ует образу современной модели?
– Поэтому вы повесили на стене ее портрет?
– Я образованный человек, – с достоинством произнес Оленин. – Не украшать же мне свое жилище фотографиями голых барышень из «Плейбоя»? Это дурной тон. – Можно с вами поспорить, но… вернемся к Ларисе Серковой.
– Мне больше нечего добавить.
– Тогда расскажите, как вы убили Марину Стешко…
Глава 24
Оленин тяжело вздохнул, исподлобья глядя на мнимого пациента. Уже ясно, что тот явился на сеанс не с целью разобраться в своих комплексах, а ради тесного общения. Вблизи многое становится понятным.
– Я устал повторять, что никого не убивал…
– За что вы уволили Марину?
– За нерадивость. Она была неряшлива и забывчива. Не умела толком вести журнал посещений. Я терпел, надеялся приучить ее к порядку. Увы! Девочка оказалась непригодной к нормальной работе.
– Она тоже была влюблена в вас?
– Полагаю, да…
– И вы не воспользовались ее чувствами, чтобы склонить к сексу?
– У вас пунктик с сексом! – вскипел доктор. – Вам следовало бы продолжать лечение.
– Врачу, исцелися сам! – парировал Лавров.
Оленин насупился и промолчал.
– Снимите с меня наручники, – попросил он через минуту. – Я не убегу, обещаю.
– Простите, нет.
– Идиотизм какой-то… – пробормотал доктор, шевеля затекшими кистями. – Полнейший абсурд!
– А чем вам не угодила Настя Яроцкая?
– Тем же, что и две ее предшественницы. Нерадивостью.
– Вам трудно угодить.
– У меня сложный характер, – признал Оленин. – И повышенная требовательность. Я предупреждал об этом каждую из девушек, но они захотели попробовать. Свои придирки я компенсировал хорошей зарплатой. Надеюсь, они не в обиде…
Он осекся, осознав цинизм своих слов.
– Вы пощадили Яроцкую или просто не успели с ней расправиться? Убийство требует подготовки. Вам не хватило времени?
– Слава богу, хоть Настя жива! Это говорит в мою пользу.
– Ошибаетесь, – возразил Лавров. – Настя уехала в другую страну и стала недосягаемой для вас.
– Вы не там ищете…
– Что вас привело в этот подвал?
– Меня не тянуло на место преступления, если вы об этом, – раздраженно ответил пленник. – Повторяю, я искал Айгюль… чтобы поговорить. Я следил за ней…
– Зачем?
– Я уже говорил: в какой-то момент мне пришло в голову выяснить, где она живет. Я отправился следом… она долго петляла, пока я не потерял ее. Так повторялось пару раз…
– Айгюль ходила пешком? Не пользовалась такси или собственной машиной? – удивился Лавров. – Она ведь довольно состоятельна, если ей по карману ваши сеансы.
– Пациенты порой ведут себя неадекватно… у них особая логика, продиктованная бредовыми внутренними установками. В общем, мои попытки раздобыть ее адрес провалились. Потом меня избили… Айгюль перестала посещать сеансы, но крутится рядом с моим офисом… Вот я и решил поговорить с ней.
– Ну да… если гора не идет к Магомету… Насколько мне известно, вы гарантируете инкогнито вашим посетителям. По их желанию. Нет?
– Профессиональная необходимость вынуждает, – заявил Оленин. – Люди часто отказываются от помощи психоаналитика из-за страха, что их объявят сумасшедшими. Это может отразиться на их репутации, карьере, семейных отношениях. Они до последнего скрывают свои проблемы. В таких случаях болезнь может зайти слишком далеко… и стать необратимой.
– В самом деле? Вы сами-то обращались за помощью?
Доктор отвернулся и направил свой взгляд в темный угол, где лежал труп. Ужасный запах усиливал трагикомизм ситуации. Не верилось, что все это всерьез – скелет, наручники, допрос. Чем может закончиться подобная сцена? Арестом? Смертью? Безумием? Пробуждением в собственной постели или на больничной койке?
– Что вы собираетесь сделать со мной? – угрюмо спросил он.
– Пока не решил, – честно признался Лавров. – Ваша участь зависит от вас более, чем от меня. Будьте откровенны, и я это учту.
– Вы загнали меня в угол…
– Боюсь, вы сами постарались.
Оленин вяло выругался. Он устал, у него болела спина от неудобной позы. Желудок свело от мерзкого зловония. Еще час в этом жутком подвале он не выдержит.
– Что вы хотите услышать? Признание в убийстве? Извольте…
Почему-то долгожданное предложение не обрадовало Лаврова.
– С какой стати вам пришло в голову следить за пациенткой? Вы и раньше так поступали?
– Нет… Айгюль – особый случай. Исключение.
– В чем же ее исключительность?
– В том, что… – Он смешался, подбирая слова. – В общем, она рассказывала о своих галлюцинациях… Их содержание задело меня.
– Задело вас? Каким образом?
– Сначала она болтала обычную чепуху… про женские истерики, сексуальную неудовлетворенность… но постепенно ее истории обретали некий сюжетный стержень. Как в романе. Постепенно я втянулся в эту странную игру. Каждый раз пациентка обрывала рассказ на самом интересном месте. Я даже мысленно прозвал ее Шехерезадой! Я ловил себя на том, что погружаюсь в мир чужих фантазий… больных фантазий, заметьте. Я не мог дождаться ее следующего прихода… как будто мне, а не ей, стали необходимы сеансы. Кто из нас двоих был психоаналитиком? Она будто бы открывала мне мои же тайны… приподнимала завесу, за которую я не смел заглянуть… Она называла себя Зобеидой. Распутной женой шаха из арабских сказок. Хотя подразумевала совсем другое…
– Что же?
