– Ты любишь своего мужа, Мэ-ри? – И эта его манера растягивать мое имя по слогам даже в аське, совсем так, как он делал это в телефонном разговоре, состоявшемся у нас как-то благодаря Марго.
– Какое это имеет значение?
– Для меня большое.
– Ну а для меня совсем никакого. – Нажав на «отправить», я закурила новую сигарету и почувствовала, как мне хочется коньяка. Однако вставать и идти за ним вниз, в полуподвальную кухню, было лень, так что я подавила в себе желание выпить. Иной раз уход по пути наименьших затрат давал ощутимые положительные результаты…
– Ты напоминаешь мне смесь коньяка, корицы и опасности, Мэ-ри, – вдруг написал Алекс, и я поперхнулась дымом от упоминания о коньяке.
Эта его манера угадывать какие-то вещи пугала меня. О коньяке я мечтала буквально секунду назад, гель для душа с ароматом корицы всегда был моим любимым, ну а опасность… Это как раз то, что преследует меня все то время, что я замужем за Костей. Так что Алекс угадал все.
– Ты выдумщик. – И я поставила какой-то совсем уж фривольный смайлик с высунутым языком.
– Я не понимаю этого слова.
О да, простите, снова забыла о вашем английском воспитании и языковом барьере, Господин Призрак! За время общения я как-то привыкла, что некоторые слова и понятия даются ему с трудом, и сам он иной раз подолгу выстраивает предложения.
– Выдумщик – это тот, кто придумывает, сочиняет.
– Выходит, я тебя тоже сочинил, Мэ-ри.
– Возможно.
– Мне пора. Береги себя, Мэ-ри, – снова хохочущий смайлик, который меня так бесит, снова он ушел вот так – не попрощавшись, просто исчез, прикрывшись красным цветком-статусом.
Меня почему-то всегда будоражили эти странные диалоги. Первое время я даже не была уверена, что по ту сторону монитора находится мужчина. Но потом Марго, которой я показала пару таких вот диалогов, совершенно безапелляционно заявила, что это может быть только Алекс – по манере строить фразы, по манере общаться, по некоторым словам. Не знаю, успокоило это меня или испугало, но все-таки осознание того, что человек, с которым я общаюсь, существует, давало какую-то опору.
Поддавшись порыву, я написала Марго длинное письмо, полное жалоб и сетований, но потом решительно вымарала из него все стенания, а следом и вовсе удалила из папки, так и не отправив. Во-первых, мы уже давно не общались – я так решила, мне нужно было довести себя до полного одиночества, потому что только в экстремальной ситуации я могла соображать и действовать решительно. А во-вторых, ни к чему впечатлительной и не слишком здоровой Марго читать мои сопливые жалобы. Я справлюсь и сама, справлюсь и смогу увидеть ее, погостить в ее доме, в котором прижилась, как кошка – на диване, в уютном уголке кухни между столом и батареей у окна. Я отдамся в ее умелые нежные руки, и она приведет меня в полный порядок – так, как она умеет, потому что никто не знает мое лицо лучше, чем она – профессиональный имиджмейкер-пиарщик. Сколько чудесных образов она придумала для меня, когда я еще не была замужем и танцевала, сколько эскизов платьев нарисовала, сколько рулонов тканей перевернула и отвергла в поиске именно «моих» цветов и фактур… Только Марго сделала из меня то, чем я являюсь сейчас.
С утра похмельный Костя занялся моим гардеробом для предстоящей поездки. Я и на трезвую-то голову терпеть не могла этих его командирских ноток и весьма вычурного и своеобразного вкуса, а все это, помноженное на похмелье, превратило процедуру в кошмар.
Лежа на боку поперек кровати, он командовал, что положить в чемодан, а что немедленно вынуть и вернуть обратно в шкаф.
Когда я опустила взгляд в разинутую пасть коричневого чемодана из крокодиловой кожи, меня передернуло от ужаса и отвращения – там пестрило и переливалось так, словно я спрятала парочку девок из бурлеска или дешевого стрип-бара.
– Костя, я не могу появиться в этом на улице, – жалобно сказала я, опускаясь на край кровати. – Невозможно ходить по городу во всех этих красных атласах и пайетках.
Но любимым дизайнером Кости был Версаче – причем в самый неудачный, на мой взгляд, период своего творчества, а потому споры ни к чему не приводили. От злости хотелось реветь и прихлопнуть Костину голову крышкой чемодана. Марго убила бы меня, появись я ей на глаза во всех этих перьях…
– Прекрати, Мария, – лениво отозвался муж, поглаживая меня по спине. – Ты просто слишком консервативна, вот и все. Мне нужно, чтобы на тебя оглядывались.
Ну, в этом можно было не сомневаться – рыжие волосы, ярко-красное атласное платье с коротким болеро, расшитым пайетками, – на меня не оглянется только слепой и страдающий дальтонизмом! Еще бы туфли сюда зеленые! Но спорить – означало навлечь на себя гнев мужа, а потому оставалось только надеяться, что мой чемодан потеряется при пересадке – или просто в аэропорту, например.
В самолете я забилась к иллюминатору и, укутавшись пледом, закрыла глаза. Стюардесса предложила бокал вина, но я отказалась, опасаясь головной боли. Я вообще пила исключительно крепкие напитки, отдавая предпочтение коньяку, в котором отлично разбирался Костя. Кроме того, вино не дарило хмель, а будило воспоминания, которых и на трезвую голову хватало.
