо возражал Витька, тыча пальцем в газетную статью. – Послушай же! В Картамары проходческую машину привезли, это ж рядом тут. Я давно про нее слыхал.
– Да ерунда, и слушать не хочу! – сердился Егор. – Зря только переводят народные деньги на всякое баловство. Какая машина, там порода рыхлая, там… А!
Махал рукой и прекращал разговор.
И когда появилось ощущение, что все хорошо, что вот-вот – и спустится счастье на воздушном шаре прямо в огород, между кустом крыжовника и грядкой со свежевысаженными помидорами, – грянуло.
Пыреевск ощутимо тряхнуло. Землетрясения здесь бывали редко – раз лет в двадцать, если не реже, и чаще ночью. А в этот раз – днем.
Шахту, в которой трудилась едва ли не треть всех городских мужиков, завалило. Связь не работала. Егор, как выяснилось, в момент катастрофы был наверху – вызвали по внутреннему телефону, какое-то начальство приехало. Завал пытались разбирать своими силами – но куда там, лопатами много не накопаешь, а техникой – опасно, можно совсем все обрушить. Помаленьку все же копошились, сменяя друг друга у завала, но пока продвинулись ненамного.
И, словно бы мало было проблем, пропал Витька. Нинка его везде обыскалась – и не нашла. В шахте его быть не могло, но по городу хватало обрушенных зданий, порванных водопроводов и газовых труб, морг и больница за половину дня заполнились до отказа.
Егор ходил бледный – но не потому, что чудом выжил, а потому что ощущал, что должен быть со своими, а он, словно по блату, нечестно как-то, оказался не у дел.
На фабрике было не лучше. Вновь лишившись родных мужчин, которых обрели, уже не надеясь, чудом – пусть и таким жутким, но ведь невольно, без вины – женщины как обезумели. День проторчали возле шахты, ждали и надеялись. На следующий день бригадирши почти силком заставили швей вернуться на фабрику – причем Любе сделать это было гораздо труднее, она сама бы осталась возле этой шахты, лишь бы только знать, верить, что жив ее брат. Работа не клеилась. Шитье валилось из рук. Вышивка на покрывалах выходила косо, строчка шла неровно, то у той, то у другой работницы не вовремя рвалась нить. Татьяна ходила между столами хмурая, качала головой. Ведь что ни говори – а заказчикам нет дела до их несчастий. Они ждут готовый товар, иначе не только не будет оплаты – не будет и новых заказов. А это сейчас – немыслимо. Наконец Татьяна не выдержала и попеняла одной из швей на некачественно выполненное изделие.
Но та взвилась, как ужаленная:
– А ты бы сумела? Ты бы смогла думать о работе, зная, что мужик твой там?
Татьяну как ударило. Она чувствовала, что так и случится и – вот оно. Упрекают ее. Ведь надо же кого-то упрекнуть.
– Мой муж был вместе с твоим в плену, и я, как вы все, не знала о нем ничего…
Но тут всех будто прорвало.
– Это тогда было, а то – сейчас! – кричал кто-то из дальнего конца цеха. Татьяна даже не видела – пелена застилала глаза. А в голове было звонко-звонко.
– Жертву надо принести, вот что! – вскричала Шура. Татьяна подумала, что ослышалась. Медленно повернулась и посмотрела девушке в ее заплаканные красные глаза – Шурин молодой муж, Андрей, тоже был там, под землей.
– Что ты говоришь… – произнесла Татьяна.
– Правильно! Она правильно говорит! – поддержал еще один голос, и Татьяна вздрогнула. – Надо накормить эту чертову машину – тогда все вернутся, мама! Надо отдать ей…
– Кого? – почти прошептала Татьяна побелевшими губами. – Кого ты хочешь отдать ей, доченька?
Нинка опустила голову.
– Да хоть… бабку, – произнесла она негромко, но в наступившей тишине ее услышали все.
Татьяна ахнула.
Бабка Надя уже три недели не ходила на фабрику, отлеживалась дома, в казарме. Старая стала. Ослабела. Все ждала приезда невестки с внуком – но та не торопилась. Степа был еще совсем малыш, а везти его нужно было через полстраны. Кроме того, у Дуси имелись свои родители – тоже немолодые, оставлять которых надолго она, видимо, не хотела. Женщины с фабрики заходили к бабке каждый день – принести что-нибудь из магазина, помочь приготовить еду, да и просто посидеть-поговорить, рассказать новости. Бабка ежедневно с удивительным упорством вставала с постели и пыталась что-то делать по дому, но силы ее таяли с каждым днем. Все понимали: бабка Надя долго не протянет. Нинка сама забегала много раз, прибраться и вынести мусор. И неизменно поднимала старухе настроение рассказами «про свою любовь», как по секрету докладывала потом бабка Надя Татьяне. А теперь вот Нинка предлагает…
Закрыв лицо ладонью, Татьяна опустилась на стул и так просидела до конца смены. Никто больше не заговаривал про жертву, женщины, как могли, старались работать. Хотя и прислушивались: не бежит ли кто с новостями. Но как только прозвенел звонок, извещая о конце рабочего дня – их как ветром сдуло. Вместе с Нинкой, которая хоть и не пошла к шахте, но явно не хотела оставаться наедине с матерью. Татьяна поспешно поднялась на ноги, торопясь догнать дочь, чтобы поговорить, чтобы не дать ей заразить других этим безумием. Шурка ляпнула сгоряча – и сама испугалась, Татьяна была уверена. Но Нинка… Нинка говорила всерьез. Она даже предложила самую подходящую жертву.
