— Садитесь, — Симон уселся на единственный стул за письменным столом и небрежно махнул рукой в сторону небольшого дивана, на котором пришлось разместиться остальным. Малин оказалась между двумя крупными мужчинами. Чтобы не прижиматься к откинувшемуся на спинку дивана Йену слишком тесно, она подалась вперед — теперь его колено было на расстоянии сантиметров тридцати от ее лица. “Как подростки на домашней вечеринке”, — подумала она.
— Я считаю, — начал Симон, приняв важный вид, насмешивший девушку, — что твоя находка, Йен, имеет отношение к кораблю, хотя “Васа” и не назван там напрямую. Автор послания пользовался рунами, а не латынью, потому что он не хотел сделать текст общедоступным. Мы имеем дело с зашифрованным посланием. Если мне удастся расшифровать его, то, надеюсь, станет очевидно: братья Хибертссон специально спроектировали корабль неудачно, потому что были подкуплены поляками.
Услышав смутно знакомое имя, Малин повернула голову и вопросительно посмотрела на Юхана. Он прошептал ей на ухо: “Хибертссоны — это два известных голландских кораблестроителя, Густав Адольф нанял их, чтобы они построили четыре корабля, в том числе и флагман”. Заметив, что Симон пристально и выжидательно смотрит на него, Юхан произнес уже громко:
— Версия очень интересная. — Маленький человечек самодовольно хмыкнул, однако Малин, хорошо знавшая эту интонацию Юхана, ожидала неизбежного за похвалой “но”, и оно последовало: — Но остается множество вопросов. Например, откуда голландцы могли знать руны, в то время уже позабытые и самими шведами? И почему послание было высечено на дереве, когда гораздо проще было доверить его бумаге? И, наконец, как вообще эта таблица, если это было что-то вроде секретного донесения, оказалась на судне в момент гибели?
Выслушав разумную с точки зрения Малин критику, Симон вскочил из-за стола и начал ходить из угла в угол, кидая хаотичные реплики в ответ на заданные вопросы:
— Среди голландцев тоже могли быть предатели… Буреус, как известно, увлекался древностями, — услышав еще одно явно знакомое имя, Малин так и не смогла вспомнить, откуда оно ей известно. — Все могло пойти не по плану…
Симон остановился, кинул на Юхана полный превосходства взгляд и заговорил несколько медленней, чем раньше:
— Мне уже многое удалось расшифровать, — он извлек на свет знакомую Малин дощечку. — Вот, третье слово от начала, часть знаков искажена, но, без сомнения, имеется в виду дерево. И вот этот, видите? Что это, если не лодка?! А дальше я еще не совсем уверен… Что вы скажете, коллега, — теперь он, похоже, обращался только к Юхану, — не похоже ли это на “сражение”?
— Да, очень близкое начертание встречается во фрагменте номер тысяча триста четыре из коллекции Северного музея, — пробормотал Юхан, склоняясь над кусочком дерева, — я уже думал об этом… А перед этим… В некоторых ранних текстах похожим образом обозначали ритуальную жертву, — Юхан впился в надпись глазами, — да, так еще лучше видно. Как-то не вяжется с диверсией, не так ли?
— Ну ведь мы еще не знаем контекста, — голос Симона вдруг зазвучал почти умоляюще.
— Да, разумеется, — рассеянно кивнул Юхан.
Малин чувствовала себя сторонним наблюдателем, присутствующим при священнодействии в каком-то языческом храме — эти двое совершают магические пассы, смысла которых она не понимает, ибо не посвящена. Версия, предложенная Симоном, казалась ей слишком плоской, в ней чего-то недоставало. А ее сосед, погрузившись в эти странные пляшущие закорючки, забыл, похоже, обо всех своих несчастьях…
Ну и замечательно, подумала Малин. Даже если не удастся ничего расшифровать, это, по крайней мере, отвлечет Юхана от его печальных мыслей. Юхана, но не ее. Она осторожно повернула голову к Йену — тот внимательно следил за диалогом двух историков, не обращая, казалось, никакого внимания на ее присутствие рядом.
Конечно, Малин и не рассчитывала на то, что загадка разрешится в один день. Но после диалога, состоявшегося между Юханом и Симоном, девушка поняла, что расшифровка таблицы может занять годы. Симон был уверен в своей версии, но Юхан не разделял его убежденности, считая, что дощечка могла провести под водой гораздо больше времени, чем триста лет.
— Видишь ли, послание вырезано на ясене, тут я не ошибаюсь, и Симон согласился со мной. Дерево законсервировалось очень давно, оно было чем-то покрыто. Симон считает, что на дощечке была позолота. Если это так, то она могла попасть под скалу, когда “Васа” тонул. Но ведь это мог быть и воск, и смола, и какой-нибудь специальный лаковый состав. Без экспертизы его не установить, да и она-то в таких случаях не всегда помогает…
Юхан говорил, сидя за столом на кухне Малин — из музея они вышли вместе и, попрощавшись, сразу поехали к ней домой. Уходя, Малин спиной чувствовала взгляд Йена — он стоял у открытой дверцы своего нового “сааба”, как будто надеясь, что девушка передумает. Его приглашение на ужин, сделанное так, чтобы не слышали Юхан с Симоном, было вежливо, но твердо отклонено.