Я истошно полюбила Питер с той самой поездки туда с Марго. Это была любовь с первого взгляда, с первого вдоха влажного сентябрьского воздуха, с первого шага по мокрому от дождя перрону Московского вокзала. Во второй приезд, зимой, он показался мне совершенно волшебным – тихим, уютным и таким моим…
Окно гостиницы, выходящее на Староневский, прямо на перекресток. Идет тихий снег, вечер, снежинки блестят в фонарном свете. Я сижу на низком широком подоконнике большого окна за шторой, курю и смотрю вниз. Там такая сказка… Даже шарканье метлы дворника не нарушает какой-то совсем уж первозданной тишины – и это на одном из самых оживленных перекрестков, просто удивительно. В Питере даже троллейбусы ходят на цыпочках…
Марго лежит на кровати, читает что-то. На мне – символический гарнитур, купленный буквально вчера, на ней – традиционно длинная трикотажная футболка со смешными медвежатами-аппликацией.
Мы молчим. Бывают такие моменты, когда совершенно не нужно говорить. Буквально полчаса назад мы были в любимом ресторанчике, сидели, как обычно, долго. Почему-то именно с ней я люблю сидеть в ресторанах, кафе и барах подолгу, говорить о чем-то, есть всякие вкусности. С другими – нет.
Мне уютно рядом с ней настолько, что я порой уже забываю, что мы, собственно, не так давно знакомы и не так часто видимся. Может, поэтому так хорошо – что это не превратилось в рутину, в бытовуху, не стало привычным, как домашний борщ, – вроде вкусно, но наизусть все знаешь. А так – каждый раз судорожное желание быть вместе как можно больше, не отвлекаться ни на кого, чтобы – не дай бог! – кому-то не досталось то драгоценное время, что предназначено только ей.
Марго прежде часто старалась вытащить меня куда-то и всякий раз обижалась, выслушивая очередной отказ. Но я не могла лишить себя удовольствия, не могла украсть у себя же самой такие редкие и такие мучительно-сладкие минуты и часы вдвоем…
Питер – совершенно наш. Всякий раз, вспоминая, мы обращаемся к нему – «а помнишь, в Питере? А вот в Питере…». Он – как квартира приятеля, который выдал ключи на вечер. Но с той лишь разницей, что мы не считаем этот город такой квартирой – мы считаем его своим домом. Потому что именно там нам всегда бывает невыразимо хорошо. Там не одолевают проблемы и возвращенцы из прошлой жизни, там нет ничего и никого, что могло бы нарушить наш уединенный покой и разрушить наш счастливый мир. И возможность вернуться в этот город, снова оказаться в плену его улиц, мостов и каких-то уже совершенно «твоих» мест всегда вызывает во мне исключительно приятные чувства. Мне там хорошо. Наверное, лучше, чем везде.
И теперь, вот сию минуту, как только я спущусь по трапу на асфальтовую дорожку Пулково, этот город перестанет быть моим домом. Он станет чем-то вроде вражеской крепости, в которую меня везут силой, против воли. Я не смогу больше чувствовать его очарование и его ошеломляющую красоту – здесь произойдет нечто, после чего я уже никогда не смогу вернуться. Даже с Марго.
Из аэропорта мы поехали в гостиницу, и по злой иронии она оказалась той самой, где мы останавливались с Марго. Весь мир ополчился против меня – из множества мини-отелей в городе Костя выбрал именно этот, уютный и почти домашний.
У меня было ощущение, что кто-то грязными лапищами схватил мою хрустальную мечту и оставил на безупречном стекле отвратительные разводы и потеки… В мой маленький мир, который я тщательно оберегала от посторонних, вторглось что-то чужое и громит теперь все налево и направо.
К счастью, номер, в котором предстояло жить нам с Костей, оказался совершенно в другом конце длинного коридора, и это хоть как-то примирило меня с несправедливостью жизни.
Рухнув на кровать, я проспала до вечера и не слышала, как уходил, а потом возвращался Костя, как звонил его мобильный телефон, как потом появился Арик. И только их голоса заставили меня открыть глаза и сесть, натягивая на грудь одеяло.
Костя сидел у меня в ногах на кровати, Арик примостился на стуле у небольшого столика под зеркалом, и они что-то оживленно обсуждали.
Заметив мое пробуждение, Арик чуть заметно кивнул, и Костя мгновенно повернулся ко мне, натянув на лицо счастливую улыбку, под которой – я слишком хорошо это знала – только что успел спрятать хищный оскал:
– Проснулась? Прости, что мы разбудили тебя…
– Ничего, я что-то совсем заспалась… – Черт, как надоели эти протокольные расшаркивания, как я устала создавать видимость отношений и играть роль покорной жены… – Пойду в душ.
– Да, поторопись, пора ужинать.
Я потянулась к халату, который Костя заботливо достал из чемодана и повесил на стул, и муж помог мне, загораживая спиной от жадного взгляда Артура.
Старший братец никак не терял надежды на то, что однажды я все-таки окажусь в его постели, как все Костины девки до этого. Но в отношении меня Костя был тверд и неумолим – как-никак я являлась его официальной женой. Повезло так повезло…