Май 1997
Я никогда не забуду этот запах. Он ударил мне в нос, едва я открыл дверь. Молчаливый, тошнотворный, он вцепился в мои ноздри со свирепостью тигра, нападающего на свою добычу. Это был запах болезни, запах жизни, приближающейся к концу.
— Как он?
Моя мать покачала головой, не решаясь встретиться со мной взглядом. Она стояла, прислонившись к стене, а ее спутанные волосы и темные круги под глазами наводили на мысль о долгих бессонных ночах.
— Он умирает.
Больше она ничего не сказала. Этого и не требовалось. Прошло две недели с тех пор, как на Вирхен де Бегонья пришло сообщение. С тех пор я жадно считал каждый килограмм рыбы, пойманной нашими сетями. Я хотел вернуться в порт как можно скорее. Сначала я надеялся, что помогу ему справиться с болезнью, затем я изнемогал от нетерпения, зная, что каждый час промедления приближает его смерть, и он может уйти, а я не успею с ним проститься.
— Он проснулся?
— Он ждет тебя, — сказала мама. — Он уже одной ногой в гробу. Надеюсь, мне никогда не понадобится твоя помощь.
Было бессмысленно отвечать ей. В тот момент я не ожидал от нее слов любви, хотя не стану отрицать, что ее замечания меня задели. Намного сильнее, чем я когда-либо осознаю.
Коридор показался мне длиннее, чем раньше. Дверь в его спальню была в самом конце. Она была приоткрыта, и оттуда пробивался тусклый свет. Я ужасно хотел войти туда, но в то же время мечтал бежать без оглядки, опасаясь того, что я там обнаружу.
— Привет, — сказал я, заглянув внутрь.
— Заходи. Ты как раз вовремя. — Его голос был едва ли громче шепота. Я не узнал его.
Мне было незнакомо это лицо, которое покинуло здоровье. Оно больше напоминало обтянутый кожей череп. Даже его глаза стали другими — запавшими и безжизненными.
— Мы никак не могли заполнить трюм, — извинился я. — Хек и морской черт никак не хотели плыть в сети.
Кажется, это был намек на улыбку на его губах?
— Не извиняйся. Мне ли не знать, какова жизнь рыбака, — сказал он, закрыв на мгновение глаза. Он выглядел измученным. Мне показалось, что его лицо исказила гримаса боли.
— Тебе что-нибудь нужно? — спросил я. Я не хотел, чтобы он страдал.
Отец едва заметно покачал головой. Он был очень слаб.
Долгое время мы провели в молчании. Он задремал, а я смотрел на него, и мое сердце болело от грусти.
— Дай мне эту книгу, — попросил он, когда снова открыл глаза.
— Вот эту, зеленую? — спросил я, положив руку на издание по рыбному хозяйству.
— Нет, ту, что рядом. С бордовым корешком.
— Имя розы, — прочитал я. — Это роман? Хочешь, я тебе почитаю?
— Нет. — Его дыхание становилось затрудненным. Разговоры истощали его. — Дай мне.
Помню, как он пытался взять книгу костлявыми руками, которые я не узнавал. Что стало с его крепкими руками — руками моряка, пережившего тысячу штормов? Эта жестокая болезнь поглотила их так же, как поглотила все остальное.
Мои глаза затуманились, когда я увидел, что он не в состоянии выдержать вес книги. Даже на это у него не осталось сил. Я не хотел, чтобы он видел, как я плачу, перед ним, но сдержать слезы не получалось. Как можно сохранять спокойствие при виде мучений того, кто всю жизнь служил тебе примером?
— Открой. Загляни внутрь, — попросил он, когда книга в очередной раз выскользнула из его ослабевших пальцев.
Искать долго не пришлось. Едва я открыл роман Умберто Эко, перед моими глазами возник цветок, которому было суждено изменить мою жизнь.
— Что это? — спросил я, взяв его в руки. Он засох и потускнел. Его цвет частично перенесся на страницы книги, которые окрасились в легкий красный оттенок там, где они соприкасались с лепестками.
— Это тюльпан, — прошептал отец. — Береги его. Это единственное, что досталось тебе на память от твоей настоящей матери.
— Моей кого? — Я ничего не понял.
Отец судорожно закашлялся — если эти грубые спазмы вообще можно было назвать кашлем. У него даже на это не хватило сил.
— Женщина, которая родила тебя, — отрывисто пояснил он.
Я повернулся к двери. Может быть, она там и поможет мне расшифровать его слова.
Там никого не было.
— Что…? — я не договорил. Куча вопросов застряла в горле. Все они хотели быть озвученными и в то же время боялись этого.
Отец попросил воды. Я приложил стакан к его губам и помог ему приподняться. Никогда не забуду, как по телу прошла дрожь, когда я прощупал кости под пижамой. Болезнь полностью поглотила его.
Все силы ушли на то, чтобы сделать глоток. Отец лег на кровать и закрыл глаза. Я не торопил его и не задавал вопросов, хотя внутри меня терзали сомнения. Но потом он перевел на меня остекленевший взгляд — и истина, которая была скрыта от меня с момента рождения, хлынула потоком.
