Танго с Бабочкой — страница 3 из 7

22

Она нежилась в ванной, в то время как струи горячей воды массировали ее обнаженное тело. Она чувствовала себя так, будто плыла в море приятных ощущений. Не осталось ни единого дюйма ее кожи, который бы не был обласкан, нагрет, мягко окутан маслянистой, ароматной водой. Воздух пах жасмином, гарденией и лавандой; папоротники, мох и белые лилии в зимнем саду, который занимал угол ванной, отяжелели, покрывшись росой от испарений. Она лениво потянулась рукой за хрустальным бокалом и медленно глотнула охлажденного белого вина. Затем наклонила бокал и вылила немного на свою нагую грудь. Внезапный холод после столь высокой температуры оказал стимулирующее действие.

Она закрыла глаза и оперлась головой на черный мрамор. До краев наполненная ванна казалась громадной — она могла почти плавать в ней. Крепления в форме лебедей были золоченые. Пышные растения и тропические цветы росли в зеленых малахитовых горшках вокруг ванны; стены были увешаны зеркалами в позолоченной оправе. У подножия ступенек из черного мрамора, занимая весь пол ванной комнаты, лежал толстый ковер из овечьей шерсти. На медной тележке стояли ковшики со льдом и бутылка вина; серебряные куполообразные крышки, которыми были накрыты тарелки с едой, сохраняли свежесть камамбера и бри, хрустящего французского хлеба, шоколадных трюфелей, итальянской выпечки, кусочков папайи, дыни и ананаса. Там был даже серебряный самовар, который не позволял остывать горячему роскошному венскому кофе и наполнял насыщенный паром воздух легким ароматом корицы.

Почувствовав, что легкий ветерок коснулся ее плеч, которые выдавались из воды, она открыла глаза. Он стоял у двери, улыбаясь. Он вошел беззвучно. Красивый молодой человек с хорошо сложенным телом и длинными белокурыми волосами. Он был в белом костюме для игры в теннис и весь покрыт испариной; она подумала, что он выглядел точно так же, как чемпион после победы на Уимблдонском турнире.

Она наблюдала, как он медленно и томительно раздевался. Сначала через голову снял рубашку, из-за чего его торс напрягся. Затем туфли и носки. Наконец шорты. Он был само совершенство.

Медленно поднимаясь по ступенькам к наполненной ванне, он намеренно тянул время. Она наблюдала за каждым его движением, каждой линией его тела. Он ступил в горячую воду и стал между ее ногами, глядя на нее сверху вниз. Она видела самодовольство и тщеславие в его синих глаз И вокруг тонкогубого рта. Она чувствовала, как у нее перехватило дыхание.

Он стал на колени в воде и осторожно положил руки ей на колени, наклонился вперед и поцеловал ее. Его рот был сладок.

Они целовались долго, обнявшись и плавая в ароматной воде, выплескивая воду через край на толстый шерстяной ковер. Затем он снова встал, на сей раз широко расставив ноги по обе стороны от нее. Она потянулась и стала ласкать его рукой, доведя до полной эрекции. Презерватив уже лежал около ванны. Ей нравилось надевать его. Когда он был надет, она села и взяла его в рот. Она почувствовала приятный вкус — вишня.

Дверь в ванную снова бесшумно открылась. Мужчина, который вошел на этот раз, тихо закрыв за собой дверь, был очень смуглым, почти черным. В то время как ее рот нежно и бережно ласкал плоть «теннисиста», который стоял над ней, она наблюдала, как раздевается второй мужчина. Он тоже был красив и прекрасно сложен.

Он ступил в огромную ванну и опустился позади нее так, чтобы Обнимать ее ногами, руки он положил ей на груди, в то время как ее белокурый любовник стал на колени и опустил ее в горячую маслянистую воду.

Она снова закрыла глаза и отдалась приятному чувству чистейшего наслаждения. Два ее любовника целовали и ласкали ее, не оставляя неисследованным ни одного дюйма на ее теле. Ее спина упиралась в твердую, мускулистую грудь, сильные руки обхватили ее талию, грубые мозолистые руки держали ее груди, в то время как другое сильное и упругое тело двигалось между ее ногами, руками он схватился за ее бедра, ртом прильнул к ее рту, высасывая из нее дыхание. От его толчков пахнущая жасмином вода выливалась через края ванны.

Она вскрикнула не один раз.

Эти трое двигались как единое целое. Они вытащили ее из воды и повели вниз по ступенькам к мягкому ковру из овечьей шерсти.

Ее белокурый любовник наполнил бокал вином и окунул в него ее соски; затем он облизал их дочиста. Он увлек ее на ковер и положил на спину, став на колени рядом с ней и продолжая целовать ее слегка припухшие губы. Она держалась за него, запустив пальцы в его длинные платиновые волосы.

Ее второй любовник достал что-то из-под одной из серебряных крышек на тележке и стал кормить ее клубникой в шоколаде.

Остальная еда была уже поглощена; они сделали перерыв в своих любовных ласках, чтобы вкусить гастрономические совершенства кухни «Бабочки». Эти двое мужчин кормили ее, беря кусочки с подносов и предлагая их ей разными эротическими способами. Они пили вино, а затем кофе и наслаждались сладко-сливочным богатством итальянской выпечки.

Они оба по очереди вошли в нее в последний раз, медленно, сдерживая свой собственный оргазм, чтобы ее удовольствие могло продлиться дольше, пока она наконец не произнесла, первое слово за более чем три часа любовных утех; оно вылилось в глубокий удовлетворенный вздох: «Достаточно».

23

Голливуд, 1969.

Энн Хастингс больше всего на свете хотела с кем-нибудь переспать. Она решила, что это ужасно — в возрасте тридцати одного года все еще оставаться девственницей. Особенно в такое время!

Когда она припарковала свой «мустанг» на зарезервированном месте маленькой автостоянки у знания «Королевские бургеры от Тони» (Эдди сохранил вывеску из сентиментальных соображений), она подумала обо всех девушках, которых только что видела на Хайленд-авеню, в вышитых синих джинсах, босиком и с длинными волосами. Их бедра и большие пальцы ног были обнажены в надежде на поездку. И они обычно добивались своего!

Энн иногда изумляло это новое время. Она часто чувствовала, что заснула много лет назад и только теперь проснулась — чужой в еще более чужой стране. Как мистер Ван Винкл. Вокруг нее свершались революции: расовая, антивоенная, культурная, сексуальная… Секс определенно занимал ее мысли в эти дни. Как она могла заставить себя не думать об этом? Она спрашивала себя, входя через заднюю дверь закусочной, приветствуя взмахом руки рабочих и направляясь к двери с надписью «Посторонним вход воспрещен». С такими фильмами, которые теперь показывали, такими как «Полночный ковбой» и «Волосы», и повсеместно расклеенными постерами, рекламирующими фильм «О! Калькутта!», где демонстрировалась плоть, плоть и плоть, трудно было думать о чем-то другом. Программы новостей по телевидению показывали голых детей на Вудстокском фестивале, они занимались любовью на траве, свободные и счастливые. Женщины теперь принимали противозачаточные таблетки. Им позволили наконец быть сексуальными агрессорами. Это был век свободной любви и свободного секса. Помилуй господи, этим занимались все!

Ну, возможно, не все, решила Энн, тихо входя в офис и закрывая за собой дверь. Беверли сидела за своим столом, разбирая утреннюю почту. Кармен сидела за другим столом, ее пальцы летали над счетной машинкой.

На них, казалось, сексуальная революция нисколько не повлияла.

Сколько лет Энн знала Беверли Хайленд? Десять, подсчитала она. Они встретились в 1959 году в старом жилом доме на Чероки. Но даже при том, что с тех пор они вместе работали у Эдди, Беверли по-прежнему оставалась для Энн загадкой.

Удивительно, но в жизни Беверли Хайленд не было мужчины, хотя она была очень красива. Ошеломляющей была не только ее внешность, но и походка, манеры, душа. Беверли просто шла правильным путем и говорила правильно; она была мягкой, уравновешенной и любезной. И выглядела просто идеально в мини-юбке от «Мэри Квант» и белых ажурных колготках. Ее не портила даже старомодная прическа «френч твист» в этот космический век, когда в моде были сэссон и Найджел Дэвис.

К тому же Беверли была хорошо обеспечена материально. Не то чтобы она была богата, но она сделала неплохие вложения в Вэлли, к тому же владела частью сети «Королевских бургеров». Она была одной из наиболее желанных, наиболее привлекательных молодых женщин в Лос-Анджелесе, и все же, насколько Энн было известно, у нее не было мужчины. За десять лет Беверли не разу не заметили с парнем — она ни с кем не встречалась. Вся жизнь Беверли, пришла к заключению Энн, была посвящена работе. Она была так предана работе и проводила так много часов, управляя «Королевскими бургерами», что Эдди и Лаверн сложили свои полномочия почти одновременно.

«Почему, — задавалась сейчас вопросом Энн, как и много раз прежде, — Беверли избегает мужчин?»

С ними еще работала Кармен Санчес, бухгалтер компании. В тот первый день шесть лет назад, когда Беверли привела Кармен в закусочную и объявила, что она будет работать с ними, Энн подумала, что наконец получила ответ: Беверли, должно быть, предпочитает женщин. Но живот Кармен вскоре раздулся, и она постоянно проклинала человека по имени Мануэль.

В течение пяти лет, начиная со дня рождения маленькой Розы, Кармен вела одинокую жизнь. Она так же, казалось, не хотела иметь дело с мужчинами.

«Но, по крайней мере, — думала теперь Энн, — Кармен познала мужчину, даже если только однажды». Энн не могла уверенно сказать это в отношении ужасно скрытной Беверли, которая никогда никому не позволяла приближаться к себе. «Неужели это возможно, — задавалась вопросом Энн уже не впервые, — что Беверли сексуально так же невинна, как она сама?»

— Где Дебби? — спросила Энн, откладывая свою сумочку, опускаясь на диван и кладя ноги на оттоманку.

Беверли не подняла взгляда от почты, которую читала.

— Дебби ушла от нас.

Энн застонала. Не может быть.

— Куда она отправилась? В Сан-Франциско? — Туда решили уехать две последние секретарши.

— Я не знаю. Она просто пришла сегодня утром, объявила, что она больше не Дебби Шварц, а Дебби Дэффодил, и собирается на поиски своей судьбы.

Энн покачала головой. Для них наступило трудное время: хороших служащих найти было нелегко.

