Где-то на краю поляны, прислонившись к берёзе, стоял светловолосый парень — на голову выше меня, с ясной улыбкой и красивым лицом. Голос у него был негромкий, хорошо поставленный — будто он пел в хоре.
— Барон Грейсер мне приказал спасти его сына из леса, в качестве испытания ученика. И что же я вижу? Ты нарушил все мои планы! — раздосадованно воскликнул он, пожал плечами и зашагал ко мне, протянув вперёд раскрытую ладонь. — Вместо того, чтобы смирно ждать пришествия рыцаря, ты уже тут медведей пугаешь! Это не дело. Давай всё переиграем: ты пока привяжи себя к дереву, а я притащу назад косолапого!
Я напряг память, пытаясь припомнить этого парня, но прежде мы с ним никогда не встречались. Однако в его открытой улыбке было что-то подкупающее. А в глубине глаз я почувствовал боль — такую знакомую, но иную. Это почти сразу нас сблизило, а потому, спустя мгновение замешательства, я ему ответил широкой усмешкой и крепко пожал протянутую вперёд руку.
— Вы не представились, а ещё, кажется, что-то спутали. Рыцарь здесь я! А посему, изволю проводить заплутавшего в лесу ребёнка назад к людям.
— Лейнард. Родовое имя оглашать не буду, не хочу тебя перепугать раньше времени, — стараясь казаться таинственным, прошептал солнцеволосый.
— Ланнард, но лучше просто Ланн. Наши полные имена настолько похожи, что я опасаюсь нас будут путать. Я Грейсер, сын героя, и очень этим горжусь! — воскликнул я и весело потряс его ладонь.
Когда мы выбрались из леса и наконец-то вернулись домой, отец в пьяном угаре нас на радостях чуть не прибил. Оказалось, что Лейнард — единственный потомок младшей сестры самой королевы, также недавно утративший мать. Её Величество, впечатлённая доблестью барона Грейсера, отправила его к нам, дабы отец обучил будущего герцога всему, чему сможет. А это было очень немало — не просто так его уважали все в королевстве и даже прозвали героем. Мда, если признаться, я даже тогда его ещё уважал. Восхищался им. Откуда мне было знать, во что может превратиться человек из-за вина, тоски и отчаяния?
Конец интерлюдии.
***
Когда рассвело достаточно, чтобы продолжать путь, ночные хищники уже разбежались. Всё тело затекло, плечи и бёдра ныли, а голова была тяжёлой. За последние три года, проведённые в столице, Ланн совсем отвык от жизни в дикой природе, теснота дупла и невозможность вытянуть ноги сделали предполагаемый отдых больше похожим на пытку. Но силы он всё же восстановил и был способен к ещё одному дневному переходу. Перед тем как покинуть спасительное дупло, он решил повнимательней изучить таинственное дерево изнутри и был не слишком-то удивлён, обнаружив рунический символ — разорванный круг с клинком в центре. Он был более фрагментарным и, похоже, древним, но всё равно был похож на запрещённые знаки культистов-мучеников, поклоняющихся Разрушителю. Их подвергали гонениям по всему королевству, а священные книги сжигали, но Ланнард кое-что знал о них от отца.
Последователи Разрушителя верили, что жизнь — это сон пленённого разума, и лишь максимально трагичная и мучительная смерть способна его освободить из оков и возвысить над бренной реальностью. Их чудовищного бога, мечтающего уничтожить всё сущее, они сами называли не иначе как «Освободитель» и считали истинным ликом священного Воина, которому официально поклонялись в Тарсфоле.
Больше восьмидесяти лет назад, при правлении ещё прадеда нынешней королевы, во время великой чистки, объявленной этому культу, большую часть искренних последователей тёмного бога сожгли на кострах, отправив в посмертие максимально болезненным способом, о котором они накануне казни умоляли своих палачей. Похоже, некоторые недобитки скрылись в тени Чащи, как и многие другие изгнанники и отщепенцы, а этот дуб был священным объектом их поклонения.
Чтобы не сердить грозного бога, Ланн решил оставить в дупле немного провизии в качестве подношения. Барон был не слишком религиозным, но прагматично решил, что ссориться с высшими силами, если они всё же есть, — куда более проблематично, чем лишиться небольшого куска пирога, что позаимствовал у недавно убитых охотников за головами. После чего, осторожно спустившись наружу, он осмотрел окрестную местность. Пусть Айр всегда насмехался над его безалаберностью, но, оставшись один, Ланн проявлял неплохие навыки следопыта, полученные во время обучения у отца.
“Волков”, что мешали ему сладко поспать, судя по всему, было пятеро. Четверо — сравнительно небольших монстров, размерами сравнимые со взрослым мужчиной, плюс ещё одна, поистине монструозная тварь, весом с боевого коня. Клок серебристой шерсти, обнаруженный ранее, принадлежал именно ей, и, судя по оставленным следам, это был вожак небольшой стаи. С учётом того, что вой затих только ближе к утру, они вели ночной образ жизни, проявляя пик активности ближе к полуночи, когда Зов был максимально силён. А значит, скорее всего, мирная и полная неги дневная песнь была противоположна их хищной сути, являя собой ту часть инстинктов, что вели к размножению, а не убийству.
Ланнард был лишён и этих потребностей, он никогда не испытывал физической тяги к кому-то, лишь эмоциональную близость, которую воспринимал скорее как родственные чувства. Он любил Сэру и Айра — на этом короткий список заканчивался. Когда-то, до ссоры, ему был дорог герцог Восточный, но сейчас это был лишь призрак потерянных воспоминаний. Его память, фиксируясь на достижении Цели, старательно избавлялась от всех мучительных, мешающих элементов. Лишь с одним она так и не смогла разобраться — с желанием защитить сестру, что Ланн пронёс через всю жизнь.
