Его уже давным-давно не было больше в тех краях, когда нам, наконец, удалось овладеть крепостью Сансуси. Ты видел того громадного невольника, который теперь мой первый слуга? Так это и есть тот самый комендант крепости, которого оставил после себя Симба в Бахр-эль-Газале. Мы хитростью взяли его, а то он дрался, как лев, и не сдавался до конца. Мы думали, что нам придется казнить неукротимого, но в нем сказалась природа негра: он был рожден для рабства, и мой хлыст вышколил его и сделал из него отличного раба.
—Ну, а с колдуньей что вы сделали?— осведомился Осман.— Здесь она у тебя или же вы ее сожгли?
—Об этом расскажу тебе после,— ответил старик,— теперь у нас нет времени, скоро наше судно врежется в песчаные берега этого живописного залива, а мне необходимо внушить тебе еще нечто.
Раба моего Лео,— как зовут этого бывшего любимца Белой Бороды,— Лео,— то есть Лев,— он носит то же имя, что и его бывший господин, я хочу отослать подальше с письмами, чтобы он не столкнулся здесь как-нибудь с этим Белой Бородой и чтобы сердца обоих не слишком размякли при свидании! А Симбе я хочу подстроить ловушку, из которой он не должен уйти живым, потому что, если ему удастся снова вернуться к себе на родину, то знай, что через год, два, здесь, на берегах Танганайки, будет то же, что и в Бахр-эль-Газале. Лишь тогда, когда Симба не станет более потрясать своей седой гривой, мы обратимся к Мудиме и Лугери, но не раньше. Однако, помни, если ты хочешь, чтобы нам удалось это, ты должен молчать обо всем, как могила, и не рассказывать ни одному арабу, что я сейчас сказал тебе. Знай, что слово страшная вещь: оно слишком легко, слишком охотно перелетает из уст в уста и гнездится в сотнях ушей. А арабы, когда они болтают между собой, часто забывают всякую осторожность. Если же Симба узнает о том, что нам известно, кто он такой, если он только раз услышит прозвище Белая Борода-Нежное Сердце, он уже будет настороже. Тогда напрасны будут все наши усилия и ухищрения, он никогда не попадет в наши сети.
—Солиман, ты велик и велика мудрость твоя!— воскликнул торжественно Осман.— Я буду безмолвен, как могила! Клянусь тебе в том!
—Подумай только о том, сын мой,— продолжал старик,— что на нас лежит священный долг. Мы идем на неверную собаку, который не верит святым словам Пророка и состоит в тесной связи с нечистым, с которым сдружился, чтобы уничтожить и искоренить арабов!
—Солиман!— воскликнул молодой араб.— Слова эти пали на добрую почву. Как посев в благодатный дождь всходит и дает обильную жатву, так и твои слова принесут обильный плод в моем сердце! Непримиримую ненависть посеял ты в моем сердце к этому Симбе. А я умею ненавидеть, тому порукой Бог!
—Иншаллах! Дай то Бог!— вздохнул старик, и в глазах его мелькнула радость.— Я знал, что найду в тебе верного друга и союзника. Но знай, что чем сильней ты будешь его ненавидеть, тем искреннее я буду любить тебя, единственного сына моей сестры!
Оба араба смолкли. До берега оставалось всего еще несколько шагов. Два-три удара весел — и маленькое судно пристало к берегу. Все находившиеся в лодке один за другим вышли на сырой песок прибрежья.
На берегу уже толпились и суетились негры Симбы. Фераджи и его товарищи оживленно беседовали с теми пятью неграми, которые прибыли вместе с Сузи из Удшидши, расспрашивая их об участи бежавших. Судя по их словам, нетрудно было заметить, что и им самим очень хотелось последовать их примеру.
Солиман внимательно разглядывал группу негров; вдруг его спокойное, невозмутимое лицо оживилось на мгновение, и он быстрыми шагами направился прямо к Фераджи.
—Что, друг Фераджи! Разве ты не узнаешь меня?— спросил он.
Вырвавшееся из уст Фераджи восклицание сразу дало понять, что тот узнал его.
—Раньше он состоял у меня на службе,— сказал Солиман, обращаясь к Осману,— здесь, на берегах Танганайки, на каждом шагу встречаешь старых знакомых!
—Господин!— воскликнул между тем Фераджи.— Если бы я только знал, что вы здесь будете!
—Ведь ты же теперь служишь более сильному и могущественному господину, чем я!— сказал Солиман с легким оттенком насмешки в голосе.— С Симбой Солиман не может равняться!
Обмениваясь этими словами, Солиман, Осман и Фераджи незаметно удалились от общей группы и молча пошли вдоль по берегу.
—Ты идешь за нами, Фераджи?— сказал Солиман.— Разве ты хочешь что-нибудь сказать мне?
—Я хотел только спросить вас, господин, не понадобятся ли вам опять когда-нибудь люди?— не без лукавства спросил негр.
Солиман удивленно взглянул на Фераджи, затем с минуту как бы обдумывал что-то. В глазах его разгорался какой-то удивительный блеск, но мало-помалу блеск этот померк и лицо старика приняло обычное невозмутимое спокойное выражение. Минуту спустя он спросил, по-видимому, совершенно равнодушно:
—А что, разве в Вавенди имеются грузовщики или солдаты?
—Пошлите же меня, господин!— продолжал негр.
—А, тебе не нравится у Симбы, понимаю! Но что же скажет на это Симба?
Негр сделал только презрительный жест.
—Я для него слишком труслив, такими трусами он не дорожит!— насмешливо добавил он.