Беверли наконец посмотрела на нее.

— Как это произошло?

— В магазине «Резеда» возникла небольшая неприятность, но я распутала дело, уволив менеджера и поставив на его место помощника менеджера. Я думаю, что она справится. Мы не должны больше получать жалобы от департамента здравоохранения с той стороны.

— Что-нибудь еще?

Энн помассировала ноги. Она была теперь региональным менеджером «Королевских бургеров» и должна была часто объезжать четырнадцать магазинов. Ее исключительной задачей был контроль качества — она проверяла, чтобы во всех точках продажи товар был хорошего качества.

— Да, Кармен права. Продажи падают во всех из них. С тех пор как «Макдоналдс» начал в прошлом году выпускать свои бигмаки, «Королевский бургер» стал неотвратимо терять своих клиентов. Все мои менеджеры согласились, что мы должны выпустить двойной гамбургер. Я также думаю, что мы должны установить новые микроволновые печи во всех магазинах.

Беверли кивнула и записала что-то на кусочке бумаги.

На ее столе царил беспорядок, что было очень не похоже на Беверли, которая была опрятна до педантичности и в своей внешности, и у себя дома в Голливуд Хиллз. Энн бывала в ее доме в испанском стиле и каждый раз поражалась царившему там порядку Беверли настаивала, чтобы такая же дисциплина поддерживалась и в магазинах «Королевские бургеры». Грязи и неопрятности не было места в ее жизни.

Но из-за того, что она, казалось, не могла удержать секретаря, и потому что Эдди больше не собирался сам принимать участие в делах своей собственной компании, Беверли вынуждена была постоянно бороться, чтобы не оказаться заваленной документами. Как раз сегодня из пресс-службы пришел толстый конверт.

Это была другая тайна, касавшаяся Беверли, которой тоже часто интересовалась Энн, — ее одержимость преподобным Дэнни Маккеем.

Энн был хорошо известен яркий проповедник из Техаса. Любой, кто смотрел новости, или читал газеты, или ходил в книжные магазины, узнавал эту широкую улыбку. После его знаменательной речи, произнесенной у стен больницы «Паркленд» в Далласе еще в 1963 году, Дэнни Маккей стал популярной личностью. И теперь, после того как он издал свою новую книгу «Почему Бог выбрал Кеннеди», которая оказалась в списке бестселлеров, его известность росла.

Энн не знала, что связывало Беверли с харизматичным преподобным, но подозревала, что Беверли действительно могла быть знакома с Дэнни Маккеем когда-то в прошлом. Независимо от того, какие это были отношения, Беверли держала все в секрете. И еще она была одержима этим.

Взять, к примеру, эту пресс-службу. Беверли заключила с ними контракт шесть лет назад, вернувшись из Далласа. «Мне интересна любая информация о Дэнни Маккее», — сказала она им. Не имеет значение, какого объема упоминание или в какой газете опубликована статья, они должны были присылать ей вырезки. Беверли тратила одно утро в неделю, просматривая содержимое толстого конверта и детально изучая новости о деятельности Дэнни Маккея. Беверли сидела теперь за своим столом, изучая подборку с напряженным лицом, читая о поездке Дэнни во Вьетнам, где он читал проповеди войскам.

Энн встала и подошла к маленькому офисному холодильнику Взяв банку напитка «Метракал» и медленно вылив его в стакан, она вернулась к размышлениям о сексе.

То, что она все еще была девственницей, было абсурдом, и Энн действительно не могла сказать, почему так получилось, кроме того, что у нее было не так много возможностей познакомиться с парнями, которые ей нравились. Из-за работы в «Королевских бургерах» она была довольно занятой и оказываясь в обществе, всегда казалась неуместной. В тридцать один год она чувствовала себя старой в этом внезапно помолодевшем обществе. Любой, кто ходил в школу в пятидесятых, казалось, был динозавром. При наличии такого большого количества сексапильных и покладистых девушек в эти дни полноватая тридцатилетняя Энн Хастингс почти не имела шанса понравиться молодому человеку. Так было до тех пор, пока она не встретила Стива.

Стив Фаулер был профессором политологии, она встретила его на недавнем антивоенном слете в Сенчури-Сити. Их обоих чуть не арестовали, и им удалось избежать дубинок полицейских только потому, что они запрыгнули в его «фольксваген» и умчались с места происшествия. Они пошли в вегетарианский ресторан, чтобы обсудить нечто важное, и слово за слово, прежде, чем Энн осознала это, она приняла приглашение Стива как-нибудь зайти к нему домой и покурить травку. И это должно было произойти именно сегодня вечером.

Она не была влюблена в Стива никоим образом; он даже не очень привлекал ее. Но он был умным, образованным, человеком совести (ему сделали выговор в прошлом году за то, что он велел своим студентам выйти из аудитории и не возвращаться до тех пор, пока Никсон не отзовет обратно наши войска из Вьетнама), и он прозрачно намекнул, что ему нравятся женщины с рубенсовскими формами. Он был также старше ее и намекал на то, что является весьма опытным любовником.

Это было как раз тогда, когда Энн задумала сделать решительный шаг и выяснить, каково то, чего она пока не знала. Некоторые тайны должны были наконец открыться ей сегодня вечером, и она едва могла сдерживать волнение.

— Если я тебе больше не нужна… — сказала она, когда допила «Метракал».

Беверли улыбнулась:

— Возьми отгул. Ты его заработала.

Энн засмеялась и поспешила к выходу. «Возьми отгул!» Ей нужно было слишком много всего сделать, прежде чем она отправится домой к Стиву в шесть: купить новую одежду, разориться на прическу, маникюр и, наконец, успеть в Центр планирования семьи, чтобы ей вставили противозачаточную диафрагму…

Счетная машина продолжила свою работу — щелк, щелк, щелк — и выдала плохие новости. Кармен вытащила длинную ленту, оторвала ее и, нахмурившись, смотрела в течение минуты на итоговые цифры, перед тем как повернуться и положить ленту на стол Беверли.

— Очень скоро у нас будут серьезные неприятности, amiga, — сказала она, — если Эдди что-нибудь не предпримет, причем быстро.

У Беверли не было необходимости просматривать ленту. Они уже давно обсуждали эту проблему, с тех пор как им открылась жестокая действительность: «Макдоналдс» и «Кентакки фрайд чикен» быстро занимали области, где когда-то монополистом являлась компания «Королевские бургеры».

Ситуация была неблагоприятной. Как только Эдди заработал достаточно денег, чтобы обеспечить себя и Лаверн новыми дорогими игрушками и заканчивали путешествиями, он потерял всякий интерес к своей компании. «Ты управляешь компанией», — сказал он Беверли два года назад, когда, пританцовывая, вышел из закусочной, позвякивая ключами от новой модели своего «линкольна-континенталь». Как считал Эдди, пока «Королевские бургеры» обеспечивал ему машины, лодки, билеты на самолеты, он не собирался интересоваться делами компании. И он знал, что может доверять Беверли следить за ростом прибыли «Королевских бургеров».

Проблема заключалась в том, что пока «Королевские бургеры» являлись единственным местом в городе, где подавали вкусную пищу по низким ценам в чистой, заслуживающей доверия обстановке, все было прекрасно. Но теперь стали возникать другие сети кафе быстрого питания и фирма начинала терпеть ужасные убытки.

Беверли пыталась в прошлом году уговорить Эдди выпустить акции. Компания не была представлена на нью-йоркской фондовой бирже. Они могли бы стать такой же крупной компанией, как «Макдоналдс».

Но Эдди не был в этом заинтересован. «Нет, — сказал он. — „Королевские бургеры“ — семейный бизнес. Мы не хотим вовлекать никаких незнакомцев. Мы закрытое предприятие. Мы получаем доход. Люди ели наши гамбургеры и булочки слишком долго, для того чтобы теперь перестать это делать. Это подобно зависимости, правильно?»

Неправильно. Он был неправ.

Большие гамбургеры и большее разнообразие — вот чего хотела теперь публика. И у «Королевские бургеров» возникла необходимость измениться вместе со временем, для того чтобы выжить.

— Это выглядит плачевно, Беверли, — сказала Кармен, открыв холодильник и взяв баночку «Фреска». Полки были забиты зелеными и синими банками, и склад был забит до потолка ящиками с диетическими прохладительными напитками. Как только просочилась новость о том, что эти напитки должны запретить, Беверли заказала как можно больше «Фреска» и «Диет-Райт», столько, сколько могло поместиться на складе. Заменители сахара согласно слухам должны были стать в ближайшем будущем горькими и неприятными на вкус.

— Где Эдди? — спросила Кармен, когда села на диван, откуда недавно встала Энн.

— Где же еще? Налетном поле Санта-Моники. — Это была их самая последняя игрушка: «Цесна-172». Они с Лаверн брали уроки пилотажа.

— Мы выйдем на рынок с гамбургером «Краун»?

— Придется. И поставим цену на четыре цента ниже бигмака.

— А что насчет цыпленка?

— Если мы все-таки решим включить в меню цыпленка, его нужно будет продавать в другой форме. Жаренным на решетке, может быть.

На лице Беверли появилось выражение глубокой сосредоточенности, которое так хорошо было известно Кармен.

В отличие от Энн Хастингс Кармен знала все, что можно было знать о Беверли Хайленд. Она понимала, для чего предназначались эти статьи, присылаемые пресс-службой.

Кармен прошла долгий путь, начиная с тех дней, когда была далласской проституткой. Теперь она получила диплом колледжа и работала над тем, чтобы стать дипломированным бухгалтером, жила в хорошей квартире в районе Вествуд вместе с дочкой — смышленой и здоровой маленькой девочкой, хорошо, зарабатывала на должности бухгалтера в «Королевских бургерах» и обзавелась хорошими друзьями в лице Беверли, Энн и Роя Мэдисона. Но она, так же как и Беверли, не могла позволить умереть старым ненависти и злобе. Раны были слишком глубокими, чересчур, а воспоминания — болезненными. Она знала, что Беверли жила ради того, чтобы отомстить Дэнни, что каждое движение, которое она делала — даже управляя «Королевскими бургерами», было учтено в ее долгосрочном плане, она должна была стать богатой и могущественной и когда-нибудь отплатить ему за то, что он с ней сделал. Кармен поддерживала ее. У нее тоже была мечта однажды увидеть, что Мануэль получил то, что он заслужил.

И так же, как ее лучшая подруга, Кармен навсегда покончила с мужчинами.

