с лес его словно узнавал, — именно его он звал войти под свои зелёные своды. В этом зове не ощущалось угрозы, но Ланн был абсолютно уверен, что стоит колесу совершить половину оборота, как ласковый, наполненный любовью лес сменится мрачным лабиринтом, в котором начнётся игра на выживание. Сейчас, пока диковинные растения спрятали колючки и не пытались ухватиться за ноги, нужно было найти относительно спокойное место для того, чтобы встретить там ночь.
Чаща была полна жизни. На данный момент — сытой, мирной и спящей. Двигаясь спорым шагом, перепрыгивая через рухнувшие стволы деревьев и обходя излишне разросшийся кустарник, Ланн частенько замечал следы крупных зверей, лишь отдалённо похожие на волчьи, но значительно массивнее, с утопленными в грунт подушечками широких и толстых задних лап, словно звери иногда поднимались на них, чтобы оглядеться. В густом кустарнике он также наткнулся на застрявшие клочья меха яркого, серебристого оттенка, а на некоторых деревьях, мимо которых он пробегал, зияли свежие раны, оставленные острыми когтями на высоте больше двух метров. Обычно так территорию отмечали медведи, но следы неподалёку указывали, что это те же волкоподобные твари.
Когда погасли остатки солнечных лучей, что пробивались сквозь плотный зелёный полог, Ланн уже успел подобрать подходящее убежище для ночёвки. Это был старый, сухой, но всё ещё крепкий дуб с удобным дуплом на высоте в несколько человеческих ростов. Умирающий, печальный великан стоял в центре залитой лунным светом поляны, на небольшом отдалении от окрестных деревьев — даже молодая трава у его основания выглядела блеклой и пожухлой от почти физически ощущаемой атмосферы смерти и скорби. Посреди Чащи, что была пропитана энергией жизни, где каждый сверчок и жучок пытались походя тебя цапнуть и даже цветы были хищными, Ланнард решил, что такой вот жутковатый дубок — это его лучший друг на следующие шесть-восемь часов. В Чаще наверняка поздно светало, и барон собирался выспаться от души.
Первая ветвь располагалась достаточно высоко, но, взбежав по древесному стволу, Ланн оттолкнулся ногами и смог за неё зацепиться. Он уже чувствовал затылком голодные взгляды из ближайшего кустарника — там шевелилось что-то очень крупное и, похоже, хищное. Раздавшийся хриплый вой окончательно подтвердил подозрения барона и прибавил прыти его движениям. Ловко перепрыгивая с ветки на ветку, словно экзотичное животное-обезьян, что встречается в южных лесах, он добрался до дупла и заглянул в его чёрное чрево. Там было пусто и тихо, а запах тлена, отпугивающий местную флору и фауну, Ланнарда ничуть не тревожил.
Оказавшись внутри, он ожидал обнаружить перья, шерсть или иные следы пребывания животных в этом удобном убежище, но не нашёл ровным счётом ничего. Обнаруженный дуб в этом лесу стоял как прокажённый. Даже злое ворчание, что вскоре раздавалось со всех сторон во мгле, непроницаемой для человеческих глаз, не спешило к нему приближаться. Ланн безразлично пожал плечами и, скрючившись в три погибели, погрузился в чуткий сон, каждые пару минут выныривая из забвения от особо громкого треска кустов или рева неведомой твари, что бесновались за пределами поляны.
Ближе к полуночи задремавший Белый Барон проснулся от странных звуков: откуда-то издалека размеренно и глухо раздавались удары, похожие на биение гигантского сердца. Прислушиваясь, барон заметил, что даже волки перестали выть, а звуки леса вокруг будто замерли. С каждым ударом Ланн ощущал, как его ментальная защита слабеет и рушится, в них чувствовалась дикая, необузданная страсть. Возникло желание скинуть неудобную человеческую одежду, бросить мерзкие железки и бежать к источнику звуков, чтобы искать добычу, рвать её зубами и когтями, чувствуя сладкую кровь на губах, — доказательство того, что он оказался сильнее и будет жить. Усилием Воли, он подавил наваждение, пропустил его через себя и позволил уйти как грязной воде, а затем закутался в плащ плотнее и вновь погрузился в сон.
Интерлюдия: Ланнард
Мне тогда исполнилось десять. Со смерти матери прошло почти четыре года. Мама умерла через полгода после моего шестого дня рождения, рожая мою младшую сестру, Сэру. С тех пор отец изменился. Замкнувшись в себе и собственном горе, он предоставил заботу о сестре её кормилице, а всё своё внимание сосредоточил на мне.
Когда мне было восемь, произошло нечто ещё — неизмеримо важное. Но я ничего не мог вспомнить об этом времени. Прошлое и воспоминания о матери покрылись туманом. Они продолжали существовать на границе сознания, формируя стойкие цели, но теперь казались чужими, словно это была чья-то ещё жизнь. Я больше не чувствовал никакой связи с тем ребёнком, которым был тогда.
День за днём отец вдалбливал в меня понятия чести, рыцарства и долга, заставлял тренироваться до изнеможения, стирать ладони в кровь, обучаясь владению мечом. По вечерам, напившись, он звал меня к себе и рассказывал о прошлом — о временах, когда был простым рыцарем и сражался под знаменем королевы, а затем заслужил титул барона. От запаха вина меня мутило — как и от пропитанных гнилой ностальгией рассказов.