– Она объявила себя… моей женой. Самое поразительное, что наступил миг, когда я ей поверил!..
– Самойлович, ты ли это? – воскликнул граф, выскакивая из-за стола. – Садись же, рассказывай! Как ты здесь? Какими судьбами?
– Рад видеть тебя, Оленин. Где Эмма?
– Осталась дома… ей нездоровится.
– Тебя можно поздравить?
– С чем?
– Эмма беременна?
Граф сделал отрицательный жест и подозвал официанта.
– Нам еще бутылку шампанского, любезный, – сказал он по-французски.
– Ты просто сияешь, – отметил Самойлович. – Скоро станешь отцом? А потом опять и опять? Будешь коротать дни в окружении кудрявых малюток…
– Вряд ли. После того выкидыша… ты помнишь, – доктора сомневаются, что Эмма сможет зачать. Она постоянно хворает. Угнетена, взрывается по любому поводу… плачет. Смеется без причины.
В открытом кафе было шумно. С улицы доносились крики мальчишек, продающих газеты. Пахло жареными каштанами и шоколадом.
– Эмма наблюдается у профессора Левинсона, – добавил Оленин. – Тот полон оптимизма. Поглядим, насколько действенны его хваленые порошки и процедуры. Лечение, к слову, выливается в большие суммы.
– Левинсон? Погоди-ка… но ведь он психиатр?
– Верно. Тесть потребовал, чтобы мы обратились именно к нему. Он оплачивает счета, присылаемые доктором, и помогает деньгами. Эмма ни в чем не должна нуждаться.
Самойлович вольготно развалился на стуле и заложил ногу на ногу, с удовольствием поглядывая по сторонам.
– Хороши француженки, дружище? – подмигнул он графу. – Но Ида затмила их всех! Сборы бешеные. Ее популярность недосягаема. Она повсюду! Куда ни пойдешь – ее лицо. Газеты пестрят ее фотографиями. Она все так же неотразима. Само величие. Все та же царственность, та же бездонность в очах… те же снежные щеки и пунцовые губы. Видел ее в «Шехерезаде»?
Оленин восхищенно кивнул.
– А в «Клеопатре»?
Граф снова кивнул и сказал:
– Париж носит Иду на руках… Она покорила французов и покорит всю Европу. Она – настоящее явление! Ее ноги и руки – как разящие мечи. Взмах – и гром оваций. Гениально умеет подать себя. Когда ее выносят в саркофаге на сцену, публика немеет… Она просто стоит и смотрит в зал, укутанная в блестящие пелены, словно мумия… а зрители млеют от восторга.
Самойлович подмигнул ему со словами:
– Ты посоветовал тестю проконсультироваться у Левинсона?
– После того, что мы с Эммой пережили… ей нужно было уехать за границу, отвлечься. Я не мог смотреть, как она чахнет.
– Досталось тебе, брат… Правду говорят, что Эмма хотела зарезаться?
– Она ранила себя в припадке безумия, – деликатно пояснил граф. – Ее спасли. Рана была не опасна, однако жена потеряла много крови. Ты-то куда исчез из Москвы? Я со своими печальными хлопотами совсем забыл о тебе. Потом спохватился… а тебя уж след простыл.
– Кости разболелись. Решил в деревне здоровье поправлять. Взял да и поехал экспромтом. Чистый воздух, свежая пища… рыбалка по вечерам. Посидишь с удочкой, послушаешь, как шумит камыш… и все невзгоды побоку. Отдохнул, набрался сил, и вот я во Франции.
– Не ожидал встретить тебя здесь. Рад.
Лицо Оленина, вопреки его словам, омрачила легкая тень.
– Фрося погибла, – сообщил он, понизив голос и подавшись вперед. – Ее убили. Слышал? Еще в Москве. Ее нашли мертвой в коридоре у черного хода. Эмма долго билась в припадке, когда узнала.
– Фрося? Кто это? Прислуга?
– Горничная моей жены… Ты, вероятно, запамятовал…
– Ах, да! – Самойлович потягивал ледяное шампанское, наблюдая, как бегают пузырьки воздуха в бокале. – Кто же ее убил? Не ты ли, граф?
Оленин отшатнулся и побледнел.
– Бог с тобой, – пробормотал он. – Я порядочный человек и не поднял бы руки на женщину.
– Разве не ты чуть не придушил служанку в порыве похоти?
Самойлович, который только что изображал забывчивость, вдруг продемонстрировал крепкую память.
Оленин отвел глаза и скривился, будто раскусил что-то кислое.
– Сам не пойму, что на меня нашло тогда. Зверь какой-то проснулся внутри…
– Так, может, он во второй раз проснулся? И прикончил Фросю теперь уже окончательно?
– Хватит, прошу тебя! – взмолился граф. – Мне хватило того, что полиция взялась обвинять меня в убийстве. Если бы не вмешательство тестя, который нанял лучшего адвоката… сидеть бы мне в каталажке. Улик против меня не нашлось… кроме свидетельства кухарки. Фрося, незадолго до смерти, наплела ей разных небылиц. Мол, она боится за свою жизнь… потому что барин уже раз хотел придушить ее, да барыня помешала. И она, мол, предчувствует недоброе. Нельзя было ей ехать в Москву с хозяевами, – да жадность подвела. Барыня посулила жалованье прибавить. Она и соблазнилась.