Швеи из второй смены уже занимали рабочие места, и в дверях Татьяна столкнулась с Любой. Та остановила ее жестом.
– А может – права твоя дочь? – начала она без всяких предисловия, без «здравствуй», даже. – Бабке ведь так и так умирать. А сколько человек спасется – подумай, Таня!
Слух уже просочился – поздно, поняла Татьяна. Теперь все зависит не от Нинки.
– Ты хочешь, чтобы я это решила? – не веря, переспросила она.
Люба ничего не ответила, но посмотрела очень выразительно.
Ночью Татьяна не спала. Егор тоже не спал, хотя рабочие, дежурившие у завала, и отправили его домой, потому что толку от его присутствия было немного. Лишь валился от усталости, проведя на ногах почти двое суток. Но сон не шел к нему – Егор сидел на кухне и курил, курил… и ждал.
А Нинка металась по кровати, то и дело принимаясь стонать и вскрикивать. В конце концов, Татьяна разбудила ее, и та села на постели, не понимая, где находится. Татьяна напоила ее водой и уложила снова, а утром, уходя на фабрику, не стала будить, надеясь, что дочь выспится и станет поспокойнее, а к тому времени, дай бог, появятся хорошие новости.
Но новостей все не было. А Нинка приперлась на фабрику к концу смены – бледная, страшная, с синими кругами под глазами.
– Мама, – сказала она хрипло. – Я больше так не могу, я искала его весь день. Я умру без него, ты это понимаешь?
– Ниночка, доченька, послушай! Так нельзя. – Татьяна прижала руки к груди. – Мы не можем…Баба Надя – она же…
– Она же умрет! – с ужасающей безнадежностью сказала дочь. – Месяц. Ну, может – два.
– Даже зная, что она умрет завтра, – глухо спросила Татьяна. – Ты готова своими руками положить ее в пасть машине?
– У тебя есть отец! – закричала Нинка. – У тебя есть твоя работа! Твоя фабрика! Твои швеи! Твои принципы! А у меня – только он! Только он! Он один!
И в этот момент Татьяна поняла: дочь она потеряла. Перед ней стоял незнакомый человек. Может быть, еще не совсем чужой, но почти.
А еще она поняла, что вечером – край, завтра утром – Егор тоже заговорит о жертве. Там, под землей, остались его однополчане, и даже не потерять – а быть с ними по разные стороны завала – выше его сил.
Это было даже хуже чем во время войны – Татьяна теряла близких, хотя они находились совсем рядом, и найти их после этого было совершенно невозможно.
Нинка не пошла домой – во дворе фабрики она дожидалась Шурочку и других баб со смены, чтобы говорить с ними.
Придя в казарму, Татьяна не могла найти себе места. Металась по комнате, бездумно переставляя вещи. Надо что-то сделать, понимала она. Если прямо сейчас что-то не сделать… Но что? Что?!
Уничтожить! Уничтожить пень! Дерево срубили лет пятьдесят назад – он должен быть достаточно трухлявым, чтобы легко сгореть. В подвале – склад, там все покрывала, кисточки для подушек, шторы, ждущие отправки к заказчику.
Не раздумывая больше ни секунды, Татьяна вырвала из тетрадки листок и написала: «Прости. Люблю. Береги Нинку». Если с ней все будет в порядке, она успеет вернуться домой раньше Егора и просто порвет ее. Если же нет… Но думать об этом не стоит. Надо сделать дело.
…Тем временем во дворе фабрики Нинка разговаривала с Любой, и бригадирша уверенно кивала на каждую ее фразу. Можно было не сомневаться – часы бабы Нади сочтены. Увлеченные разговором, женщины не заметили, как Татьяна проскользнула через проходную.
– Дудки, – тихо сказала она. – Не выйдет у вас!
Снова очутившись в здании, она поспешила раздобыть оба ключа от подвала – основной, с доски с крючками, и запасной, из сейфа. И сунула их в карман. Потом в цеховой курилке взяла громоздкую зажигалку, сделанную из патрона крупнокалиберного пулемета – ее подарил курящим бабам фабрики кто-то из вернувшихся с войны мужиков.
Войдя в подвал, Татьяна мгновение подумала, потом вставила ключ изнутри и повернула на полоборота, чтобы никто не смог войти за ней. Было немного страшно: а ну как она запаникует и не сможет открыть дверь, когда побежит из горящего подвала?
С другой стороны, если ее здесь застанут, план может пойти к черту, чего Татьяна допустить никак не могла.