А санкции, разумеется, обязательно последуют. И вопрос о том, когда мы будем готовы их относительно безболезненно перенести, является, заодно, и вопросом о времени начала возможной эскалации на европейском направлении.
Итак, задача номер один – максимально болезненное для ЕС размежевание с Европой, которое, в идеале, должно вызвать глубочайший внутренний кризис этого объединения и, возможно, социальную деградацию с последующим межэтническим хаосом.
Могут ли наши основные противники извлечь из этого хоть какую-то выгоду? Вряд ли – скорее всего, они постараются минимизировать потери описанным несколько ранее способом. То есть, создав некий «эрзац-ЕС» из стран Восточной Европы, Прибалтики и Украины. Эта угроза, разумеется, заслуживает того, чтобы отнестись к ней серьёзно. Но очевидно и то, что решать эту задачу в обстановке хаоса, когда восточноевропейские страны изнывают от энергетического кризиса, когда элиты этих стран находятся под подозрением у собственных избирателей и вынуждены идти на выборы под миролюбивыми лозунгами, настаивающими на восстановлении отношений с Россией – гораздо сложнее, чем решать очередное геополитическое уравнение в спокойной обстановке своих кабинетов.
С другой стороны, мы должны понимать, что предпринимаемые европейцами и их американскими патронами усилия по диверсификации газовых потоков, снабжающих ЕС, могут когда-нибудь увенчаться успехом. Источников для удовлетворительного снабжения Европы энергоресурсами довольно много, и помимо России, газ может пойти и из Закавказья, и из Средней Азии, и с Ближнего Востока. Более того – по разведанным запасам газа Иран уже сейчас обгоняет Россию, и его возможный выход на европейский рынок может полностью изменить газовый баланс на европейском континенте, значительно ослабив позиции РФ. А значит, окно возможностей у России не так уж и велико – вероятно, с учетом традиционной нестабильности на транзитных путях из Малой и Средней Азии, это порядка десяти лет. И за эти годы Москва должна, если она все-таки хочет хоть чуть-чуть ударить американцев по рукам, обеспечить устойчивость своей экономики, как обязательное условие успеха в будущем противостоянии, так и стимулировать напряженность на упомянутых транзитных путях.
Другой геополитической задачей РФ является укрепление своих позиций на Ближнем Востоке, чтобы иметь, в случае необходимости, плацдарм для экспансии в район Персидского Залива, а также сохранить приемлемую для себя геополитическую конфигурацию на подступах к Средней Азии.
На этом направлении уже сейчас наблюдаются некоторые положительные сдвиги – в частности, укрепление отношений с Турцией и её медленный дрейф в сторону от проамериканского лагеря. Конечно, пока ещё слишком рано говорить о её выходе из НАТО (что было бы крайне желательно, со всех точек зрения), но нынешнее сотрудничество Стамбула с Москвой, в том числе по сирийскому вопросу, очень далеко от того, что было бы выгодно Вашингтону.
Более того – стало вдруг казаться, что уже сформировался своеобразный треугольник «Россия – Турция – Иран», который, стань он подлинной геополитической реальностью, стал бы мощнейшим анкерным камнем нового миропорядка, в котором Россия, наконец, могла бы начать говорить (и действовать) с позиции силы. Особенно, в Ближневосточном регионе, который является ключевым с точки зрения энергоснабжения всего мира.
Но будем, всё-таки, осторожны в оценках – упомянутый «треугольник» пока ещё слишком далек от внутренней стабильности, и попытка опереться на него при решении каких-то своих задач вряд ли увенчается успехом.
Обусловлено это, прежде всего, тем, что интересы Ирана и Турции далеко не всегда совпадают. Эти страны имеют некоторые амбиции, выходящие за рамки простого следования в русле российских интересов, и эти амбиции, ни много, ни мало, на региональное военное-политическое доминирование. То есть, обе эти страны не отказались бы стать региональными сверхдержавами, и наверняка будут с большой ревностью следить за успехами друг друга, поскольку регион не настолько велик, чтобы там могло появиться сразу три (с учетом Израиля) не конкурирующих друг с другом лидера.
С другой стороны, это частично уравновешивается взаимным интересом. В частности, Ирану может пригодиться турецкий транзитный путь для выхода на европейский рынок. Турция, соответственно, была бы не против получить от этого все возможные бонусы – как финансовые, так и политические. Также оба государства не в восторге от попыток курдов добиться независимости и создать свое государство – курдское меньшинство проживает на территории обеих государств, а для Турции это и вовсе одна из самых болезненных тем.
Но это, пожалуй, и всё, что объединяет такие разные страны, как Турция и Иран. И надеяться на стремительное создание мощного политического (а тем более военного) блока, через который Россия могла бы уверенно проводить свои интересы на ближневосточном направлении, пока не приходится.