Малин знала, что она обязательно пожалеет об этом, но ей не хотелось бросать соседа. И вот теперь из-за своей глупости она должна сидеть здесь и вести с Юханом эти малопонятные беседы — вместо того, чтобы… Не успев додумать эту мысль, девушка покраснела, но Юхан, конечно, ничего не заметил. Он продолжал говорить, а ей уже было не сосредоточиться, потому что она вспомнила те ощущения, которые испытывала, сидя на диване рядом с Йеном. Малин прикрыла глаза и увидела все тело Йена таким, каким оно было в тот вечер на Лэнгхольмене…
— Ты не слушаешь меня? — вдруг прервал свою лекцию Юхан. — Тебе неинтересно?
— Извини, Юхан, я просто немного устала сегодня. Но, пожалуйста, рассказывай дальше. — Девушка все-таки надеялась, что рассказ Юхана поможет ей что-то понять, и старалась больше не терять нить его рассуждений.
За полночь ученый все еще сидел над разложенными по столу эскизами. Все украшения на носу флагмана выглядели достойно — в них присутствовали и королевское великолепие, и державное величие. Два римлянина, каждый в полтора человеческих роста — о эти римляне, дань европейской моде! — стояли на огромной львиной голове, по которой от них в страхе уползал презренный тритон. Две маленьких дрожащих фигурки поляков под скамейками будут поднимать настроение экипажу по утрам, когда несколько десятков мужчин выйдут справить за борт нужду. Римские императоры по бортам — заказ самого короля. Ученый усмехнулся: его ученик Густав Адольф мнил себя прямым потомком цезарей — конечно, не по крови, но по духу. Они со Скиттом сделали все возможное, чтобы развить в мальчике честолюбие, и теперь Буреус мог быть доволен — в этом смысле Густав Адольф превзошел его ожидания.
Старик взял в руки лист со следующим рисунком. На нем был изображен Пелей, удерживающий Тетис, — что может лучше научить мореплавателей быть выносливыми и не отступать перед трудностями? Жаль, что смысл этой аллегории доступен, увы, немногим: даже если и попытаться объяснить простым людям, почему мускулистый полуобнаженный человек держит в своих объятиях то змею то льва, то разве они будут способны понять это? Ученый в сомнении покачал головой. Однако эскиз ему нравился, к тому же бушприт в этом месте необходимо укрепить. Буреус положил лист в стопку, которую завтра отправят на утверждение к королю.
Относительно большого льва он не колебался ни минуты — работа выполнена отменно, глаз не оторвать.
Вздохнув, он принялся за самое трудное — украшения для кормы. Два центральных герба сомнений не вызывали, но остальное… Старик закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Разумеется, несколько ярусов придется отдать под неистребимых римлян — король, похоже, без ума от них. Но чем поддерживать их бесконечные однообразные ряды? Он устало покачал головой, посмотрел на часы. Скоро пробьет два, а решения нет. Все потому, что он потратил добрый час на этого сумасшедшего крестьянина. Вспомнив о нем, ученый почувствовал страшную усталость. Его голова склонилась к столу, и стоило больших усилий поднять ее, отогнав дремоту.
Раздумывая над тем, что привело к нему крестьянина, он принялся вычерчивать на листе фигурки животных: медведь, белка, волк… Волк ему понравился — может быть, пригодится для консолей? Надо сделать еще несколько набросков: вот дикий пес в битве с польской лисицей, вот волк, приносящий солнце. Вдруг старик ощутил необычный холодок, пробежавший вдоль конечностей. К тому, что с возрастом руки и ноги часто мерзли, ученый давно привык. Но тут было что-то другое — этот холодок напомнил ему то чувство, что посещало его в молодости — когда он надеялся совершить великое открытие, которое потрясло бы весь научный мир. Тогда, проводя дни и ночи в кабинете и библиотеке, он порой испытывал нечто подобное: казалось, вот-вот и истина откроется ему…
Не мигая, он уставился на листок. Зверь получился почти живым. Казалось, еще немного, и он сойдет с листа и бросится на своего создателя. Старик почти узнавал его и теперь силился вспомнить, откуда этот волк так знаком ему. С годами память ученого ослабела и стала все чаще выкидывать с ним такие штуки — поманит, но откажется вести дальше, как духи из деревенских сказок…
Все-таки больше он не может сопротивляться усталости… Он почувствовал, что уже не в силах добраться до постели и готов уснуть прямо здесь, за столом. Ноги наполнились свинцом и отказывались повиноваться. Но прежде, чем поплотней укутаться в плед и задремать, он вывел на бумаге собственную подпись: Йохан Буреус.
…Буреус! Так вот почему это имя показалось ей знакомым! Малин проснулась, но так и не смогла понять: то ли этот человек уже когда-то снился ей, то ли в ее сон вплелись обрывки вчерашнего разговора с Юханом… В любом случае, ей казалось, что начало этой истории она уже откуда-то знает.
Имя ученого все еще крутилось в голове девушки, когда, проезжая по Свеавеген, она автоматически отметила, что рабочие в ярких комбинезонах демонтируют сразу три телефонные будки, стоявшие неподалеку от входа в метро. Малин стало не по себе — вот уже и городские власти заметили, что людям не с кем общаться… Какая чушь, тут же одернула она себя, разумеется, дело в другом. Теперь почти у каждого есть мобильный телефон, поэтому телефонные будки просто отжили свой век, вот и все объяснение. Но ей было жаль старых уличных автоматов, с их никелированным блеском и пестротой рекламных картинок.