—Ты? Труслив!— с нескрываемым удивлением воскликнул Солиман и даже отступил на шаг.— Фераджи — трус! Да как это могло случиться? Ты возбуждаешь мое любопытство, открой свои уста и расскажи мне, как все это было?
—Не я один, а все мы у него трусы, потому что не хотим более оставаться в этом проклятом углу, где нам приходится дружить с Мудимой и потому постоянно подвергать свою жизнь опасности от нападений Муриро и Руга-Руга из Ндэрее!
—Вы хотите дружить с Мудимой? Да разве вы так слабы, что ищете убежища там, в этом сорочьем гнезде?— продолжал выпытывать Солиман.
—С людьми, прибывшими сегодня, нас всего-навсего шестнадцать человек. С этим мы едва ли сможем управиться с Муриро, а потому было бы много разумнее пристать к Муриро, а не к Мудима. Но Симба ненавидит всех, кто охотится на негров и ведет торговлю рабами, это для меня стало совершенно ясно!
—Слышал, Осман?— шепнул Солиман своему юному спутнику.— Он остался все тем же, каким был прежде.— Затем он быстро обернулся в сторону Фераджи и спросил: — Ну, а как относится к нему Сузи?
—Господин, ведь вы сами все знаете, что же вам еще говорить?
—Я видел Сузи в Удшидши, дурак!— досадливо оборвал его Солиман.— Какое мне в сущности дело до вашего каравана?!
Фераджи не обратил никакого внимания на сердитый окрик и продолжал, как ни в чем не бывало:
—Сузи, как сами вы знаете, вольноотпущенный. Он носил на себе невольничье ярмо, которое натерло ему шею, и он, конечно, ненавидит его. Сузи, конечно, следит за порядком!
—Посмотри, Солиман,— вдруг воскликнул Осман, прерывая Фераджи,— будь Сузи здесь, эти собаки не посмели бы так бесцеремонно грабить груз!— и он указал рукой на судно Симба, приведенное сюда Сузи несколько часов тому назад. Там оставленные в качестве охранников негры распарывали тюки, выбирали из каждого часть их содержимого: бусы, жемчуга, проволоку, затем снова зашивали.
Солиман смотрел с насмешкой на эту картину.
—Что, друг Фераджи,— сказал он,— не упускай и ты там своей доли. Ведь Симба не так ловко владеет хлыстом, как я, или как мы, арабы.
При этих словах Фераджи невольно схватился рукой за спину и слегка сгорбился, как будто ощутил что-то на спине.
Солиман рассмеялся.
—Видишь ли, Осман,— сказал он,— этот Фераджи, когда поступил ко мне на службу в качестве вожака носильщиков грузов, был самым отъявленным вором, на которого когда-либо светило занзибарское солнце. Целых две недели ему все удавалось проводить меня, и уж, конечно, он в то время от души посмеивался надо мной себе в кулак, когда вместо него я с полным усердием порол других.
Но вот и настоящий вор попался, и тогда я притянул его к ответу. Там, в Узагаре, я дал ему такое наставление, так проучил его, что, наверное, не забудет этого всю свою жизнь. Два дня он пролежал, не вставая, но, в конце концов, еще благодарил меня за то, что я не велел его повесить. Когда он снова был в состоянии стоять и ходить, то сделался честным и верным, и на него я всегда мог положиться. Я знаю, что у Солимана он не украдет ни одной бисерины!
Между тем негр успел уже оправиться и воскликнул самым искренним, задушевным тоном:
—Да, Фераджи никогда не забудет Узагары, но и Килиманджаро тоже!
—Ах!— воскликнул удивленный Осман.— Так это он, твой Фераджи, который, как ты говоришь, помог тебе добыть не десятки, а сотни невольников! Тот Фераджи, который, точно пантера, дрался с туземцами. Видишь, твое желание осуществилось, Солиман: ты только что желал, чтобы этот Фераджи был теперь подле тебя,— и вот он стоит теперь перед тобой!
Солиман гневно взглянул на своего племянника, подыскивая в то же время слова, чтобы сгладить необдуманную речь Османа. Но было уже поздно: Фераджи слышал сказанное и успел принять к сведению. Он изогнулся действительно, как пантера, и, прижавшись близко к Солиману, шепнул ему в самое ухо:
—Я это чуял, Солиман! Поезжай же туда и осмотри хорошенько вблизи тэмбе Лугери. Он прекрасно укреплен, имеет и ограды, и рвы, и сторожевые башни, и метких стрелков. Сам Симба обучал их военному делу, но все же поезжай и осмотри внимательнее эту крепость! Не забывай, однако, что и Фераджи отлично знает это место. Сейчас нам нельзя подробно обо всем этом беседовать, но сегодня ночью, когда там, на горе, негры будут нить и плясать, а Лугери возьмет себе в жены молоденькую Коко, приезжай со своей ладьей как можно ближе к тому мыску!— и он указал ему рукой влево.— Тогда и я явлюсь туда и многое порасскажу тебе. А пока прощай, мне надо спешить, а то словоохотливые люди скажут Симбе, что Фераджи тайно совещался с Солиманом.
И, не дождавшись ответа старика, негр повернулся и пошел к своим товарищам. Но в грабеже их он не принял участия. Та жалкая горсть бус или жемчуга, которой он мог бы поживиться здесь, не представляла для него никакого интереса: он имел в виду несравненно более крупную добычу, и взгляд его со злобной насмешкой и злорадством устремился вверх, на крепость Мудима.