Вслед за тем послышался опять такой же крик, и слева от того места, где они сидели, раздался плеск, как будто кто-то шел по воде, а минуту спустя вынырнула из тростников какая-то темная фигура.
То был Фераджи, расставшийся на этот раз со своей форменной одеждой ввиду того, что яркие белые полосы его рубашки были слишком заметны в темноте, а в костюме негра его трудно было узнать.
—Нелегко было незаметно улизнуть оттуда сегодня,— проговорил он, запыхавшись,— да и путь неблизкий!
—Как видно, люди Мудимы уже не так беспечны, как раньше,— проговорил Солиман.— Я видел тэмбе Лугери; честь и слава строителю этой крепости. Как видно, комендант ее — парень смышленый. Он не забрал всех своих людей с собой на свадьбу, а оставил там гарнизон, с которым не так-то легко справиться. При таких условиях можно спокойно пировать в этом орлином гнезде. Но ты молчишь, Фераджи! Ведь тебе надо непременно вернуться туда еще до восхода солнца — времени остается не так много! Говори же, что ты хотел рассказать мне?
—Радуйся, Солиман!— начал Фераджи, с легким оттенком насмешки в голосе.— Как великий воитель, ты, конечно, будешь рад померяться со смелым и сильным врагом. Симба остается здесь в долинах Вавенди и будет строить здесь, на берегу, свой собственный тэмбе!
—Черт бы его побрал!— гневно воскликнул Солиман.
—Мало того,— продолжал Фераджи,— знай, что сегодня мы там справляли двойное торжество. Самая свадьба Лугери чуть не стала делом второстепенной важности из-за другого торжества. Туда собралось немало воинов из племени Мудимы, и, когда настал вечер, все они уселись вокруг большого костра. Под балдахином поместились друг подле друга Мудима и Симба. Ну, а затем ты сам, конечно, знаешь, что именно должно было произойти. Зарезали курицу и, вынув из нее только печенку, поджарили последнюю на огне.
Когда печенка уже изжарилась, подошел старейший из воинов и стал размахивать острым большим ножом. Тогда Мудима, сидевший в полном одеянии вождя, сбросил свой плащ из шкуры леопарда, скрывавший ему спину и плечи, а также отчасти и грудь. Симба также расстегнул свой пиджак и ворот рубашки и обнажил свою грудь. Затем подошел другой воин с небольшой чашкой, после чего старейший, воин приблизился к Мудиме и сделал ему ножом надрез на груди, причем капли крови закапали в чашку, которую другой воин тотчас же поспешил подставить. Теперь настала очередь Симбы.
Если бы тебе, Солиман, пришлось держать твой нож так близко к груди Симбы, ты, конечно, вонзил бы его глубже, чтобы взглянуть на кровь из сердца твоего врага. Вот что я при этом подумал! Но старый воин осторожно сделал необходимый по обычаю надрез, и кровь Симбы закапала в другую маленькую чашку. Затем принесли жареную куриную печенку и два других воина подошли и возложили на головы Мудимы и Симбы два скрещенные широкие копья. Тогда Симба обмакнул свой кусок печенки в крови Мудимы, Мудима свой — в крови Симбы,— и оба они съели эту печенку в то время, как тот нож, которым им надрезали груди, оттачивали о другой нож. И в то же время один из воинов громко произносил проклятье тому, кто нарушит данную клятву или обет: «Горе! Горе тому из вас, кто нарушит этот заключенный сегодня братский союз. Горе! Горе ему! Лев да встанет ему поперек пути и да растерзает и сожрет его!
Змея да подползет к ложу его и да отравит его своим ядом! Пусть пища его станет горечью! Пусть, покинутый всеми, родными и друзьями, бродит он одиноко по свету! Пусть ружье его обратится против него и путь разорвется в его руке! Пусть пламя пожрет его дом и двор!»
—Что ты пустое болтаешь, Фераджи!— окликнул его Солиман.— Точно все мы не знаем этого!
—И пока тот выкликал все эти проклятья, остальные палили из ружей, а женщины выли и кричали, Симба же и Мудима с этого момента побратались.
Этим и окончилось торжество! А как ты полагаешь, Солиман, способен ли Симба когда-либо нарушить свою клятву? Я готов поручиться, что он будет более верным слугой и другом для Мудимы, чем раб твой Лео!
—Лео? А ты откуда знаешь его? Что известно тебе о нем?
—Что мне известно? Спроси лучше у Симбы» как ему дорог этот человек. Ведь Симба хотел гнаться за тобой, чтобы ты отдал ему этого невольника.
—Как! Разве Симбе известно, что Лео теперь в Удшидши?— спросил Солиман дрогнувшим голосом.
—Солиман,— со злобной насмешкой выговорил Фераджи,— пороть своих рабов ты можешь, но знай, что одним хлыстом нельзя управиться с людьми: надо, кроме того, еще зорко присматривать за своими рабами. А ты — слепой рабовладелец! Да! Ха, ха, ха, ха! Ведь они у тебя же на глазах разговаривали между собой. Этот Сузи, слуга Симбы, и твой старший раб Лео. Да, у тебя на глаза, под самым твоим носом, в садах Удшидши!
—Проклятый! Уж он поплатится у меня за это!— злобно прошипел Солиман.
—Ты видишь, Солиман, что Фераджи чего-нибудь да стоит; у него острый слух! Он все слышит, все знает. Я уверен, что ты теперь не отпустишь меня обратно к моему господину, а увезешь с собой на своей ладье!
