Через минуту сестра Тереса вернулась в библиотеку с четырьмя книгами учета, куда записывались все доходы и расходы.
— Это все, что осталось после ограбления… — пожаловалась она, положив их на стол.
Айтор не стал тратить время на то, чтобы их пролистывать. Вместо этого он взял их и поднес к полке. Сестеро восхищенно кивнула, когда он включил фонарик и начал изучать следы, где они раньше стояли. Только такой дотошный человек, как он, мог обратить внимание на подобную мелочь.
— Взгляните, сестра. Подойдите поближе, — сказал Айтор, когда четыре книги заняли свое место на полке.
Сестра Тереса неохотно подчинилась. Все ее недуги тут же вернулись, и она едва передвигала ноги. Сестеро, которой хотелось хорошенько встряхнуть ее, держалась на расстоянии. Она поняла, что обнаружил ее напарник. Куда интереснее наблюдать за реакцией монахини.
— Видите следы от книг в пыли? — Монахиня молчала. — Да, конечно, видите. И эти книги идеально с ними совпадают. Но где остальные? Я насчитал по крайней мере еще шесть книг. Их отсутствие выдает пыль.
— Вы хотите сказать, что мы неряхи?
Сестеро фыркнула. Сколько еще эта женщина собирается с ними играть?
— Ни в коем случае, — вмешалась она. — Агент Гоэнага очень вежливо пытался донести до вас, что мы вас арестуем, раз вы не хотите нам помогать. И поверьте, дорогая сестра Тереса, за нашими решетками вам будет куда менее уютно. Там вы узнаете, что такое настоящий обет бедности.
Выражение лица старой монахини было непроницаемым. Она молчала.
— Наверное, я плохо объяснил, — сказал Айтор, положив руку ей на плечо. — Всего несколько часов, а может быть, минут назад здесь хранились документы, которые кто-то куда-то унес. Четыре книги, которые вы только что принесли, — это часть из них, но не все. Куда вы дели остальные? Пропала женщина, чья жизнь может зависеть от того, что мы здесь найдем. Вы осознаете всю серьезность положения?
— Мы молимся за нее. Наши молитвы…
Сестеро, до сих пор сжимавшая в ладони одно из миндальных печений сестры Тересы, дошла до точки кипения. Ее так и тянуло схватить монахиню за рясу и потрясти ее. Ане положила печенье в рот, чтобы освободить руки, и нахмурилась. Холодное. Разве оно не только что из печи?
— Твою мать, они жгут документы! — вскричала она, припомнив запах, витавший в монастыре.
Сестра Тереса пыталась возразить, но ее никто не слушал. Она попыталась схватить Айтора за руку, чтобы остановить его, но было уже слишком поздно.
Январь 1996
После моей попытки самоубийства моему отцу все стало ясно. Не самое приятное возвращение домой после месяца в море — найти меня посреди улицы со сломанной ногой в окружении соседей, потрясенных моим падением в пустоту. Я больше не ходил в школу. И хотя он ни слова не сказал о матери, я знаю, что он пытался держать меня подальше от нее. Пребывание на море закалило меня. Жаль, что тот первый раз, когда я вышел в море, совпал с началом его болезни и мы не могли плавать вместе. Мне не хватало его рядом, потому что Гран Соль оказался далеко не таким приятным местом, как сулило его название. Казалось, Атлантический океан и шторма объединились в намерении создать враждебную среду для человеческой жизни. Посреди бушующего моря тридцатиметровое судно Вирхен де Бегонья казалось всего лишь ореховой скорлупкой.
— Матерь Божья, да ты весь позеленел! У тебя морская болезнь? — спросил меня Пепе, едва я поднялся на палубу. Этот грубоватый моряк с хриплым, будто вечно простуженным голосом был здесь одним из старожилов.
Я ответил, что нет. И не соврал. Меня не тошнило от морской болезни — меня мучил животный страх перед надвигающимся штормом.
— Не лучший рейс. Море истощается с каждым разом, — посетовал Пепе. — Ты опоздал. Все уже не так, как раньше. Раньше мы получали более пятисот тысяч песо каждый при хорошем рейсе. — Моряк сплюнул в море. — Теперь, если получаешь двести тысяч, это уже событие. И каждый раз приходится проводить в море все больше дней, чтобы заполнить трюм. Каких хеков мы раньше ловили…
— Шторм уже начался? — спросил я. Это единственное, что меня в тот меня беспокоило.
Море превратилось в непрерывную гряду гор, которые беспощадно трясли наше судно. Каждые несколько секунд нос поднимался в поисках неба, а затем, когда волна оставалась позади, он резко уходил вниз в море. Переполняло ощущение беспомощности от того, что мы отданы на прихоть океана, меня трясло.
— Шторм? Да это разве шторм… Ветер всего на четыре балла. Когда мы попадем в центр шквала, это будет девять баллов, а то и больше. Вот тогда мы увидим настоящие волны.
Я инстинктивно начал осматриваться в поисках суши. Конечно, ничего не было видно. Нам потребовалось четыре дня, чтобы добраться из Бермео до места промысла. И это с двигателем на полной мощности. Мы были посреди океана, приближалась зона низкого атмосферного давления, но всем на Вирхен де Бегонья, казалось, было все равно. Неужели все вдруг сошли с ума? Неужели нам действительно предстоят три недели в этом аду?