Когда-то в Далласе, в тот роковой день ноября, многие люди под влиянием эмоций перевернули страницу книги своей жизни. Смерть Кеннеди внезапно опрокинула равновесие мира. Люди чувствовали себя отрезанными, брошенными. Они искали способа искупить грехи, за которые их, очевидно, наказывали. Количество преступлений уменьшилось в дни после убийства; посещаемость церкви увеличилась; старые обиды прощены; долги списаны; извинения произнесены; трещины склеены, клятвы и обещания перед Богом и друг перед другом выполнены. Люди неожиданно взглянули на себя и оказались недовольны тем, что увидели. Многие, подобно Кармен, испытали почти религиозное откровение. Они собирались измениться.

Но потом, когда шок постепенно прошел и мир вернулся на круги своя, клятвы и обеты стерлись из памяти, большинство людей возвратились к своему прежнему образу жизни. Но не Кармен Санчес. Неожиданная и безвременная смерть человека, которого она любила и уважала, оставила в ней слишком глубокий отпечаток. Она сдержала свое обещание Богу быть непорочной с этого времени.

Были времена, однако, когда она чувствовала любовь ко всему миру, когда, например, ее хвалили преподаватели в колледже Вэлли, или в тот день, когда она закончила бизнес-школу при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, или тогда, когда Роза пошла в детский сад. И Кармен смягчилась в своих суждениях об обществе. И в этих редких случаях она замечала напряженность Беверли и чувствовала жалость к ней.

Кармен знала, какие дьяволы преследуют Беверли Хайленд, ведь она и сама была жертвой, приносимой ради чужих интересов. Она понимала, как отчаянно Беверли любит младенцев — глядя, как она привязалась к Розе. Но Беверли не суждено было иметь своих детей из-за того, что сделал с ней когда-то Дэнни. И Кармен знала, что Беверли вычислила, когда должен был бы родиться ее ребенок, и втайне оплакивала этот несостоявшийся день рождения каждый год.

Кармен смотрела на голову, склоненную над новостями пресс-службы о Дэнни Маккее, платиновые волосы искрились под верхним светом; она задавалась вопросом, что же случится в тот день, когда Беверли наконец еще раз встретится с Дэнни.

— У тебя пока все в порядке? — спросила Кармен, допив «Фреска». — Мне нужно поехать в школу и забрать Розу.

Беверли подняла на нее глаза и улыбнулась.

— Все хорошо, Кармен. И привези ее сюда на обратном пути. У меня для нее есть подарок.

— Опять? Ты испортишь ее прежде, чем у меня будет шанс сделать это! — Кармен вышла с охапкой книг, она готовилась к предстоящему экзамену на сертификат дипломированного бухгалтера.

Оставшись одна в офисе, Беверли вернулась к новостям, которые она изучала. Среди прочего была статья о несчастном случае, который произошел в Викторвилле, в пустыне Моджава.

Маленький заголовок гласил: «Местная женщина обвиняет Дэнни Маккея в смерти мужа».

Беверли запомнила имя. Миссис Мэгги Керн. Затем она открыла ящик и достала карту штата Калифорния.

Энн поняла, что напугана до смерти. Это было смешно, конечно, потому что, в конце концов, секс был столь же естествен, как еда или сон. И все занимались этим.

Она очень старалась сохранять невозмутимость. Сидя в удивительно грязной (это разочаровывало) квартире Стива, она вежливо слушала включенный слишком громко «Пинк Флойд», пила вино из кувшина, сидела, скрестив ноги, на полу, хотя у него была мебель, и кивала в процессе длительного монолога Стива о Баба Рам Дасе и психоделическом движении. Стив использовал такие слова, как «запредельный», «отпадный» и «вызывающий галлюцинации». На стенах у него были постеры с изображением Питера Макса, свечи в форме гениталий и множество ловушек для тараканов, разбросанных на кофейном столике.

После четвертого бокала вина, пытаясь не оглохнуть от прослушивания «Благодарных Мертвых», Энн начала кое-что осознавать. Стив с его седеющей бородой, школьным кольцом и часами «Бьюлов» был фальшивкой. Однако он был мужчиной. И он пообещал ей «хороший секс», после того как они выкурят пару косяков. И, так как он уже начал поглаживать ее, это означало, что пришло время пойти в другую комнату и заняться введением диафрагмы.

Когда она только вошла в квартиру, она оставила свою сумку и пальто в спальне. Теперь она вошла туда и закрыла дверь.

— Чем ближе к моменту полового акта вы вставите диафрагму, — проинструктировала ее медсестра в Центре планирования семьи, — тем лучше. Конечно, вы можете ввести ее за несколько часов до этого, но спермицид утратит свою эффективность.

Энн была особенно осторожна. Меньше всего она хотела забеременеть.

Она быстро сняла трусики и торопливо затолкала их в свою сумку. В гостиной музыка изменилась на нечто расслабляющее, что подразумевало, что Стив был готов и ждал ее. Энн очень хотела казаться спокойной и опытной. Она бы умерла, если бы он догадался, что это ее первый раз.

Диафрагма была похожа на летающую тарелку в миниатюре, мягкую и эластичную в центре, но с твердым ободком. Достав тюбик с гелем, она обильно смазала им вокруг ободка и добавила в качестве дополнения в середину. Затем осторожно положила тюбик назад в сумку. Она не хотела бы, чтобы он, войдя, нашел это. Контролировать рождаемость было немодно, консервативно. Это лишало секс спонтанности, так как занятия им предполагали свободный и ничем не стесненный дух.

— Вы должны сложить ее вот так, — показала ей медсестра. — Возьмите диафрагму двумя пальцами и сожмите ободок вот так. Это для введения внутрь. Как только она окажется внутри вашего влагалища, она раскроется и займет место у входа в шейку матки.

В кабинете доктора все выглядело так легко. А теперь руки Энн дрожали, она использовала слишком много геля, и проклятая вещица отказывалась ей помочь.

Наконец ей удалось соединить ее края вместе наподобие мексиканского пирожка «тако» из кукурузной лепешки, но, когда она наклонилась, чтобы вставить ее, диафрагма выскользнула у нее из рук, отлетела к другому краю комнаты, с хлопком ударилась о стену и закатилась на пол позади комода. Она в ужасе уставилась на стену.

— Энн? — раздался голос Стива по другую сторону двери. — Ты в порядке? Я иду!

Торопливо натянув юбку, она подошла к двери и открыла ее.

Он был абсолютен гол и в полной готовности.

— О-о, — только и сказала она.

Стив взял ее за руку и повел обратно в гостиную, где Донован пел что-то милое. Сердце Энн бешено колотилось. Она никогда прежде не видела член в реальной жизни. Конечно, в эти дни изображение было даже на постерах. Но с тех пор, как у нее последний раз была хоть какая-то близость — когда ее выпуклости трогал мальчик во время учебы в средней школе, — прошло четырнадцать лет.

Стив опустил ее вниз на огромные мадрасские подушки и начал целовать.

Энн пыталась выполнять свою роль. Она делала все необходимое и старалась достичь сексуального возбуждения (потому что он, конечно же, не делал для этого ничего). Но все, о чем она могла думать, была диафрагма, упавшая за комод. Она понимала, что теперь совсем не защищена. «Может, нужно остановить его», — подумала она, когда его рука направилась прямо к ее лону.

Но она зашла слишком далеко, ей было любопытно, и она отчаянно хотела перестать быть человеком с сексуальными отклонениями в этот век отсутствия девственниц.

— Подожди, — сказала она, запыхавшись, когда он вдруг начал вонзаться в нее. Это было слишком быстро. Она не была готова. Ее блузка была все еще наглухо застегнута. Он ни разу не залез ей под лифчик, а это было именно то, в чем она нуждалась.

Стив сидел на ней верхом, его глаза были закрыты, он пытался проникнуть внутрь нее с натиском, который пугал ее.

Она потянулась, чтобы отвлечь его. Он неправильно истолковал ее намерение, пробормотал: «О, детка!» и кончил ей в руку.

Дом Мэгги Керн стоял в новом районе, где молодые семьи все еще высаживали лужайки, а заборы еще не сделали из соседей незнакомцев. Пресс-служба дала адрес женщины, поэтому Беверли нашла ее без труда.

Она позвонила в дверь и услышала крик ребенка.

Когда дверь открылась, вниманию Беверли предстало очень симпатичное лицо, обрамленное вьющимися рыжевато-золотистыми волосами. Но зеленые глаза были очень печальными и опухшими от слез. Мэгги Керн держала младенца на руках.

— Да? — произнесла она.

— Миссис Керн?

— Да.

— Меня зовут Беверли Хайленд. Могу ли я поговорить с вами несколько минут?

— Простите. Независимо от того, что вы продаете, я не интересуюсь этим.

— Я ничего не продаю, миссис Керн, — мягко сказала Беверли. — Я прочитала вашу историю в газете.

Что-то вспыхнуло в глубине зеленых глаз. Мэгги сказала:

— Я больше не даю интервью! — и начала закрывать дверь.

— Пожалуйста, — сказала Беверли. — Я не репортер. Понимаете, я когда-то была знакома с Дэнни Маккеем. Много лет назад. Я понимаю, через что вы прошли.

Гостиная была очень опрятной, чистой, обставлена мебелью, которая все еще пахла магазином. Мэгги и ее муж Джо, как вскоре узнала Беверли, переехали сюда из Сан-Диего всего четыре месяца назад. Это был дом их мечты. Джо даже начал строить игровую площадку во дворе для двух своих детей.

Мэгги приготовила кофе и достала свежий торт с орехами пекан. Ребенок сидел на диване между двумя подушками, и Беверли не могла оторвать от него глаз.

Мэгги, как показалось Беверли, могла свободно говорить об инциденте. Казалось, что она испытывала необходимость поговорить об этом.

— У Джо было больное сердце. Именно поэтому мы уехали из Сан-Диего. Врач сказал ему, что он испытывал слишком большой стресс. И что мы должны переехать в местность, где темп жизни более медленный. Джо старше меня. Ему сорок два, а мне сейчас двадцать шесть. — Она взяла ребенка и приложила его к груди. — Джо был герой войны, награжден медалями, — тихо сказала она. — В Корее.

Она продолжала рассказывать историю, которую Беверли уже знала из газетной вырезки. Как Джо ходил от специалиста к специалисту, ища средство, чтобы излечиться от своей болезни, и только каждый раз расстраивался. А затем, два месяца назад, в Викторвилль приехал Дэнни Маккей. Знаменитый Дэнни Маккей, в настоящее время находившийся во Вьетнаме, выступавший с проповедями перед деморализованными войсками.

