Но какое она имеет право вообще предъявлять к нему какие-то требования, подумала Малин. Ведь это верный способ снова остаться одной!..
Но остановить себя она уже не могла.
— Наверное, ты очень удивился после того телефонного разговора?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, когда мы говорили о Юхане… и обо мне. Ведь не можешь же ты считать, что, когда человек грезит наяву, это нормально?!
Йен немного помолчал, потом заговорил:
— Я уже не молод и, поверь, многое повидал. Приходилось мне бывать и в таких местах, где общение с ду́хами, назовем это так, практикуется достаточно широко. По большей части я считаю это заигрыванием с собственной психикой, которое, замечу, не всегда безобидно. Обычно духи — это невроз, причем невроз, старательно в себе развиваемый и культивируемый. Проходит какое-то время, и человек начинает верить: все, что ему кажется, это правда.
Йен сделал глоток вина, но заговорил прежде, чем Малин попыталась ему возразить.
— В твоем случае, видимо, все совершенно иначе. Твои… страхи, — Йен запнулся, прежде чем произнести это слово, — связаны, как я понимаю, с “Васой”?
Малин кивнула, хотя выражение “в твоем случае” после рассуждений о неврозах неприятно кольнуло ее.
— Я видел, какими глазами ты смотрела на мою яхту, и удивился, что у тебя вообще может быть такое выражение лица… В твоей жизни произошло что-то, что связано с водой? С каким-то судном?
Вопрос прозвучал неожиданно резко, и девушка удивленно взглянула на Йена, но он уточнил вопрос:
— Мне кажется, “Васа” только замещает для тебя другое судно, на котором что-то произошло. Это так?
Малин молчала. Первой ее реакцией была горечь: нет, он говорит совсем не о том! Эти дешевые приемы психоанализа, желание объяснить ее нынешнее состояние историями из прошлого. Она, видите ли, как-то не так посмотрела на его яхту… Перед глазами Малин возникло сияющее марево залива и крошечная скорлупка на поверхности воды, где, уже едва различимые, под парусом стояли люди и махали ей руками. Но вот уже их не видно, и она поворачивается, чтобы больше никогда не увидеть своих родителей, и идет по нагретой солнцем скале… Неужели Йен прав?! Конечно, нет! Пряные волокна суши[12] у нее во рту вдруг стали отдавать кровью, и Малин почувствовала, что ее мутит.
— Пожалуйста, отвези меня домой, — попросила она.
ГЛАВА 12
В какой-то газете Малин прочитала, что больше половины всей пыли, которая скапливается в домах, — это волосы и микроскопические кусочки кожи, ороговевшие частицы человеческого тела, сброшенные за ненадобностью. Змея оставляет отслужившую своё шкуру раз в год, а люди обновляют свою оболочку постоянно, и то, что прежде было элементом шелковистого нежного покрова или упругой загорелой поверхности, летит по воздуху, присоединяясь к мириадам таких же пустых белесых чешуек, почти не различимых человеческим глазом.
Она делала очередную уборку в компании со своим разговорчивым пылесосом и вдруг ей захотелось немедленно разглядеть этого своего извечного врага, которого она сама, вернее, ее тело, производит с завидным постоянством. Где-то в недрах кладовой, она хорошо это помнила, должно было быть увеличительное стекло. Так и есть — оно нашлось на дальней полке, в коробке со старыми тетрадками и смешными значками, которые Малин все не решалась выкинуть или подарить соседскому мальчишке.
Небольшой клубок мягкой пыли, еще не затянутый пылесосом, покоился в углу под окном. Малин осторожно взяла его на ладонь, как будто это была крохотная вселенная, чью структуру она могла необратимо повредить неосторожным движением, и, поднеся к свету, направила на него кругляшок линзы. Увеличение было не слишком сильным, но достаточным для того, чтобы клубок разительно изменился, так что в первый момент Малин захотелось немедленно отбросить его. Под стеклом тревожно металась, трепетала и крутилась взвесь из ощерившихся, растопыренных во все стороны частиц. Постепенно они оседали, замирали, и тогда их можно было хорошо рассмотреть. Пылинки имели некоторое сходство с напуганными ежами, но если бы у ежей были не ровные гладкие иголки, а бесформенные уродливые шипы. От любого движения в воздухе эти шипы приходили в движение, так что весь клубок становился каким-то механизмом с бесконечным количеством деталей. Крупные фрагменты — волосы и неизвестно как здесь очутившиеся обрезки ногтей — вели себя иначе. Они тоже не находились в покое, приводимые в движение постоянными волнами колебаний воздуха, но имели собственные предпочтения, в какую сторону перемещаться. Малин казалось, что в микроскопическом мирке, который она сейчас наблюдает, волосы и ногти были тем каркасом, на котором держалось все остальное. Желтая чешуйчатая земля и темные чешуйчатые стволы странных деревьев, что растут из нее.