— Почему мы не ищем безопасный порт, где можно переждать шторм? — спросил я.
Пепе весело посмотрел на меня.
— Да, конечно, мы сейчас же вернемся на сушу, — усмехнулся он, но в его взгляде промелькнула жалость, и он пояснил: — Мы не можем вернуться. Но не бойся. В Гран Соль это нормально. В первый раз всем тяжело, но нам ничего не грозит. И поблизости всегда есть другие. Если рыбацкая лодка попадет в беду, другие сразу же придут на помощь.
Его слова не успокоили меня. Мне хотелось бежать прочь без оглядки. Но куда? Со всех сторон нас окружали бурлящие волны.
— Как тебе удалось перебороть страх? — спросил я Пере. Его лицо окутал свет, будто мне явилась Дева Мария, но я не удивился. С тех пор как одноклассники бросили мне в лицо тряпку, пропитанную едкой содой, я привык то и дело видеть свечение и вспышки.
Рыбак поманил меня за собой вниз. При такой качке удерживать равновесие было нелегким делом. Он отвел меня в свою каюту — крошечное место, которое он делил с тремя другими моряками, я жил в такой же. Плакаты с изображением грудастых обнаженных женщин в призывных позах соседствовали с небольшой нишей, где стояла статуя Богоматери Кармельской, покровительницы моряков. Пепе вытащил из своего шкафчика бутылку бренди. Сделав щедрый глоток, он протянул ее мне. Волны внутри бутылки казались мне не такими угрожающими, как морские.
— Выпей как следует. Пей и молись. Большее не в наших силах.
Если он намеревался успокоить меня этим ответом, то он потерпел поражение.
Я выпил. Никогда раньше я не пробовал спиртное. Бренди обжег мне горло, и я почувствовал, как к моему желудку опускается жар.
— Ну что, стало немного легче?
— Нет. — Я не хотел врать. — Кто так назвал это место? Плохая шутка.
Пепе хрипло рассмеялся, будто старая трещотка.
— Ты про Гран Соль? Название места промысла не имеет никакого отношения к солнцу. Так его прозвали лягушатники. Grand Sole, большая камбала. В честь рыбы, которую здесь ловят. Вернее, ловили, потому что больше ее не осталось.
На пороге каюты возник еще один моряк.
— Поднимайтесь наверх. Хек приплыл.
Пепе засиял. Мы были здесь уже два дня и ничего не поймали. На работе, где доход зависел от щедрого улова, появление рыбы было лучшей новостью.
— Но мы же не можем ловить рыбу в разгар шторма, — возразил я.
Бывалые моряки обменялись заговорщицким взглядом, но хотя бы не рассмеялись.
— Раньше, когда рыбацкие угодья были богаты, при малейшей качке мы забрались бы на койку и ждали, пока все стихнет. Теперь у нас нет такой роскоши. Другого выбора нет, мы должны ловить рыбу, как только столкнемся с косяком. А если море бушует, что ж, тем хуже для нас.
Я не мог в это поверить. Нам правда нужно возвращаться на палубу?
— Разве это не опасно? — спросил я, поднимаясь вслед за ними по лестнице.
Пепе повернулся ко мне. Он посмотрел на меня с отеческим видом, и на несколько мгновений мне стало лучше.
— Опасно — это когда возвращаешься домой без денег. Одной рукой ловишь рыбу, а другой пытаешься удержаться. Многих смыло в море.
— А ты знаешь, что это означает, — добавил второй рыбак.
Конечно, я знал. В Гран Соль падение в море означало смерть от переохлаждения менее чем за десять минут. Я представил, как качаюсь на волнах, и это казалось чем-то затянутым. Почему я не мог умереть немедленно, прямо сейчас, и перестать страдать?
На палубе меня встретил яростный ветер, поднимавший завесы соленой воды. Вирхен де Бегонья уже был в центре шторма. День клонился к закату, металлический свет, который пропускали облака, уступал место ночи. Судно накренилось на левый борт, где моряки поднимали груз. Сети возвращались из подводного путешествия, полные рыбой, которая отчаянно билась без воды. Нам что, правда придется рыбачить в таких условиях?
Выражение лица моих спутников служило мне ответом. Они были в восторге. Рыба наконец-то приплыла, и ничто больше не имело значения. На шторм они не обращали внимания.
— Займись очисткой хека, — велел шкипер, положив руку мне на плечо. Он был приветливым парнем, постоянно с зубочисткой во рту. — Так ты не окажешься на передовой. Такие дни всегда производят впечатление на новичков.
Как-то внезапно я оказался на полу в окружении рыб, которые бились в агонии. Десятки, сотни хеков… Очистка заключалась в том, чтобы вспороть им брюхо ножницами и вытащить кишки. Так рыба хранилась лучше. Затем следовало разложить их в белые ящики, которые отправятся на продажу на рыбный рынок.
Вслед за мной потрошить рыбу послали Хошемари, мужчину средних лет с длинным серьезным лицом. Говорил он мало, но его руки буквально порхали, не давая нам утонуть в работе.
— Ты должен все делать быстрее. Смотри, вот так, — объяснил он, показывая мне, как это делается. — Иногда вся рыба за рейс ловится за два-три дня. Только представь: почти десять тысяч килограммов хека в таких ящиках… Или ты ускоришься, или рыба тебя похоронит.