Когда мне было лет шесть, мы жили в родовом поместье, далеко на восток от столицы. Сэра тогда ещё не родилась, мама с отцом были живы, а наши земли — богаты и очень обширны. До смерти матери папа ещё не пил и жил рука об руку с простолюдинами, все тогда им восхищались. Обожали и называли героем. Он и был им тогда — настоящим поборником чести и справедливости, защитником людей, воителем, остановившим вторжение свежевателей, доблестным мужем, получившим титул барона и земельную грамоту из рук самой королевы. Это было славное время, что сейчас кажется совсем безмятежным, окруженным радостным туманом детской мечты. Я его почти позабыла.
Но один день из того далёкого прошлого прочно засел в моей памяти. Я росла совершенно несносной девчонкой, носилась по всей деревне, гоняла палкой гусей, воображая, что сражаюсь с драконами, и, разумеется, частенько задирала мальчишек из крестьянских семей. Обычно это были не настоящие драки, а так — баловство. Все знали, что я баронская дочка и, разумеется, боялись мне всерьёз дать сдачи. Ну а я навоображала себе, что самая сильная во всей деревне. Пока однажды не накинулась с кулаками на сына странствующего торговца, что лишь недавно посетил нашу деревню. Ну и, разумеется, заявилась домой с большим фингалом под глазом и, хлюпая расквашенным носом, попросила отца о защите. Но он лишь разозлился на меня и, возвышаясь во весь рост, грозно спросил:
— Знаешь, Ланн, почему ты ему проиграл?
— Потому что он мальчик, а ещё вдвое старше и больше меня! — плаксиво пожаловалась я в ответ.
— Чушь. Ты — мой будущий наследник, носитель моей воли. Неважно, какого ты была рождена пола — твоё будущее предопределено. Ты — рыцарь. Воин. А значит, тебе не суждено быть женщиной. У тебя нет права быть слабым. Ты ещё помнишь, что я тебе рассказывал про Волю?
Я тогда хлюпнула носом, вспоминая всё то, чему он меня учил с самого раннего детства.
— Воля происходит из двух составляющих. Эго и Цели.
— Верно. Эго олицетворяет твою веру в успех, в себя самого, в свои силы. Цель же придаёт этой вере форму и наделяет остротой, нужной для её достижения. Ты понял?
— А что из этого важнее? Эго или Цель?
— Они одинаково важны. Но ещё важнее — гармония между ними, — усмехнулся тогда в усы отец и, опустившись в кресло, широко развёл руки. — Вот смотри, ты можешь быть сильнейшим в мире. Но ничего не желать, ни к чему не стремиться. И какой будет смысл в твоей силе? Она будет подобна туману — она не сможет защитить ни тебя, ни кого-либо ещё. Эго без цели — ничто. Понял?
Я тогда старательно закивала — мне нравилось, когда отец чему-то меня учил и не кричал. В детстве я была тем ещё прилежным ребёнком, вспоминать стыдно.
— А Цель без Эго — это тоже плохо?
— Не плохо. Хуже. Бессмысленно. Если ты не веришь в себя и свою возможность достичь цели, она будет всего лишь образом. Мечтой. Ты не можешь поставить себе цель стать самым сильным в этом мире и заставить себя сразу же поверить в это. Нет. И Цель, и Эго куются вместе, лишь преодолевая свои слабости, ты закаляешь дух и веру в себя. Укрепляешь Эго. И расширяешь горизонты тех Целей что тебе окажутся по силам.
— А как мне это сделать? — восхищённо разглядывая отца единственным не заплывшим глазом, спросила я тогда и спустя минуту пожалела об этом.
Он зло ухмыльнулся и ответил:
— Да очень просто. Сейчас же встань, иди и побей того, кто побил тебя. Я запрещу слугам пускать тебя в дом, пока ты не одержишь победу. Всё, пошла!
После чего отец буквально выпнул меня из дома, а перепуганному торговцу — отцу моего противника — запретил покидать его владения и доплатил за простой. Следующие несколько дней я ежедневно пыталась побить того мальчишку. Забавно, сейчас я даже не могу вспомнить его имени. Спать мне приходилось в конюшне, а ела я то, что заботливая мама «забывала» перед окном трижды в день. Я пыталась жаловаться ей, но она лишь сказала, что я должна слушать отца. А вечером пятого дня он и вовсе попытался запретить ей со мной говорить. Они часто ссорились в последнее время, но мама всегда очень уважала отца и старалась не вмешиваться в моё воспитание. Но в тот раз она сорвалась, а я, сжавшись у окна, со страхом слушала их разговор.
— Во что ты превращаешь нашу дочь, Байрн? Разве не ты сам говорил, что женщина не способна овладеть Волей? Ты напрасно ломаешь ей жизнь и судьбу, — вскрикнула мать, скрестив руки на груди. Её длинные платиновые волосы блестели, отражая пламя свечей, делая её изящную фигуру почти мистической.
— Прекрати. Никто девочек этому просто не учит. Их тела, да и психика, плохо подходят для походов и битв. Но у меня нет выбора — ты мне его не оставила, Иоланда. Если нет хорошей стали, придётся ковать клинок из сырого железа. Ты помнишь тот день, когда ты впервые заговорила после спасения? Помнишь своё обещание? — голос отца был тяжёлым, как камень, и таким же холодным.