Неутомимо шагая по наполненному вечным движением лесу, он ощущал душевный подъём. Как и тогда, три года назад, Дикая Чаща пробуждала в нём первозданное счастье, простую, плотскую радость чувствовать себя живым. Под ее воздействием застывшее лицо мертвеца трескалось и медленно начинало спадать. Поддавшись дурману, Ланн даже начал насвистывать какую-то нехитрую песню, подслушанную на званых балах, и оказался совершенно не готов к последующей встрече.
Солнце только-только начало клониться к закату, когда, преодолев холм, у самой его вершины он наткнулся на ещё одну поляну — с умершим десятки лет назад, но всё ещё могучим древом. Оно было расколото от грозового удара Бога-Воина — в несколько десятков обхватов, могучий ствол лопнул и разошёлся напополам почти на половину длины, отчего древо, увешанное странными дарами, раскинулось в стороны, повиснув на ветвях окружающих полянку дубов и вязов. Тоскливый, потусторонний звон издавали сотни мелких серебряных монеток с выбитыми именами, что висели на ярких нитях, привязанные к увядшим ветвям. А у самого края поляны молодого барона ждали они.
Великолепные, завораживающие создания, пришедшие из кошмаров безумца. Воплощение охоты, обретшие форму, клыкастые, хищные волки с чертами людей. Опираясь на изящные, но могучие передние лапы лишь иногда, они кружили вокруг расколотого вяза, останавливаясь лишь на мгновение, чтобы шумно втянуть носом воздух. Глаза этих монстров странно блестели, закрытые тонкой, защищающей от солнечных лучей плёнкой — похоже, днём они были абсолютно слепы.
Едва их завидев, Ланнард потянулся к мечу. Они тоже сразу же прекратили свой хоровод, мгновенно, как по команде, повернувшись к барону. Самая крупная тварь издала негромкое хриплое рычание, что звучало как вызов. По его толстому крупу к оканчивающимся стальными когтями лапам пробежали зелёные молнии Воли, а роговые наросты глаз на мгновение разошлись. Их взгляды встретились, хищные эмоции, что донеслись от зверя, заставили блондина на мгновение дрогнуть.
Это было воплощение абсолюта, к которому стремился когда-то Шейл Крестник. Совершенный Охотник, отказавшийся от человеческой сути ради вечной погони. А его свита из четверых самок вторила своему вожаку в идеальной, первобытной гармонии. Он их избрал из сотен забредших в Чащу дев и, вместо того чтобы порвать на куски, как остальных, — даровал цель, одарил счастьем вторить его дикому вою. Хозяин, любовник и повелитель.
Сейчас вожак принюхивался к его запаху, пытаясь определить суть вторженца. Он нёс на себе смрад тлена, чуждого Чаще. Но также его запах возвещал о сладкой и притягательной самке, о фиолетовом призраке, приходящем во сне и одаривающем мышцы силой, а жизнь — страстным желанием. Это сбивало с толку, Охотник никак не мог разобрать, что же он настиг в этот раз?
Ланн выставил перед собой длинный меч, глубоко вдохнул воздух и приготовился к бою. Вряд ли они прислушаются к словам и разойдутся, а значит, ничем не отличаются от тех охотников за головами, что он сразил на пути к Чаще. А пока твари слепы — у него больше шансов выбраться из схватки живым. Ждать было незачем. С резким выдохом, опустив меч параллельно земле, он побежал вперёд.
Вожак, почуяв агрессию, среагировал незамедлительно — почти стелясь над землёй и растекаясь, как призрак, он рванул навстречу, в то время как четвёрка самок хрипло взвыли и побежали за своим повелителем, изнывая от жажды присоединиться к трапезе. Их человеческий разум, их суть были уже безнадёжно искажены долгой, продолжавшейся многие десятилетия, почти бесконечной погоней. Внешний Страж Чащи — Охотник — определил вторженца как угрозу и решил уничтожить.
Первая и самая крупная тварь пылала, словно уголь из костра. Она достигла центра проглядины первой и в длинном прыжке попыталась ударить барона лапой в шею. Поднырнув под атаку, барон развернулся и рубанул мечом. Сейчас желание выжить и холодная ярость от столкновения с реальным, ощущаемым противником раздували его Волю. Вспышка меча осветила поляну, и лапа монстра отлетела, срубленная вдоль плеча. Раздался оглушительный вопль боли, но, не обращая на него внимания, Ланн послал Волю в ноги и высоко подпрыгнул, пропуская снизу удары двух самок, пытавшихся напасть на него со спины. Сейчас он ясно ощущал все их движения, даже не только при помощи зрения, но и реагируя на колебания ауры.
Взлетев на пару метров, он совершил в воздухе кульбит и опустился на землю, рубящим ударом клинка целясь в одну из отставших. Направив в руки и меч холодную решимость, барон молча обрушил клинок — сталь, направленная его Волей, вскрыла горло несчастной, забрызгав всё вокруг алой влагой. Упав на землю, труп несколько раз дёрнулся в судорогах агонии, пока кровь тугой струёй покидала изуродованное чужой волей тело, а затем в неяркой вспышке переменилось. Обнаженная, юная девушка, лет восемнадцати, с платиновыми волосами, лежала на алом ковре. Вспышка паники пробила ледяную сосредоточенность воина — ему было знакомо это лицо, что так часто являлось в кошмарах.