— Он установил свою палатку за городом, — сказала Мэгги. — Все пошли главным образом из любопытства. Я никогда до этого не посещала проповеди под открытым небом. Мы с Джо христиане. Мы ходили в церковь каждое воскресенье. Но это было нечто новое. И, кроме того, мы слышали, что Дэнни Маккей известен своим целительством.

Беверли знала и это из своих альбомов для газетных вырезок. Они были заполнены разрозненными статьями из газет со всего юга: Дэнни Маккей изгоняет дьяволов из истеричной женщины, заставляет парализованного ребенка снова ходить. Он даже возмутил общественность, заявив, что воскресил человека из мертвых.

И люди верили этому.

Люди, подобные этой бедной женщине с ребенком на руках.

— Мы с Джо пошли на собрание, которое проводил Дэнни, — сказала Мэгги. — Я пошла из любопытства. Но Джо… — Она вздохнула, и ее глаза увлажнились. — Я знаю, в глубине души он надеялся, что Дэнни сможет вылечить его. Мы слышали о его чудесах.

Остальное Беверли было известно. Собрание было шумным, типичным для религиозных бдений Дэнни Маккея, и Джо Керн, поддавшись всеобщему безумию, подбежал к сцене и попросил, чтобы его вылечили. Это был весьма драматичный момент. По сообщению свидетелей, Дэнни приложил руки к Джо, и тот упал в обморок. Но свидетели не сообщили ни полиции, ни репортерам того, что Дэнни велел Джо выбросить его лекарства от сердечной недостаточности. Нет, никто не слышал, чтобы преподобный Дэнни говорил это.

Но Джо Керн слышал, что Дэнни говорил это, и выбросил свои лекарства, потому что преподобный Дэнни сказал, что они ему больше не понадобятся и что продолжать принимать их — значит демонстрировать неверие в Бога. А неделей позже у Джо Керн случился масштабный тромбоз венечных сосудов, и он умер.

Мэгги была вне себя от горя. Она пошла в полицию и в редакции газет, обвиняя Дэнни Маккея, который все еще был в городе, в убийстве. Но у Дэнни были хорошие связи с некоторыми должностными лицами, и поэтому никакого расследования проведено не было, а на следующий день Мэгги Керн была уволена с работы.

— Я знаю, что Дэнни Маккей велел им избавиться от меня. Сначала он убил моего мужа, а теперь он пытается убить меня!

Беверли достала льняной носовой платок из своей сумочки и положила в руку Мэгги. Молодая женщина плакала в течение нескольких минут, затем взяла себя в руки.

— Мисс Хайленд, я исполнительный секретарь. Я печатаю девяносто слов в минуту и стенографирую сто двадцать. Я хорошо зарабатывала в Сан-Диего. И прилично зарабатывала здесь, работая в маклерской фирме. Свои обязанности я всегда выполняю — не было никакой причины увольнять меня. — Она пристально посмотрела на Беверли с гневом и болью в глазах. — Мисс Хайленд, я считаю себя доброй христианкой. Но я говорю теперь, что хотела бы видеть этого ублюдка Дэнни Маккея повешенным!

Затем она опустила глаза на спящее лицо ребенка: силы покинули ее.

— Что мне делать? — прошептала она. — Джо проработал всего два месяца. Он даже не получил права на страховое пособие. На его похороны ушли наши последние сбережения.

— Миссис Керн, — мягко сказала Беверли, — я сочувствую вашему горю.

— Почему мир обожает этого человека? — пробормотала Мэгги, стирая слезы со щек. — Почему они не видят его настоящего лица? — Она снова посмотрела на Беверли зелеными глазами, на сей раз сияющими вызовом и храбростью. — Это было ужасно, все те несчастные люди в той палатке, которые клали свои деньги в его посуду для подаяний; бедные отчаявшиеся люди, калеки, больные и утратившие надежду, отдавали ему свои деньги! Неужели я единственный человек, который видит Дэнни Маккея таким, какой он есть на самом деле? Он чудовище!

— Я знаю его, миссис Керн. Я знаю его давно. Знаете, — она нежно посмотрела на ребенка, спящего на руках у матери, — у меня сегодня был бы собственный ребенок, если бы не Дэнни Маккей. И ему или ей было бы уже четырнадцать лет.

Солнечный свет, струящийся сквозь прозрачные занавески, начал отбрасывать длинные золотые лучи на новую современную мебель, за которую еще не было заплачено. Снаружи крики и смех детей звучали по всей округе. Это было место, куда пары, подобные Джо и Мэгги Керн, приехали, чтобы пустить здесь корни глубоко, вырастить детей среди верных друзей и хороших соседей, а затем, возможно, жить здесь, выйдя на пенсию, испытывая удовлетворение от того, что они сделали.

Дэнни Маккей делал больше, чем просто убивал людей, — он убивал мечты.

— Миссис Керн, — мягко сказала Беверли, — как вы отнесетесь к предложению вернуться в Лос-Анджелес и работать у меня?

Войдя в офис и приготовившись провести здесь вечер, выполняя работу, накопившуюся за день, потому что ее поездка в Викторвилль заняла все утро и день, Беверли удивилась, обнаружив там Кармен и Энн. И, когда она увидела, что они плачут, ее удивление превратилось в тревогу.

— О, Беверли! — причитала Энн. — Это самая ужасная новость!

Беверли молча стояла у двери, уставившись на своих по-друг.

— Эдди и Лаверн, — сказала Кармен. — Их самолет упал в океан недалеко от Малибу. Беверли, они мертвы!

Завещание было оглашено неделей позже. Присутствовали все самые близкие Эдди люди, даже Рой Мэдисон, который отменил целый день съемок популярного телевизионного детективного сериала. Они неотрывно смотрели на поверенного, когда он сообщал им последнюю волю Эдди и Лаверн.

Абсолютно все — «Королевские бургеры», миниатюрное поле для гольфа в Вентуре, автомойка на бульваре Вилшир и магазин мужской одежды в Беверли Хиллз под названием «Эдди Фанеллис» — переходило Беверли Хайленд.

24

Джейми не мог сдержаться. Это такое наслаждение — плавать голым в бассейне Беверли Хайленд!

Он делал это уже семь раз, начиная с того дерзкого первого раза в январе, и сегодня не предполагалось исключения, несмотря на пасмурную мартовскую погоду. Но ему помешали как раз в тот момент, когда он только собирался расстегнуть молнию на джинсах. Он стоял там, босой с голым торсом, руки на молнии, уже предаваясь эротическим размышлениям о плавании для своей хозяйки-вуайеристки, когда вдруг кто-то появился на дорожке, ведущей к бассейну.

Это был молодой человек в плавках с полотенцем на шее. Он прокричал:

— Эй, привет! Я могу быстро окунуться прежде, чем ты будешь дезинфицировать воду?

Ошарашенный — он никогда прежде ни с кем не встречался на территории Беверли Хайленд, — Джейми быстро отступил и сказал:

— М-м, конечно. Будь моим гостем.

Молодой человек, которому на вид было около двадцати, сказал:

— Благодарю, — отбросил полотенце и нырнул в воду. Он проплыл несколько кругов, затем появился со стороны Джейми и вылез из бассейна.

— Ух! Просто замечательно! Мне нужно было смыть паутину прошлой ночи!

Джейми наблюдал за брошенным полотенцем незнакомца и удивлялся легкости, с которой тот плавал в бассейне мисс Хайленд. Кто он такой?

— Знаешь, — сказал молодой человек, насухо вытирая полотенцем волосы, — ты мне кого-то напоминаешь. Мог я где-нибудь видеть тебя прежде?

Джейми потянулся за щеткой для бассейна и опустил ее в воду.

— Не знаю. Возможно.

— Эй! Это было в «Пеппис»?

— «Пеппис»! Это та веселая дискотека на улице Робертсон? — Джейми засмеялся. — Ты не встретил бы меня там. Я не думаю, что моя подруга одобрила бы это.

— А как насчет общежития в студенческом городке Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе? Ты случайно там не учишься?

— Нет. Я учился на факультете драмы в Калифорнийском государственном университете.

— О, так ты актер. Где ты снимался? Может, поэтому твое лицо кажется мне знакомым?

— Ну, я исполнил несколько ролей. Пару месяцев назад, например, я снимался в фильме «Все мои дети».

— Эй, ты не шутишь?

Джейми наблюдал, как молодой человек выполнял некоторые упражнения на растяжку. Тот определенно не спешил и определенно чувствовал себя здесь как дома.

— Итак, — медленно сказал Джейми, выясняя обстановку, — ты друг мисс Хайленд или что-то в этом роде?

— Можно и так сказать.

— Хорошо у нее работать?

— Я не знаю, — юноша коснулся руками пальцев ног и выпрямился. — Я не работаю у нее. Почему ты спрашиваешь?

— Просто интересно. Знаешь, у нее, возможно, есть связи в деловых кругах. Я думаю, можно было бы воспользоваться некоторой помощью, если ты понимаешь, о чем я.

Незнакомец поднял полотенце, накинул его себе на шею и постоял минуту, глядя на Джейми долгим взглядом.

— Да, — медленно сказал он. — Я понимаю, о чем ты.

Их глаза встретились на мгновение, затем молодой человек неожиданно сказал:

— Ну, мне пора идти! Спасибо, что подождал, пока я плавал. Надеюсь, я не нарушил твой график. — И он ушел по дорожке.

Джейми наблюдал, как он шел.

— «Пеппис», — произнес он. — Гей-бар.

Неужели этот парень подкатывал к нему?

Это заставило Джейми вздрогнуть. Решив, что слишком опасно снимать штаны в такой момент, особенно, когда неподалеку ошивался тот парень, Джейми неохотно погасил свое сексуальное возбуждение, остался в джинсах и перешел к чистке бассейна Беверли Хайленд.

Шаги Джо можно было слышать на мраморном полу, когда он приближался к солярию. Оказавшись в дверном проеме, модно одетый, с сухими волосами и ослепительной улыбкой, он поздоровался и направился в джунгли из папоротников и виноградных лоз. Беверли и Мэгги Керн наслаждались легким поздним завтраком, состоявшим из тостов, яиц и чая, и обсуждали дела предстоящего дня. В Нью-Гемпшире должны были состояться первичные выборы, и Беверли переправила много денег в нужные политические карманы, чтобы обеспечить победу Дэнни.