— Да. Конечно помню. И никогда этого не забуду, Байрн. Я поклялась родить тебе наследника. Но Лана… Ты ведь просто уничтожаешь её. Ты сломаешь нашу первую дочь! Я снова беременна. Возможно, я в этот раз…
— Снова родишь мне девочку. Я уже смирился. Ты знаешь, чем я отравлен, знаешь о будущем, что грядёт, и цене поражения — лучше многих. Алая Ведьма предрекла, что только мой наследник сможет сломить проклятие и вывести твою родню из мрака. То, что у нас будет второй ребёнок, — хорошо. Если первая дочь сломается и не сможет принять бремя моей воли, эта ноша ляжет на плечи второй.
— Байрн, ты…
— Жестокий, безжалостный ублюдок, без тени сомнений способный бросить любимых детей под жернова судьбы? Да. Это так. Я верю, что дети должны идти дальше родителей, Ио. Моя наследница ступит туда, куда мы с тобой не добрались. И закончит то, на что наших сил не хватило.
Мама расплакалась. А когда я осторожно заглянула в окно, отец уже крепко обнимал её. Его лицо было очень печальным, а в глубине глаз застыла неприклонная решимость и свирепая ненависть. Он был столь страшен, что я попятилась и убежала в сарай, где, обняв нашего пса, проплакала до утра. А затем наконец-то вздула того мальчишку, напав сзади и оглушив камнем. Папка был не слишком доволен моими методами, но решимость оценил, так что снова пустил меня домой. А я больше никогда не задирала окрестных детей, не жаловалась и не сомневалась, точно уяснив одно: я должна защитить свою ещё не рождённую сестрёнку.
Да… Я презираю отца за то, во что он нас с ней втянул. Но тогда я им восхищалась. Ну, по крайней мере — до тех пор, пока он в десять лет не бросил меня посреди леса. Связанной. Но это уже другая история. Для другого сна.
Конец интерлюдии.
***
Ланнард распахнул глаза и прислушался к звукам. Память уже перестроилась, затеняя ненужные фрагменты его восприятия, а серый мир сомкнулся вокруг. Он снова был воином, оставшимся без всего лишнего. Рожденного и выкованного лишь для одной цели. Цепи для него были свободой, избранной им самим, служением истинной цели. Он шел к ней, всю жизнь. Потери прошлого его не гнули к земле, а давали новые силы. По крайней мере он пытался себя убедить в этом. Пытался поверить. Ведь отец не был безумцем, или лжецом. Не был…
Вчера Ланн заснул, забившись, подобно белке, в дупло огромного, в несколько обхватов, рухнувшего сухого дуба, и пробудился как раз в тот момент, когда мимо глаз проползал здоровый, с кулак, лесной паук. Задумчиво разглядывая членистоногое, Ланн не сразу понял, что на границе чувств ощущает давление чужой ауры Воли. В этом лесу помимо него был кто-то ещё. Осознав это и мгновенно сконцентрировавшись, барон загнал свой дух воина поглубже, думая о недавнем сне, пережитых мелочных обидах, стёртых в пути ногах и омерзительном пауке напротив лица. Сейчас он был благодарен приснившемуся за то, что идущие по следу не успели почувствовать его Волю при пробуждении.
Осторожно выглянув из дупла, Ланн почуял тянущиеся с востока едва ощутимые запахи жареной дичи, и желудок, в котором за последние два дня не было ничего, кроме сухарей и сушёного мяса, тут же возмущенно потребовал наведаться в гости к обладателям столь чудесных деликатесов. Усмехнувшись и забив подобные мысли поглубже, Ланн выбрался из дупла целиком и по-пластунски заполз за дерево, после чего наконец смог нормально осмотреться.
Метрах в тридцати от него в неглубоком овражке, судя по всему, разбили лагерь несколько человек. Ланн видел только одного из них — того, что стоял на страже: закутавшись в плащ и подрагивая от утреннего холода, мужчина цепко оглядывал окрестности. Прикрыв глаза, Ланн сосредоточился и смог почувствовать его Волю. В обычно сером, слепом мире сейчас отражались всеми цветами радуги ауры живых существ. Аура дозорного выделялась ярко-зелёным с прожилками чёрного цветом. Это была Воля охотника. И убийцы. Кроме дозорного, в лагере было ещё двое спящих — их он едва ощущал: пребывая в мире снов, они казались рыхлыми, почти эфемерными.
Сомнения окончательно покинули барона, он был убеждён, что люди были здесь по его голову. Можно было просто уйти и надеяться, что они не нападут на след. Но этому противоречило то, что они слишком быстро его нашли. Скорее всего, в погоню отряд пустился только утром, на следующий день после того как Ланн покинул город, или даже днём. А значит, большую часть пути они проделали по тракту, потом оставили лошадей и углубились в лес. Вероятно, один из них либо медиум, способный читать ауры на больших расстояниях, либо маг, у которого есть вещь, принадлежащая барону. Оба варианта ставили крест на попытке сбежать.
Решившись, Ланн постарался расслабить свое сознание. Сделать его ровным и податливым, подобно морской глади, из которой медленно и неохотно поднималась его Воля. Сам же он в это время, тихо ступая по прелым прошлогодним листьям, начал медленно обходить лагерь. Безопаснее всего было бы сначала разобраться со спящими и лишь потом сразиться с дозорным. Обойдя овраг по дуге и держась вне зоны зрения охотника, Ланн прижал руки к земле и пополз к краю оврага. На половине пути он почувствовал укол пробуждения еще одной Воли и чертыхнулся. Прикрыв глаза, он разглядел внизу перед собой, как разгорается еще одна аура, мрачного грязно-чёрного спектра. Барона бросило в дрожь: проснувшийся убивать не просто умел. Он убивать любил всей душой, да ещё и с особой оригинальностью. До края оврага оставалось метров пять, и до Ланна донеслись мужские голоса, он прислушался к обрывку разговора.