— Мы не могли иметь детей. Мы безуспешно пытались несколько раз, и твоя мать отчаялась. Шли годы… — он хрипло перевел дыхание, и я испугался, что он задохнется. — А потом я услышал об этих монахинях. Не стал раздумывать дважды. Я принес тебя домой в надежде дать тебе хорошую жизнь. Мне так жаль. Она всегда видела в тебе свою самую большую неудачу в жизни. Постоянное напоминание о бесплодном чреве. А еще у твоей матери есть эта черта, когда она может легко прийти в восторг, а затем так же легко погрузить нас всех в пучины ада.
Я не сводил взгляда с засушенного тюльпана. У меня кружилась голова. Внезапно вся моя жизнь оказалась одной большой ложью. Наверное, он что-то говорил, извинялся, объяснял, но я больше не слушал. Я вспоминал каждый раз, когда моя мать заставляла меня чувствовать себя самым нежеланным ребенком в мире. Сколько раз я потом рыдал в уголке, не понимая причин этого презрения?
Теперь, когда все стало на свои места, я почувствовал себя еще хуже. Ведь я прожил не свою жизнь.
— Цветок был завернут в пеленки. Думаю, женщина, которая оставила тебя в монастыре, положила его туда в знак прощания.
— Кто она? — мой голос тоже охрип, я едва мог говорить.
— Мы не знаем.
— Почему она бросила меня?
Мой отец — или этот умирающий человек, которого я называл так до этого дня, — ответил не сразу. Наверное, он решал про себя, стоит ли солгать мне, чтобы не причинять больше боли, или сказать правду. В конце концов я сам озвучил ответ, и истина буквально ударила меня под дых:
— Потому что она не любила меня.
49
Вторник, 30 октября 2018
Сестеро окружило море микрофонов. Три передвижных станции со спутниковыми антеннами, развернутыми для трансляции, были лишь верхушкой айсберга. Из-за нового убийства перед монастырем собрался десяток журналистов, недавно прибывших в Гернику для освещения дела Убийцы с тюльпаном.
Возвращаясь из полицейского управления, Сестеро не смогла устоять перед искушением и включила радио в машине. За исключением одной музыкальной станции, все остальные лишь сеяли тревогу по поводу событий в Урдайбае. Худшим, конечно, был Аймар Берасарте с «Радио Герника». Преступление, совершенное в самом сердце закрытого монастыря, породило ряд нелепых предположений, вроде тех, что сейчас озвучивали репортеры:
— Уже подтвердилось, что Убийца с тюльпаном — это одна из монахинь?
— Правда ли, что в монастыре обнаружили человеческие останки?
В попытках сдержаться Сестеро прикусила язык. Она бы с радостью нагрубила им, но это непозволительная роскошь. Она говорит от лица всех полицейских, и это знание тяжелым грузом давило на плечи. Пожалуй, стоило поручить это Чеме. В конце концов, он же хотел возглавлять группу?
Вопросы журналистов звенели в ушах, и она вспомнила, о чем предупреждал ее Мадрасо, когда назначил ее руководителем Отдела по расследованию особых преступлений.
— Помимо всего прочего тебя ждет внимание прессы. Обращайся с ними тактично, если хочешь избежать проблем.
Именно это она и делала, по крайней мере, пыталась, хотя с каждой минутой становилось все сложнее.
— Следствие идет под грифом «секретно», — заявила она, подняв руки, чтобы они замолчали. — Другой информации я не могу вам предоставить.
Журналистов этот ответ не удовлетворил. Они обрушили на нее каскад новых вопросов. Сестеро представила себе разрушительную армию ведущих ток-шоу, готовых к бою. Как только она вернется в монастырь, на экраны и в радиостудии просочатся самые безумные теории — те, что нисколько не способны снизить общественную тревогу. Она отправилась на встречу с прессой, чтобы снизить накал страстей среди населения, если такое в принципе возможно.
— Прошу вас, не мешайте нам работать. В деле есть значительный прогресс. Могу сказать, что смерть в монастыре не имеет почерка Убийцы с тюльпаном.
— Тогда почему расследование ведет ваше спецподразделение? — возразила репортерша в роговой оправе. Она сунула желтый микрофон с логотипом радиостанции прямо ей в лицо, и Сестеро пришлось чуть увернуться, чтобы он ее не задел.
— Мы пытаемся исключить связь между этими преступлениями, — объяснила она и сделала шаг назад. — А теперь, если позволите, мне нужно вернуться к работе.
— Сержант… — обратился к ней парень с бородой.
И снова посыпались вопросы. Только теперь они стали еще более навязчивыми. Все хотели, чтобы детектив ответила на вопросы их издания до ухода.
Сестеро была уже на грани. Они что, не понимают, что чем больше времени они тратят впустую, тем дольше придется искать убийцу? Правда, скорее всего, им на это наплевать.
— Хватит! Уважайте работу полиции, пожалуйста, — попросила она с мрачным видом. После чего развернулась и ушла обратно в монастырь.
Полицейские в форме не дали журналистам последовать за ней. Монастырь был местом, где произошла насильственная смерть, и доступ сюда имела только полиция.
— Будут ли еще преступления?
Вопрос, который задал незнакомый репортер, повис в воздухе. Сестеро понимала, что это плохое окончание встречи. Худшее. Ей хотелось повернуться к ним и заверить, что этого не случится. Но она ничего не сделала. Обещать что-то было не в ее силах. И ужаснее всего было то, что ей совершенно нечем было их убедить.