Мэгги наблюдала, как Джо сел и налил высокий стакан апельсинового сока.

— Итак? — спросила она, — что ты выяснил?

Молодой человек, уверенный в своей привлекательной внешности и яркой индивидуальности, откинулся на спинку стула и одарил ее своей лучшей улыбкой.

— Он не гей, и он не женат, но у него есть девушка. Немного образован, основная специализация — драма. Отчетливо артикулирует, не говорит подобно обезьяне. Выглядит здоровым. Зубы у него хорошие. И голодные. Очень голодные.

Мэгги посмотрела на Беверли, которая легонько кивнула.

— А теперь, — сказал Джо, наклоняясь вперед. — Может быть, вы скажете мне, для чего вы хотели узнать это?

— Ну, — сказала Мэгги, открывая пакетик «Свит-н-Лоу» и кладя его содержимое в чай. — Мы должны быть осторожны с теми, кто проникает сюда.

— Почему бы просто не поручить отделу безопасности проверить его, как вы обычно делаете?

— Есть некоторые вещи, которые не может выяснить даже частный детектив, Джо. Спасибо за доставленную нам информацию.

— Конечно, — сказал он, пожав плечами, и встал. — Он, вероятно, подумал, что я хотел подъехать к нему.

— Джо!

Он засмеялся.

— Прости, мам, — сказал он, наклоняясь и целуя Мэгги в лоб. — Тетя Бев, в любое время, когда тебе что-нибудь понадобится сделать, я с удовольствием помогу. До свидания.

Мэгги засмеялась и покачала головой.

— Вот это молодежь сегодня!

— Да, — сказала Беверли сдержанным голосом, размышляя о Джейми, чистильщике бассейна. — Молодежь…

25

Голливуд, 1971.

Когда Беверли вошла с ярко освещенной улицы и последовала за хозяйкой через темный ресторан, она не заметила человека у барной стойки, наблюдавшего за ней. Это был крупный, хорошо одетый темнокожий мужчина. Он не сводил с нее глаз, когда ее вели к маленькому столику в углу, где она была частично скрыта растениями и где единственная свеча освещала ее лицо. Хотя белые женщины были не в его вкусе, он заметил, что она довольно красива, и задавался вопросом, был ли платиновый цвет ее волос настоящим.

Этого человека звали Джонас Бьюкенен, он носил оружие в кобуре под пиджаком.

Бьюкенен был единственным посетителем в баре. Позже, после трех, он знал, это место заполнят люди, выстроившиеся в очередь. Но пока было только два с небольшим; шумной толпы не будет до четырех часов.

Он медленно потягивал свой коктейль и украдкой поглядывал на молодую светловолосую женщину. Она заказала что-то у официантки, затем достала записную книжку из сумки и начала писать. Он видел, что время от времени она поглядывает на часы.

Допив свой коктейль, Бьюкенен, оставил деньги на барной стойке, застегнул пиджак, удостоверился, что оружие незаметно, и медленно двинулся в направлении углового столика.

Скрытый обилием папоротников и пальм, он смог приблизиться к женщине незамеченным. Он изучал ее, наблюдая, как на склоненной голове белым золотом отражается искусственное освещение, как ее рука быстро движется по записной книжке. В ней было скрытое напряжение, как будто она была готова в любой момент вскочить и побежать.

И ему стало интересно, как она поведет себя, когда увидит его.

Он подошел к столу. Ощутив его присутствие, она подняла голову. Их глаза встретились.

— Мисс Хайленд? — спросил он.

Он не сказал ей по телефону, что был темнокожим. Он никогда этого не делал. Это испытание, он устраивал потенциальным клиентам. Часто им достаточно было бросить один взгляд на него — и они уходили.

Но в ее глазах не было ни единой вспышки, когда она ответила:

— Да. Вы Джонас Бьюкенен?

Он кивнул.

— Пожалуйста, присаживайтесь. Могу я заказать что-нибудь для вас?

— Нет, спасибо. Если можно, давайте сразу перейдем к делу, мисс Хайленд.

Беверли достала большой конверт и положила его перед ним.

— Это — вся информация, которая у меня есть. Жаль, что немного.

— Вы сказали по телефону, что уже воспользовались услугами трех частных детективов. Неужели они ничего не смогли найти?

— Вот все, что они нашли.

Он посмотрел на конверт — тот был неутешительно тонок. Затем он изучающе посмотрел на клиентку. Джонас Бьюкенен задавался вопросом, что она могла позволить себе. Она выглядела богатой, но он научился никогда не полагаться на внешность. Однако, когда он сообщил ей свои расценки по телефону, она не отказалась.

— Хорошо, — сказал он, открывая конверт и высыпая из него несерьезное содержимое. Он начинал чувствовать раздражение. Уйдя из полиции, чтобы открыть свое собственное частное детективное агентство, он не мечтал, что такого рода дела — поиски сбежавших детей богатых белых людей или пропавших родственников богатых белых девушек — составят большую часть его работы. Он не любил иметь дело с белыми людьми вообще, и это была одна из причин, по которой он ушел из полиции. Но, к сожалению, именно эти люди имели неприятности и деньги. — Расскажите мне, что вы знаете.

— Люди, которых я нанимала в трех различных агентствах в течение последних нескольких лет, вообще не нашли никаких сведений о моей матери. Она исчезла почти двадцать лет назад. Я написала все, что смогла вспомнить о ней, в письме, которое есть здесь. Место рождения, девичья фамилия, школы, в которых она училась, и т. д. Я полагаю, что, когда она уехала из Нью-Мехико, она могла вернуться в Калифорнию.

— Но люди, которых вы нанимали до меня, не нашли никаких ее следов?

Беверли покачала головой. Бьюкенен заметил, что ее глаза увлажнились. Но он также научился не верить слезам.

— Я должен сказать вам, мисс Хайленд, — произнес Джонас, чувствуя, что его раздражение растет, — я не могу ничего обещать. Особенно там, где три других детектива потерпели неудачу.

Теперь он ожидал увидеть подавленный взгляд, слезы на щеках, мольбы обязательно найти ее мать. Вместо этого Джонаса встретил твердый взгляд и спокойный голос:

— Я это понимаю, мистер Бьюкенен, и буду признательна за все, что вы сможете сделать для меня.

Он пробовал отнести ее к какой-либо категории людей. В эти дни Джонасу удавалось довольно легко разбираться в белых и классифицировать их на две группы. К первому типу относились хиппи-либералы, которые выступали в поддержку черных. Они искренне полагали, что являются дальтониками и стремились быть его друзьями, чтобы доказать это. Второй тип — это расисты, которые обнаружили, что не вписываются в концепцию, и стали фальшивыми либералами, чтобы доказать: они думают, что черные — обычные люди. За прошедшие десять лет Джонас встречал много таких, которые приглашали его на вечеринки, или просто любопытных. Главным образом, это были женщины, желавшие узнать, правда ли все то, что они слышали о черных. Однако Джонас еще не разобрался, к какому типу относится Беверли Хайленд. Но он непременно разберется.

— Вы сказали, что хотите, чтобы я также занялся поиском вашей сестры, — сказал он, ерзая на стуле. Джонас был крупным мужчиной, членом футбольной команды колледжа. Обычные стулья часто оказывались неудобными для него.

— Мы с ней близнецы, — сказала Беверли. — Ее удочерили, когда мы родились, тридцать три года назад. Я полагаю, что мне удалось найти поверенного, который занимался оформлением удочерения, его зовут Хаймен Леви. Но в то время я была слишком молода, чтобы понять это. Потом я возвращалась на то место, но контор там больше не было, и я не нашла никаких следов Хаймена Леви — ни старшего, ни младшего.

Джонас вздохнул. Мало того что этот случай оказался нетипичным, так его просто невозможно разрешить. Ребенок, отданный неизвестным приемным родителям тридцать три года назад, и исчезнувший адвокат; взрослая женщина, которая ушла от своего мужа двадцать лет назад, без сомнения, не имея никакого желания быть найденной.

— Я не могу ничего гарантировать, мисс Хайленд. Поиски вашей сестры могут занять много времени. Да и разъездов хватит.

— Я готова платить, мистер Бьюкенен.

«Богатый ребенок, — подумал он. — Возможно испорченный, плохо воспитанный ребенок из Беверли Хиллз, которому никогда в жизни не приходилось работать».

— И вы должны иметь в виду, что ваша мать — взрослый человек и, возможно, не хочет, чтобы ее нашли.

— Я знаю, что она не хочет, чтобы ее нашли, мистер Бьюкенен. На самом деле она будет очень стараться, чтобы ее не нашли.

— Почему это?

— Она убила человека. Именно поэтому она и сбежала.

Он уставился на нее.

— Кого?

— Моего отца. Она зарезала его. Полиции так и не удалось ее найти.

Внезапно все изменилось. И через тридцать минут после того как он услышал все детали жизни семейства Двайер и скитальческого детства Беверли на юго-западе и получил от нее первый чек, Джонас Бьюкенен понял, что недооценивал своего нового клиента.

— Я постараюсь, — сказал он, вставая.

Беверли тоже встала и протянула ему руку.

— Я знаю, мистер Бьюкенен.

Он опустил глаза на изящную белую руку, взял ее и пожал. Ответное пожатие было спокойным и сдержанным.

— Могу я спросить, — поинтересовался детектив, — почему вы выбрали меня?

— Вы были одним из нескольких в моем списке. Мне понравилось ваше объявление в «Желтых страницах». — Она улыбнулась. — Тогда я навела о вас кое-какие справки и решила, что, поскольку вы чернокожий, возможно, вы будете более добросовестным.

Он посмотрел на ее улыбку. А затем вопреки своим принципа Джонас обнаружил, что улыбается в ответ.

День был жаркий. Почти триста человек набились в зал, где должно было проводиться общее собрание Торговой палаты Голливуда. Беверли никогда не посещала его прежде, но теперь решила, что, раз уж она является ее членом, поскольку Эдди предложил это, и продолжает выплачивать ежегодные взносы, пришло время посетить собрание и посмотреть, что все это значит.

В толпе, заполнившей зал, присутствовали едва ли больше десятка женщин. В одной из них Беверли узнала владелицу салонов красоты в Голливуде. Другая, как ей сказали, была вдовой, унаследовавшей бизнес своего мужа. Еще одна занималась подготовкой налоговых выплат и боролась за то, чтобы добиться успеха на Фонтейн-авеню. Все они были намного старше Беверли и, вероятно, посещали эти собрания и прежде.