А значит, для Москвы весьма актуален вопрос, который в приличном обществе стараются не задавать, но правильный ответ на который иногда может стать чрезвычайно важен. Вопрос этот довольно прост – кто для Москвы важнее, на кого делать ставку, в случае если упомянутые партнеры разругаются между собой?
И тут позиции Ирана выглядят, на мой взгляд, гораздо сильнее.
Иран это и дверь в Среднюю Азию, которую нам лучше бы держать закрытой для американцев. В то же время, это и возможный плацдарм на берегу Персидского Залива, с которого Кремль может начать атаку на арабские монархии, если они, в очередной раз, поддержат американские происки против Москвы и попробуют обрушить мировые энергетические рынки.
Помимо этого, Иран может стать серьёзным союзником на упомянутых энергетических рынках. Хотя это звучит довольно странно в свете возможной конкуренции с РФ на европейском газовом рынке, опыт той же ОПЕК показывает, что консолидированная позиция почти всегда гораздо выгоднее, чем попытки в одиночку решать ценовые или транзитные проблемы.
Именно поэтому, при всей потенциальной привлекательности Турции как возможного политического и военного партнера, Москва обязана делать ставку на Иран, чтобы обезопасить себя с южного направления и, попутно, усилить свои позиции на берегах Персидского залива.
Глава двадцать девятая
Ещё одной важной геополитической задачей является нечто, что напрямую, кажется, не относится к геополитике. Хотя на самом деле именно на этом построен весь геополитический успех англосаксов, которого они сумели добиться за последние триста лет.
Речь пойдёт о флоте. Или, ещё конкретнее, об авианосном флоте.
Но прежде давайте сделаем одно важное уточнение. К сожалению, долгие годы наша военная теория исходила из уверенности, что авианосец может пригодиться России только в случае глобального противостояния с США. А раз так, то и нет смысла «городить огород» – американцы обогнали нас в этом вопросе столь значительно, что никакого противостояния не вырисовывалось. Да, наши авианосцы, оторванные от собственных берегов, были бы просто утоплены, случим им оказаться в условиях реального боевого противостояния американскому флоту.
Но если вырваться из этой логики обязательного глобального противостояния, вдруг понимаешь, что вопрос не так однозначен, как это пытаются подать противники существования у РФ мощного авианосного флота. И даже более того – уже есть пример того, где и как нам мог при пригодиться авианосец и какой результат от его применения мы могли бы получить.
Да, речь о событиях в Сирии.
Думаю, военные специалисты уже обратили внимание на то, что группировка российских ВКС в Сирии была вполне сопоставима с группировкой какого-нибудь американского авианосца. И количество самолетов, и их видовой состав, и области применения, и дальность боевых вылетов, их количество и частота – вполне в рамках того, что могла бы обеспечить авианосная ударная группировка (АУГ), построенная вокруг достаточно мощного и современного авианосца.
Разница лишь в том, что готовили мы своё миротворческое вмешательство несколько месяцев – это и накопление боезапаса, топлива, средств обеспечения, и переброска персонала, и собственно переброска боевых самолетов. Тогда как на развертывание авианосной группировки потребовалось бы от нескольких дней до недели – и вот он уже готов проводить операцию по поддержке вооруженных сил законного правительства Сирии.
Возможно, кто-то возразит, что в данном случае и не требовалось какой-то особой срочности. Хорошо, пусть так. Тогда давайте смоделируем ситуацию, при которой срочность стала бы вопросом жизни и смерти.
Не так давно все мы были свидетелями «революционной» активности в Египте, в ходе которой власть в стране, хоть и на время, захватили умеренные исламисты в лице египетского крыла движения «Братья-мусульмане». К счастью для всех нас, исламисты действительно оказались умеренными, и краткий период их правления не привел к каким-то глобальным последствиям.
А теперь представим, что к власти пришли более радикальные исламистские силы. И в невольных заложниках у них оказались десятки, если не сотни, тысяч российских туристов, традиционно отдыхающих на египетских курортах.
И вот тут, я уверен, ситуация могла бы развиваться настолько стремительно и ужасно, что вопрос о военном вмешательстве для защиты своих граждан стал бы перед Кремлем очень остро.
Но возможностей для такого вмешательства было бы очень немного – прямой воздушный десант был бы маловероятен, просто по причине того, что у Египта есть ВВС и они могут перейти на сторону пришедших к власти боевиков. А отправлять транспортные самолеты на убой египетским F-16 – плохая идея.
Нанести упреждающий удар по аэродромам противника или хотя бы добиться лояльности египетских военных, поставив их перед такой перспективой, тоже не получилось бы – у нас просто не было в регионе аэродромов, с которых можно было бы уверенно решать такие задачи.