Уже много лет он почти не покидал усадьбу, разве что ради встреч с друзьями — баронами Гофардом и Эбельбахом, такими же пьяницами и бездельниками, как он сам. Это злило меня до дрожи, ведь я всё ещё верил в его величие — в высокий долг перед королевством и благородную цель защиты других, которой этот человек служил в былые годы. Этот разрыв между мечтой и реальностью порождал конфликт. Думаю, именно он стал причиной раскола, что в будущем изменит всю мою жизнь.
…Быстрый, хлёсткий удар сбил меня с ног. Прокатился по полу, врезался спиной в стену и застонал, чувствуя во рту вкус крови.
— ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?!! — зарычал отец, нависая надо мной. Его лицо скривилось от злости, а глаза пылали. Подойдя ко мне и нависнув, словно скала, он тихо, но очень угрожающе повторил:
— Я спросил тебя. Что. Ты. Сказал?!
Было смертельно страшно, но я заставил себя подняться на трясущихся ногах и посмотреть ему в глаза.
— Отец, я не хочу быть как ты. Не хочу наследовать твои земли и быть привязанным к ним. Я отправлюсь в путешествие, стану странствующим рыцарем и защитником невинных! — едва не выкрикнул я, пытаясь унять сжимающий сердце ужас.
Ну да, я тогда был тем еще романтичным идиотом и думал, что путешествия — это весело.
— Повтори это ещё раз, крысёныш! — прорычал он в ответ. — А ну скажи это ещё один долбанный раз, я не расслышал твой писк! — после чего на меня обрушилось давление его Воли, в его глазах кружилась мрачная фиолетовая дымка, а он сам мне показался разгневанным божеством.
Меня гнуло к земле, ноги дрожали, а спёртый воздух в груди не позволял даже вымолвить слово. Но мне было двенадцать, и он меня уже кое-чему тогда научил. Я сжал кулаки и заставил себя твёрдо посмотреть ему в глаза, после чего ударил по его Воле своей. Бесцветная решимость саморазрушительного идеалиста — против подавляющей и величественной ненависти рыцаря, пережившего свои лучшие годы.
— Я не хочу стать таким же пьяницей, как ты! — выкрикнул я. — Я стану странником и увижу мир! Буду сражаться с несправедливостью, куда бы меня ни привёл путь. И однажды я во всём превзойду тебя. Но не расклеюсь. И не остановлюсь! — выкрикнул я ему в лицо.
А спустя мгновение понял, что он меня убьёт. Огромная рука взлетела вверх, озаряясь пугающим, нечеловеческим пламенем. Чувствуя, что по спине стекает холодный пот, я заставил себя смотреть ему в глаза.
Неестественный взгляд. Алая буря смешалась с фиолетовой вьюгой теней. После того как умерла мама, он иногда так замирал во время ссоры и мог простоять несколько минут, недвижимый словно статуя. В такие моменты я, находясь напротив, не разрывал зрительный контакт, ощущая всем своим существом, что малейшее колебание приведет к смерти. Будто папа становился чудовищным зверем в обличии человека. Наконец он моргнул, и рука мягко опустилась мне на голову. Давление исчезло. Отец расхохотался и растрепал мои волосы — такие же, как у матери.
— Хорошо сказал, говнюк. Херню, конечно, сморозил, но сказал хорошо. Ты вообще знаешь, что значит быть странником? Как выжить в лесу? Найти воду в пустошах? Как сохранять силы в пути? Ой, не могу, умора! — он захохотал еще сильнее, а я упрямо набычился.
— Так научи меня, раз такой умный! Я не собираюсь всю жизнь плясать под твою дудку, ясно?
Он нахмурился и уже без веселья ответил:
— Нахрена мне тебя учить? Жизнь научит, она лучший учитель, чем какой-то пьяница. А ты уже не малыш, раз смог выдержать давление моей Воли. Запомни, Ланн: столкнувшись с испытаниями, превосходящими их возможности, люди оказываются перед выбором с тремя вариантами. Они либо умирают. Либо ломаются. Либо становятся сильней. Посмотрим, что выберешь ты! — и мгновение спустя мир потемнел.
Очнулся я уже в глухом лесу, небрежно привязанный к дереву, а неподалёку из земли торчал отцовский кинжал. Освободившись, я побрёл прочь и вскоре ноги вынесли меня на проглядину, где меня угораздило наткнуться на дикого медведя. Это был некрупный, черногривый чащобник — шкуру таких я видел раньше на ярмарках. Он был вдвое выше меня в холке и раз в десять тяжелее. А ещё, судя по обвисшей коже и выпирающим рёбрам, он только что вышел из спячки и не отказался бы перекусить мелким барончиком.
Я замер, вновь почувствовав себя так же, как и тогда, перед отцом. Бежать было бессмысленно и бесполезно. Хищная тварь вмиг догонит слабого человеческого детёныша. Но звери были чуткими созданиями, способными ощущать чужую решимость и Волю. Поэтому, выставив вперёд кинжал, я встретился с медведем взглядом. Его хищный голод был мягким и совсем не таким смертоносным, как отцовская злоба.
Это был вызов, почти провокация. Не разрывая контакта, я сделал шаг вперёд и зарычал. И мишка дрогнул, решив поискать более вменяемую добычу. Несмотря на размеры, он резво отскочил в сторону и скрылся в кустарнике, смешно подкидывая костлявой задницей на бегу. Лишь тогда я смог расслабить оскаленные челюсти и убрать светящийся голубым огнём кинжал в ножны. А затем услышал неторопливые аплодисменты, которые казались абсолютно неуместными посреди леса.