Слушая вступительный доклад, с которым выступал президент Торговой палаты, Беверли думала о своем разговоре с Джонасом Бьюкененом четыре недели назад. Она поняла, что он считает ее случай безнадежным.

Именно к этому заключению пришли и три предыдущих детектива.

— Оставьте это, мисс Хайленд. Ваша мать не хочет, чтобы ее нашли, а найти вашу сестру невозможно, не имея каких-либо сведений.

Первому частному детективу удалось найти больше всех. Наоми Двайер, писал он в отчете, изменила свое имя на Наоми Бургесс и жила некоторое время в маленьком городке в штате Невада, перед тем как, по предположению свидетелей, переехать назад в Калифорнию. Она прожила некоторое время в Реддинге, работая поваром в доме для престарелых, и там ее следы терялись. Это было пятнадцать лет назад. Что касается сестры-близнеца, ему удалось узнать, что Хаймен Леви-старший умер, а его сын больше не занимался адвокатской практикой в Калифорнии. Пресвитерианская больница не вела никаких записей и не имела свидетелей, которые могли бы дать хоть какую-то информацию относительно удочерения.

Второй детектив не делал ничего, подозревала Беверли, кроме как брал ее деньги. Она уволила его через два месяца.

Третий обещал много, но все, что он смог сделать, — это подтвердить то, что раскопал первый. Но деньги он брал исправно.

И вот теперь она наняла Джонаса Бьюкенена. У него было несколько преимуществ, отличающих его от предшественников: в прошлом он был полицейским, человеком, которому можно доверять (так сказал коллега из полиции). К тому же он был чернокожим.

Безнадежный случай, сказали его глаза месяц назад. Но Беверли не поверила ему. Ничто не бывает безнадежным. По крайней мере, пока ты продолжаешь пытаться что-то делать.

И теперь, после четырех недель молчания, он позвонил ей. Когда она пришла в офис, то обнаружила сообщение от Джонаса Бьюкенена: он находится на пути в Лос-Анджелес и хочет встретиться с ней сегодня вечером.

У него была какая-то информация о ее матери и сестре.

Доклад президента Торговой палаты касался наиболее серьезной проблемы Голливуда. «Проблема, которой мы должны противостоять и немедленно найти решение. Если мы этого не сделаем, то пострадает бизнес; и в результате весь город».

Беверли смотрела и слушала.

Напротив зала была расположена маленькая сцена, где несколько мужчин сидели за длинным столом, глядя на внушительное собрание деловых людей Голливуда. Члены президиума были одеты в дорогие костюмы и имели внушительные звания: главный исполнительный директор, президент и председатель. Голливуд был городом званий и богатства, хотя теперь внешнее великолепие слегка поблекло. Собравшиеся здесь люди имели власть в этом городе. Беверли, которая жила и работала в Голливуде в течение восемнадцати лет и заботилась о его будущем, с особым вниманием слушала речь президента.

Он говорил о стоянке. Согласно его докладу это являлось самой большой проблемой Голливуда. Город был переполнен и перенаселен, но не было никаких условий для увеличения количества стоянок для автомобилей. В результате днем главные улицы были забиты транспортом деловых людей и туристов, а ночью дороги оккупировали подростки, курсирующие на своих автомобилях. Не было человека в этой аудитории, утверждал президент, кто не мог бы засвидетельствовать тот факт, что плохое движение и недостаток стоянок неблагоприятно сказывается на бизнесе. Он и сам страдал от этого.

Беверли знала этого человека. Его звали Драммонд, и он был владельцем самого большого универмага в городе, расположенного прямо в сердце делового района Голливуда. Возле его магазина было четыре автостоянки, но, построенные двадцать лет назад, они не могли вместить транспорт семидесятых. Эти парковки были огорожены и охранялись дежурными. Стоянка была бесплатной, если вы покупали что-то в магазине; если нет, то приходилось платить непомерно высокую цену. Все деньги шли в карман мистера Драммонда. Учитывая тот факт, что он был владельцем самых оживленных автостоянок в окрестности, Беверли задавалась вопросом, как он мог «страдать» от них.

Видя, как несколько человек в аудитории согласно кивнули, Беверли поняла, что ей повезло. Когда бензоколонка рядом с закусочной закрылась, она купила ее, снесла постройки и сделала на ее месте стоянку для автомобилей. Спустя два года, после того как она унаследовала «Королевские бургеры», Беверли расширила закусочную. Новое место для стоянки автомобилей было приспособлено для транспорта и днем и ночью, в то время, пока работала закусочная.

Президент, закончив доклад, выдвинул предложение, которое и было главной причиной этого собрания. «Мы в деловом сообществе несем ответственность за создание фондов, целью которых будет исследование проблемы парковки, и финансирование строительства системы автостоянок. Это поможет решить проблему на несколько лет вперед».

Беверли посмотрела на лист бумаги, который ей вручили при входе, — резюме президентского доклада и его предложения. Новая система автостоянок предусматривала пятиуровневый гараж, приспособленный для двух тысяч автомобилей. Этот гараж должны были построить на углу как раз напротив универмага Драммонда.

Когда президент закончил, собравшиеся начали аплодировать. Затем настала очередь для высказывания комментариев и предложений.

Глядя на стойку микрофона в проходе, расположенном очень близко к ее месту, Беверли снова подумала о своей закусочной. Дела в ней шли лучше, чем когда-либо. Но с остальной частью сети что-то было не так. Кармен сообщала, что прибыль была не столь высокой, как должна быть, даже несмотря на то, что Беверли производила реконструкцию в некоторых заведениях, нанимала больше служащих, дополнила меню «Королевским гамбургером» и жаренным на решетке цыпленком. Компания «Королевские бургеры» согласно бухгалтерским ведомостям по-прежнему имела более низкие доходы, чем «Кентакки фрайд чикен» и «Макдоналдс». Поэтому Беверли и Энн, которая была ответственна за контроль качества, совершили поездку по югу страны, чтобы увидеть все своими глазами, и постараться определить, что было не так.

Они не обнаружили ничего существенного. В магазинах было чисто, пища соответствовала стандартам, обслуживание проводилось на среднем уровне. Они ничем не отличались от других магазинов быстрого питания с молодым, довольно безразличным персоналом и обычным объявлением «Требуются работники». Но за два года, с тех пор как она унаследовала сеть и произвела изменения, которые Эдди отказывался вносить, Беверли ожидала, что компания будет приносить намного больше дохода, чем оказалось на самом деле. Чего же недоставало?

Человек у микрофона, известный в Голливуде агент по недвижимости, привлек ее внимание. Он говорил:

— Мистер Драммонд, я уверен, что высказываю мнение всех, одобряя ваш превосходный доклад. Это мера, которую все мы безоговорочно поддерживаем. — Он слишком близко наклонился к микрофону: его голос громыхал из колонок. — И я также хочу воспользоваться представившейся возможностью, мистер Драммонд, и сказать вам и другим членам правления, что, по моему мнению, вы выполняете адскую работу, обслуживая палату!

Беверли во все глаза смотрела на выступавшего. Не может быть, чтобы он говорил серьезно! Всем было понятно, что предложение о парковке отвечало интересам лишь одного Драммонда. А затем она поняла, что он просто льстит людям, чье положение было выше: доклад мог быть о чем угодно, но он все равно высказал бы одобрение подхалима.

Прозвучали редкие аплодисменты, и к микрофону подошел второй человек. Это был мистер Мангиони, владелец трех художественных галерей в районе Сан-Сет. Он также похвалил доклад и высказался в поддержку проекта гаража. Третий выступающий поднял новую проблему — сбор мусора — и попросил внести ее в повестку дня следующего собрания.

Время голосования по строительству стоянки приближалось. Еще несколько человек ожидали у микрофонов, вытирая пот со лба, в то время как мужчины на возвышении вежливо слушали жалобы и похвалу, а секретарь вел протокол.

В то время как Беверли смотрела, слушала и изучала собравшихся здесь сегодня, ей пришло в голову, что все в этом большом зале имели что-то общее друг с другом. Все это были озабоченные члены делового сообщества Голливуда. Но она обнаружила и отсутствие единства. Они походили на группу беспокойных людей, лишенных руководителя. Через пару рядов сзади она услышала, как кто-то пробормотал:

— На этих собраниях всегда одно и то же…

А кто-то другой впереди нее сказал:

— Не приду в следующий раз.

И она подумала: какой смысл собирать такое количество людей, если они не могут достичь своих целей?

Она посмотрела на микрофон в проходе рядом с собой. Перед ним оставался один человек. Он поднял вопрос о тревожащем количестве кинотеатров на бульваре Санта-Моника, показывающих порнофильмы. Мистер Драммонд, уверил человека, который был владельцем нескольких магазинов одежды в Голливуде, что проблема будет принята на рассмотрение и изучена. Но Беверли видела по выражению выступающего, когда он отвернулся от микрофона, что он не поверил словам президента. «Почему другие не высказывались?» — спрашивала она себя. Она ясно читала недовольство на многих лицах. Почему же они не бросали вызов президентскому предложению?

Затем она решила, что они боятся его.

Когда мистер Драммонд собирался приступить к голосованию относительно фондов для строительства системы автостоянок, Беверли внезапно поднялась и пошла к микрофону.

— Я хотела бы кое-что сказать, — произнесла она.

Все уставились на нее. Женщины редко посещали эти собрания, еще реже выступали на них, и те, кто делал это, конечно же, не были похожи на эту привлекательную молодую женщину.

— Я думаю, мистер президент, — сказала Беверли, — что вы не рассматривали проблемы Голливуда с надлежащей точки зрения.

— Как это?

— Мне кажется, что сегодня проблема стоянки не является наиболее злободневной.

— Что же это тогда? — спросил он.

Беверли пришлось задуматься. Она поднялась импульсивно, не зная в действительности, что хочет сказать.

— В нашем городе имеется большое количество проблем, и стоянка не самая насущная из них.

Мистер Драммонд обменялся взглядами с председателем, который сидел рядом с ним, затем с показным смирением произнес:

— Юная леди, цель этих встреч — дать каждому шанс высказать свои комментарии и беспокойство. Однако, мисс, вы должны быть более конкретны. Я предлагаю вам тщательно обдумать свои идеи и представить их на следующем собрании. Тем временем мы продолжим голосование по проблеме стоянки.

— Но, мистер Драммонд, мы не готовы голосовать!

— Мисс… как вас зовут?

— Беверли Хайленд.