И Фераджи подробно рассказал Солиману весь подслушанный им сегодня разговор, а под конец добавил:
—Всем нам приказано следить за «Змеей», и тот, кто первый увидит ее и первый донесет о том Симбе, получит от него крупный подарок, целую кучу стеклянных бус. Не пойти ли мне к нему, Солиман, и не сказать ли ему, что «Змея» здесь? Быть может, ты теперь желаешь побеседовать со славным и могучим Симбой?
Солиман молчал, очевидно, обдумывая свой план. Как Осман, так и Фераджи поняли это, и никто из них не посмел тревожить его. Спустя немного времени старый араб проговорил:
—Фераджи, ты теперь молчи! Мы должны немедленно вернуться в Удшидши. Когда придет время, я напишу Симбе, что готов продать ему того невольника, который так стремится к нему. А тем временем, как он уйдет в Удшидши, чтобы покончить со мной это дело, мы будем иметь возможность беспрепятственно хозяйничать здесь. Ты же пока оставайся здесь, у Симбы, прислушивайся ко всему, замечай все, что говорится и делается, а когда опять увидишь «Змею», то приходи скорее на это самое место! Относительно вознаграждения тебе беспокоиться нечего; с сегодняшнего дня ты числишься у меня на службе, а ты знаешь, что Солиман всегда держит слово! Пойдем, Осман,— обратился он к своему племяннику, не обращая более никакого внимания на Фераджи,— пойдем, нам надобно как можно скорее вернуться в Удшидши!
И оба торопливо пошли вдоль берега, вплоть до места, где у них был запрятан в камышах тоненький челнок, на котором они направились к ожидавшей их «Змее».
Фераджи, который с этого момента служил двум господам, простоял еще некоторое время на прежнем месте и следил за удалявшимися до тех пор, пока, наконец, не убедился, что «Змея» действительно пошла по направлению к Удшидши. Тогда и он направился в гору, в крепость Мудимы.
Сегодня он был смел, отважен и не страшился никаких Руга-Руга.
Прибрежье снова опустело, здесь не оставалось теперь ни души; только волны тихо плескались о берег да старый ствол по-прежнему медленно и плавно покачивался в волнах прибоя. Но что это? Разве налетела буря или образовалось новое обратное движение? Ствол вдруг повернулся и поплыл. Нет, озеро оставалось по-прежнему спокойно и течение не изменилось. Значит, что-либо особенное неудержимо влекло куда-то этот старый ствол, который теперь поплыл от берега и плыл не медленно, как раньше, а быстро и в определенном направлении, поплыл против течения, точно им управляла чья-то опытная рука.
Сказал ли бы и теперь Солиман, следя за темным движущимся предметом: «Нет, Осман, это не челнок!» Если это и был челнок, то в нем не было видно гребца. Уж не Муциму ли, этот озерной дух, могучий местный водяной, забавлялся с этим стволом? Быть может, его тащили за собой рыбы или крокодилы, подвластные Муциму?
Как бы то ни было, но старый ствол уплывал все дальше и дальше, пока не скрылся, наконец, в тумане.
Между тем в тэмбе Мудимы угасли огни, и желание петь и плясать понемногу гасло в участниках празднества: все же утомились, пора было подумать и о сне. Очевидно, гости уже готовились проплясать прощальный танец и затем разойтись.
Побратимы сидели немного в стороне от остальных, и не мудрено: ведь оба они были уже люди степенные, а то была все больше молодежь. Они сидели над чашами с пальмовым вином, пенившимся и искрящимся, как шампанское, и Мудима рассказывал Симбе о своих виноградниках, то есть о тех горных долинах, на которых росли и красовались его маслины; из цвета их и добывался этот дивный напиток, известный под названием пальмового вина. Симба пил его особенно охотно; оно напоминало ему родное пиво, и ему казалось, что он снова пьет кружку за кружкой со старыми приятелями и друзьями, йенскими студентами. Ведь он сегодня выпил на брудершафт, к тому же он был почетным свадебным гостем! Как же ему было не веселиться и радоваться в этот день? И все это происходило на вершине громадной горы, высоко-высоко над землей, так высоко, что ему казалось, будто отсюда можно руками хватать звезды; так высоко, что здесь самому месяцу можно было прямо в лицо глядеть и разглядывать его забавную, смешную физиономию.
«Что ты там делаешь, месяц мой милый!» — запел было под этим впечатлением Симба и вдруг оборвал песню на полуслове. Перед ним точно выросла из-под земли чья-то темная фигура и выступила на середину светлого круга перед колеблющимся пламенем догоравшего костра. Симба тотчас же узнал любимца своего Инкази, но какой у него был странный вид! Как много говорили его глаза, в упор глядевшие на Симбу.
—Инкази, друг мой, что с тобой?— невольно воскликнул Симба,— не свадебное у тебя лицо! Уж не подступили ли Руга-Руга к воротам нашего тэмбе? Или Муриро штурмует тэмбе Лугери?
Инкази скрестил на груди руки и сказал:
—Симба, я вижу, ты весел, но знай, что здесь воркуют не одни голуби; здесь кричат и ночные совы; здесь хохочут и воют гиены. Помнишь ты данную клятву? Сегодня ты стал нашим братом; я доверяю тебе, как брату, и пришел теперь предупредить тебя!