Странное занятие — сидеть на подоконнике и пристально разглядывать обыкновенный комнатный сор. Но девушка не торопилась вернуться к уборке. Малин чудилось, что она способна раскрыть какую-то чрезвычайно важную тайну. Вот так, думала она, этот клубок прибьется к другому, более крупному нагромождению невесть чего, потом все это скопище окажется там, где обрабатывают мусор, и, рано или поздно, в самом деле окажется строительным материалом для чего-то нового… Меня не станет, а крохотные частички моего тела будут продолжать участвовать в бесконечной сутолоке вещей.
Сквозь дырявое сито этих рассуждений утекала какая-то важная мысль, и Малин чувствовала досаду на себя за неспособность уловить ее. Потом и это чувство прошло, оставив только покалывание в затекших от неудобной позы коленях и усталость в глазах от долгого пристального вглядывания. Малин встала, прогнулась — спина тоже устала — и зажмурилась, чтобы дать глазам отдохнуть. Затем, уже по инерции, вновь навела лупу, которую все еще держала в руках, на горстку пыли, и ей стало не по себе.
Все эти маленькие волоски, соринки, крошки продолжали двигаться, цепляясь друг за друга, и теперь их мельтешение казалось каким-то неестественным, натужным. “Вот так, наталкиваясь на встречные предметы и увлекая их за собой, мог бы двигаться тот, кто уже мертв”, — подумала Малин и испугалась своей странной мысли.
Неожиданный звонок в дверь электрическим разрядом пробежал по ее плечам, как будто его кнопка была присоединена напрямую к шейному позвонку. Малин открыла, и на мгновение ей показалось, что она видит перед собой собственное отражение — по всей видимости, именно так должно было бы выглядеть ее лицо, если бы она была долговязым блондином с высокими скулами и криво сидевшими на носу очками. Перед нею стоял встревоженный Юхан. “Наверное, с ним опять что-то приключилось”, — устало подумала девушка, отступая в сторону и пропуская соседа в прихожую.
Расшифровка древних надписей — процесс захватывающий, даже если ничего не понимаешь в палеографии. Юхан уже проделал всю черную работу — распознание символов и складывающихся из них слов. Но, как оказалось, радоваться было рано. Текст упорно не желал складываться в единое целое и не открывал своего смысла. Отдельные фразы можно было понять буквально, но тогда терялась их связь с другими фрагментами. Юхан предполагал, что надпись содержала сообщение, написанное в соответствии с образцами древней поэзии, а это, как знала Малин из краткого курса древнескандинавской словесности, значило, что содержание скрыто под семью печатями ассоциаций, иносказаний и намеков.
Она удивилась, когда Юхан пришел к ней с предложением ему помочь — среди его знакомых наверняка была дюжина специалистов, которые были бы рады применить свои таланты к этому трудному случаю.
— Видишь ли, — сказал он, — и ты и я непосредственно замешаны в эту историю, а я не сомневаюсь, что надпись имеет отношение к кораблю и к тому, что с нами обоими происходит. — Малин хотела было возразить, но, увидев, с каким энтузиазмом он говорит, промолчала. — И потом, палеографы привыкли мыслить шаблонами, а здесь — совершенно особый случай, надо иметь художественное воображение, как, например, у тебя.
Малин не столько слушала, что он говорил, сколько следила за выражением его лица. Юхан не умел скрывать, что его волнует на самом деле, во всяком случае, ему никогда не удалось бы скрыть это от нее. И сейчас она, как в книге, прочитала на его лице то, что его действительно к ней привело. Не одну ее тяготила роль человека, общающегося с духами — Юхан тоже боялся показаться ненормальным, особенно перед своими коллегами-историками. Малин была единственным человеком, которому он мог открыто высказывать свои догадки. В каком-то смысле они были сообщниками — два человека, неведомо кем вовлеченные в заговор. В заговор против реальности.
А вдруг Йен прав, и причина ее страхов — в давней психологической травме? Тогда ничего не остается, как согласиться и с тем фактом, что Юхан — тоже сумасшедший. Малин вглядывалась в лицо соседа, пытаясь обнаружить какие-нибудь признаки безумия, но их не было. Нет, совершенно очевидно, что этот человек полностью себя контролирует, хотя и вымотан до предела. Куда безумней вел себя Симон, когда излагал им свою теорию относительно надписи.
Пожалуй, она не стала бы думать о Юхане как о сумасшедшем даже ради собственного исцеления. Единственный выход — вместе с ним разобраться, что происходит.
— Итак, буквально получается следующее: “Дважды верхушка ясеня увидит сушу. Ищи в одной чистой жертве причину битвы. Дерево это — одно, но вместе с другим оно отмеряет срок”.
Юхан выжидающе смотрел на нее. Малин усмехнулась:
— Красиво, конечно, но ничего не понятно.
— Ну, допустим, увидеть сушу может то, что обычно находится в море, так?
— Если, конечно, там, где написано “суша”, не подразумевается что-нибудь другое.
— Я думал об этом. Но, кроме каких-то уж совсем заумных понятий, в литературе это слово ничего другого не обозначает.
— А “верхушка ясеня”?
— Если это не конкретный человек, то конкретный предмет. Вообще-то “Васа” построен из деревьев, срубленных в королевской дубовой роще, но там могли расти и другие деревья…