По аудитории прокатился ропот. Мистер Драммонд посмотрел на нее. Беверли Хайленд? Сознает ли девушка тот факт, что носит имя двух главных улиц Голливуда?

— Хорошо, мисс Хайленд, — сказал он с удивленным выражением лица, — я приветствую комментарии от аудитории, и, как вы можете видеть, вы — последняя выступающая. А теперь не будете ли вы так любезны занять ваше место…

— Но должны же быть другие мнения относительно этого! — она оглядела толпу. Они наблюдали за ней, но никто не сделал и движения, чтобы присоединиться к ней.

Мистер Драммонд и председатель еще раз обменялись удивленными взглядами, затем президент сказал снисходительным тоном:

— Мы ценим ваше беспокойство, мисс Хайленд, и это очень похвально для вас, но, как вы можете видеть, других мнений нет. Теперь, если вы будете так любезны и сядете, мы сможем продолжить собрание.

Сердце Беверли бешено колотилось. Она чувствовала на себе глаза трехсот человек. Почему они молчали? Конечно, они не собирались поддерживать такую смехотворную меру.

— Я думаю, что прежде, чем мы начнем голосование, мистер президент, стоит обратить внимание на то, что предложенное строительство стоянки будет весьма дорогим и войдет в статью расходов всех присутствующих.

Удивление Драммонда превратилось в раздражение.

— Вы даже не представились должным образом, юная леди. Какой бизнес вы представляете?

— «Королевские бургеры Эдди».

Он улыбался. Он почти хихикал.

— Понятно. Палатка с гамбургерами. Хорошо, мисс Хайленд, я уверен, что вы считаете, что у вас есть весьма ценная информация, которую вы хотите сообщить, но я сомневаюсь, что вы имеете достаточных опыт в бизнесе…

— Я хочу сказать, мистер Драммонд, что предложенная система автостоянок будет означать большое количество прибыли для вас лично.

Теперь аудитория заволновалась. Тон Драммонда стал холодным.

— Эта система автостоянок будет приносить прибыль каждому, мисс Хайленд.

— И тем не менее так случилось, что она будет расположена как раз напротив вашего магазина.

Она слышала всеобщее тяжелое дыхание вокруг себя. Драммонд напрягся. Его голос таил в себе предупреждение.

— Так случилось, что это единственный доступный участок земли.

Сердце Беверли заколотилось сильнее. Она чувствовала, что все взгляды обращены на нее, особенно взгляд Драммонда.

— Насколько я припоминаю, — сказала она, — есть доступные участки на Кауэнга, Вайн и Сан-Сет, стоянка на любом из которых принесла бы больше пользы тем мелким предприятиям, у которых вообще нет никакой стоянки для автомобилей.

— Вы имеете в виду свое собственное, конечно же?

— Я оказалась достаточно удачливой, потому что рядом с моей закусочной есть место для стоянки автомобилей. Я думаю о мистере Мангиони и мистере Петерсоне, которым приходится полагаться на место вдоль одной или двух обочин. Перед вашим магазином есть четыре собственные автостоянки, мистер Драммонд; почему бы не расположить гараж где-нибудь еще в деловом районе?

Несколько членов выкрикнули из аудитории:

— Она права.

— Да! Почему бы не это на авеню Фэафакс?

Председатель ударил молоточком и сказал:

— Давайте придерживаться порядка. Обсуждение закрыто, мы переходим к голосованию…

— Извините, — сказала Беверли. — Но, по-моему, я еще не выступаю.

— Вы сказали то, что вы хотели сказать, юная леди, а теперь…

— Давайте действительно подумаем о проблемах Голливуда и посмотрим, что мы можем сделать для их решения. Взгляните вокруг себя! Что мы видим на наших улицах сегодня? Проститутки, беспризорные дети, торговцы наркотиками, люди, спящие в дверных проемах! Наши соседи катятся по наклонной плоскости. У нас есть теперь массажные кабинеты, секс-шопы и грязные улицы!

Многие люди поднимались, говоря: «Правильно!» и «Скажите ему это!»

— Название Голливуд известно во всем мире. У нас бывает более двух миллионов туристов в год, потому что они слышали о Голливуде. И что они видят на самом деле, когда приезжают сюда? Оживленная улица в деловом центре, проезд с десятью магазинами для каждого приличного бизнеса. Бездомные дети, добыча торговцев наркотиками и извращенцев. Девочки и мальчики, стоящие на обочине и продающие свое тело. Люди, которым некуда пойти, которые живут в дверных проемах, прося подаяния у каждого, кто проходит мимо. И вы говорите нам, что проблемой является стоянка.

Аудитория приветствовала ее. Внезапно люди начали вставать и практиковаться к микрофонам. Председатель ударял своим молоточком.

Мистер Драммонд сказал:

— Мисс Хайленд, если вы хотите поднять вопрос о новом бизнесе, мы внесем это в повестку дня следующей встречи…

— Новый бизнес! Мистер Драммонд, то, о чем я говорю — старый бизнес, и вы знаете об этом! Я говорю о том, что эта палата должна была исследовать и принять кое-какие меры намного раньше сегодняшнего дня.

— Юная леди, вы ничего не знаете об этом городе…

— Простите, сэр, но я родилась здесь. И я родилась здесь через год после того, как Голливуд был в своем расцвете, когда название Голливуд означало волшебство и фантазию для миллионов людей во всем мире. Как мы позволили нашему городу дойти до такого состояния? Превратиться в место, где иностранные туристы потрясены и боятся выходить из гостиниц! Место, которого мы стыдится! Мы должны сделать кое-что с этим, мистер президент. И мы должны сделать кое-что с этим сейчас!

Толпа приветствовала ее и аплодировала. Люди пытались говорить без очереди. Молоточек опускался снова и снова.

Президент поднял руки, пытаясь утихомирить публику, и, когда порядок был восстановлен, он сказал с едва сдерживаемым гневом:

— Если вы так хорошо понимаете наши проблемы, мисс Хайленд, тогда, возможно, у вас есть для них простое решение? Потому что, если оно у вас есть, я хотел бы услышать об этом!

Она смотрела на него. Она дрожала. Она была разъярена. Решение? О, да, у нее было решение.

— Каково будущее Голливуда? — тихо спросила она. Беверли повернулась и обратилась к толпе. — Каким будет будущий облик нашего города? Каким вы видите его, мистер Мангиони, или Вы, мисс Визерс? Когда вы смотрите на многие годы вперед, что вы видите? Каков образ Голливуда? — Она повернулась к микрофону и сказала более громким голосом:

— Это то, что мы должны решить здесь и сейчас. Мы должны решить, которое направление мы выберем, а затем действовать в рамках принятого решения. Будет ли в центре нашего внимания туризм? Или это будет бизнес? Или мы хотим быть городом телевидения и кинематографа? Но, независимо от того, каким мы представим будущий облик Голливуда, мы должны принять вызов сегодня, чтобы начать работать для этого нового будущего. Мы должны осмелиться мечтать о лучшем месте для работы и жизни. Мы должны осмелиться ставить высокие цели для самих себя. — Она подняла руку и сжала ее в кулак. — Мы должны осмелиться сделать Голливуд снова процветающим!

Толпа внезапно поднялась на ноги, приветствуя Беверли и хлопая в ладоши. Аплодисменты были оглушительными. Люди подходили к Беверли, чтобы пожать ей руку, похлопывали ее по спине. На возвышении президент хмурился и собирал свои бумаги. Председатель ударял своим молоточком, все было напрасно. Повсюду в зале члены палаты подталкивали друг друга, чтобы подобраться к Беверли, дать ей понять, что они были на ее стороне, что пришло время, чтобы кто-то поспорил с этими парнями, и другие вещи, которые она не могла слышать, потому что слишком много людей говорили одновременно и в зале началось столпотворение. Беверли чувствовала головокружение. Она почувствовала подъем. И она внезапно увидела все: свою цель, свое предназначение, свое будущее.

26

Он катался по ней, как будто поочередно подставлял солнцу разные части тела для загара — пять минут спереди, пять минут сзади. Его ягодицы поднялись и опустились несколько раз, а затем он в изнеможении упал на нее.

Оттолкнув его и потянувшись за сигаретами «Виржиния Слимз», Труди посмотрела на парня взглядом, который говорил: «И это все?»

Однако он не видел этого. Он уже храпел.

Прикурив сигарету и глубоко затянувшись, она встала с кровати и прошла через комнату к окну, откуда она могла видеть огни Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Кампус напоминал маленький городок. На другой стороне улицы в доме студенческого братства была в разгаре оживленная вечеринка. «О боже, моя девочка, — тихо сказала она своему отражению в зеркале, — только подумай, что ты здесь делаешь?»

Она знала очень хорошо, что она делала в квартире этого парня, чье имя ей едва было известно, кому было всего двадцать четыре года (она выяснила это после прибытия к нему домой) и чьи мозги были сконцентрированы между ног. Снова был субботний вечер. Именно поэтому она была здесь.

Труди полагала, что в жизни человека есть три времени, которое нужно разделять с кем-то, два из них были вечер субботы и утро воскресенья. Поэтому она оделась в свои лучшие джинсы и кружева, и пошла в «Пик-ми-ап» со своей кузиной Алексис, где они пили «Май Тай» в пластиковых стаканчиках из магазина «Pic and Save». Там собралась обычная яркая толпа студентов подготовительных курсов дорогостоящих частных школ в одежде секонд-хенд и с вульгарными драгоценностями, которые бездельничали, развалившись на стульях на тротуаре. Труди и Алексис обсуждали гадание на рунах, когда к ним, улыбаясь, подошел молодой человек, одетый в светлую летнюю одежду и кожаный галстук.

Он понравился ей сразу. Труди всегда питала слабость к мужчинам с длинными волосами до плеч. И у него в глазах были проблески интеллекта. Но ее подкупило то, что он сказал:

— Руны, вау! Могущество Одина и Тора.

Они ушли из кафе вместе, пожелав спокойной ночи Алексис, у которой рано утром была операция, и поехали в Вествуд на двух машинах, Труди следовала за «фольксвагеном» Майлса в своем «корвете». Оказавшись в грязной квартире, которую он снимал вместе с двумя другими парнями, уехавшими на выходные, Майлс налил в ее стакан красного вина из бутылки с завинчивающейся крышкой и включил на магнитофоне «Спрингстин». Через пять минут Труди поняла, что она сделала ошибку.

— Разве мы не можем поговорить немного? — спросила она, когда он начал ласкать ее.

— О чем?

— Ну, например, — особенно любимая личность пришла ей на ум, — что ты думаешь о Карле Сагане?

— Карл Саган? А, это парень из «Космоса». Я видел концерт. Классная музыка.

Именно тогда Труди окончательно поняла, что совершила ошибку. Однако зрелое молодое тело есть зрелое молодое тело, и Майлс демонстрировал большой сексуальный потенциал. Сначала. А затем это также оказалось ошибкой, и вот она была здесь, в этой чужой квартире, сексуально неудовлетворенная и одинокая, и задавалась вопросом, что заставило ее сделать это.

Она нашла ванную с первой попытки (в некоторых квартирах это было сделать трудно, особенно если она была пьяна) и посмотрела на себя в зеркало. Женщина с колючими белокурыми волосами и размазанной по лицу косметикой. Это должно прекратиться.

Проблема заключалась в том, что она не знала, как остановиться. По крайней мере не раньше, чем она найдет человека, которого ищет. Где в мире, задавалась вопросом Труди, когда она мыла свое лицо, она найдет человека, который бы имел внешность, умственные способности, знал, как заняться любовью, и обращался с женщиной как с равной? Она вспомнила Билла, водопроводчика. В последнее время он больше всех соответствовал этому образу. К ее большому раздражению, потому что он ей определенно не нравился. О, на нем замечательно смотрелись джинсы, и он знал свою работу, когда дело коснулось прокладки стали и проводки водопровода в бассейне, но он был окружен ореолом мужского шовинизма, называл ее «деткой», и разговаривал с ней, как будто она была идиоткой.

Затем она подумала о Томасе. Что было такого необычного в ее отношениях с ним, что она, казалось, не могла восстановить их за пределами стен «Бабочки»? Что было недостающим ингредиентом?

Она подошла к дверному проему, ведущему в спальню, и прислонилась к косяку, спокойно куря. Майлс, должно быть, удовлетворил себя, потому что теперь он спал подобно ребенку. Труди уже почти решила разбудить его, снова возбудить его и показать ему, как на самом деле нужно заниматься любовью, когда он перевернулся и пукнул.

Она посмотрела на электронные часы на его тумбочке. Было лишь начало одиннадцатого. Вечер все еще только начинался.

Она пошла на кухню, нашла телефон, набрала номер и, когда кто-то поднял трубку, сказала:

— Привет, «Бабочка»? Это Труди Штайн. Он свободен?

Она выслушала ответ, а затем улыбнулась.

— Придержи его для меня. Я в десяти минутах пути!

27

Хьюстон, Техас, 1972.

Бывают времена, когда хорошая пища лучше секса.

Именно об этом думал Дэнни Маккей, уплетая жареную куриную отбивную и обильно политый пряным соусом мелко порубленный коричневый картофель, который был хрустящим снаружи и нежным внутри. «Секс — это всего лишь секс», — думал он, когда подбирал последний кусочек с тарелки и потянулся за виски. Но хорошую пищу никогда нельзя превзойти.

Особенно хорошую техасскую пищу.

— Итак, Бон, — сказал он, вставая из-за стола и потягиваясь, — пора нам отправляться в путь. До Хьюстона остается еще более двухсот миль.

Боннер спрыгнул с кровати, где раскладывал пасьянс, и начал доставать костюмы Дэнни из платяного шкафа.

Дэнни подошел к раздвижной двери балкона гостиничного номера и посмотрел на белые пески побережья Южного Техаса.

— Корпус Кристи, — сказал он с легким смешком. — Тело Христа. Адское название для города. — Он допил виски и бросил хрустальный бокал на песчаный пляж.

Дэнни любил этот субтропический город на берегу Мексиканского залива. Именно поэтому он приехал сюда, чтобы провести здесь неделю, скупая собственность, расположенную вдоль береговой линии. Это был способ его противодействия началу жизни в засушливых районах на западе США и детству в жаркой, безводной местности. Корпус Кристи заставил его задуматься о далеких экзотических местах, об островах, где девушки были смуглыми и гостеприимными, где ром струился подобно водопаду, где дни походили на масло, а ночи — на корицу. Свободная и легкая жизнь, где ты только протягивал руку, чтобы получить секс или пищу в зависимости от того, чем ты хотел побаловать себя в тот момент, и все это просто падало тебе на ладонь!

«Возможно, я куплю себе тропический остров, — подумал Дэнни, наблюдая, как Боннер тщательно складывает дорогие рубашки и убирает их в чемодан из телячьей кожи. — Где-нибудь на юге Тихого океана. Где аборигены сделают меня своим королем».

Дэнни снова засмеялся. Он чувствовал себя чертовски хорошо. Ему было тридцать восемь лет, и он парит так высоко!

Он был богат, его книга «Почему Бог выбрал Кеннеди» в мягкой обложке уже сороковую неделю оставалась в списке бестселлеров, толпы, которые наполняли его Хьюстонскую церковь каждую неделю, были огромными. Он выступал в передачах «Вечернее шоу» и «Давайте посмеемся». Но самый большой доход он получал от своего рождественского тура по Вьетнаму, который совершил двумя годами ранее с конферансье и знаменитостями, чтобы донести слово Божье тоскующим по дому войскам. Дэнни ожидал, что его выступление будет иметь успех, но он не ожидал настолько ошеломляющего фурора. Он стоял один на той сцене и горланил во всю глотку, а пятьдесят тысяч солдат приветствовали его.

Звук голосов столь многих человек, приветствующих его…

— Поездка во Вьетнам может оказаться немудрым поступком, Дэнни, — предупреждал его Боннер. — В конце концов, эта страна — очень непопулярный предмет в наши дни. Люди могут изменить свое отношение к тебе.

Но Дэнни не переваривал антивоенных демонстрантов, хиппи и сочувствующих либералов. Он хотел показать миру, что верит в Америку и что Америка права. Дэнни стоял на той сцене на расстоянии многих миль от дома, протягивал руки, как будто обнимая войска, и кричал в небо:

— Я знаю, через что вы проходите, мои братья и сестры! Я тоже когда-то был солдатом, как и вы. Но мне никогда не выпадала честь бороться за свободу и демократию! Не слушайте голоса трусов. Легко сидеть дома и дискутировать о борьбе, о которой вы ничего не знаете!

Те в толпе, кто пошел на войну добровольно, приветствовали его и одобрительно кричали. Затем Дэнни сказал:

— Один древний благородный римлянин по имени Ливи как-то сказал, что необходимая война является просто войной и оружие свято, когда нет никакой надежды, кроме как на оружие. Братья и сестры во Христе, это только война, и ваше оружие свято!

Солдаты пришли в неистовство. Не столько из-за слов, сколько из-за того, как они были произнесены. На той сцене перед тысячами людей Дэнни, возможно, выглядел несолидно. Но они чувствовали, как его мощь распространяется над их головами, мощь, которая заставляла их в течение некоторого времени, забыть о том, что они несчастны, забиты, презираемы друзьями и родными. И они любили его за это. Пятидесятитысячное войско в тот момент сделало бы все что угодно для Дэнни Маккея, последовало бы за ним на любое поле боя. И Дэнни знал об этом.

Его группа по-прежнему путешествовала в автобусе, потому что Дэнни считал хорошим тоном время от времени выезжать на проповеди под открытым небом, чтобы поддерживать свой рейтинг на высоком уровне. Но он обосновался в Хьюстоне, где построил церковь и где у него был пентхаус на вершине самой красивой гостиницы. Дэнни водил белый «линкольн-континенталь», одевался в самые лучшие костюмы в ковбойском стиле и носил белый «стетсон». Он приобрел аристократические манеры, стараясь соответствовать высшему классу. Теперь он входил в социальный круг политических деятелей и видных бизнесменов. И с каждой ступенькой лестницы, по которой он поднимался, мечты Дэнни устремлялись все выше и выше. У него уже была власть, но пока еще это было недостаточно.

Дэнни нравился этот дикий и фантастический город, в чьих венах и артериях текло черное золото и чье название — Хьюстон — было первым словом, произнесенным человеком, когда он приземлился на Луне. Первое, что Дэнни всегда делал по прибытии, — проводил некоторое время с двумя или тремя дорогостоящими любовницами, которые были у него в Хьюстоне. Высокие, длинноногие женщины, все в мехах и алмазах, знающие всевозможные сексуальные трюки, они приходили к нему в пентхаус, чтобы освежить его для проповедования.

Затем он съедал огромное количество еды и запивал ее виски, пока не начинал чувствовать, как божественная сила наполняет его мышцы, внутренности и легкие. Следующие три или четыре часа он проводил в церкви, используя свое обаяние и умение, чтобы напомнить людям о грехах и демонах, адском огне и вечности, тонко намекая на свою личную связь с Богом, и, наконец, выманивая у них доллары в обмен на обещание спасения.

Когда он отъехал и увидел машины, направляющиеся к местам парковки, то рассмеялся чрезвычайной простоте всего этого.

Теперь деньги буквально падали в его руки. Если бы он пытался воспрепятствовать людям в этом, то не смог бы этого сделать. И это все было из-за идеи, которая посетила его несколько лет назад.

Если люди хотя бы раз слышали речь знаменитого преподобного Дэнни, они хотели увидеть его лично, оказаться рядом с этим человеком, который молился о Кеннеди прямо у стен больницы. Они приходили к нему в передвижную палатку со своими надеждами и бумажниками и молились о том, чтобы им был дан знак. Это произошло во время одного из таких собраний, где люди плотно стояли друг к другу. Дэнни осенило, что этим людям необходимо чудо. Потому он дал им его. Боннер «умер», и Дэнни «вернул его к жизни». Он не мог поверить, что это оказалось насколько легко — фальшивая смерть и отрежиссированное воскрешение. И они поверили в это! Конечно, Дэнни стоило признать, что этого не мог выполнить любой проповедник. Слишком многие пробовали излечение верой, и это не срабатывало. Сам человек был должен обладать силой, чтобы убедить людей, и если только он обладал ею, то мог заставить их поверить во что угодно.

И у Дэнни Маккея была эта сила.

Он заставил эту толпу поверить, что они видели, как человек умер и вернулся к жизни; другая толпа в другом городе годом позже тоже оказалась свидетелем подобного эпизода. Но Дэнни был осторожен, чтобы не переусердствовать в этом. Молва распространяется быстро, и люди шли к нему в надежде увидеть чудо, но их желание не всегда удовлетворялось. Дэнни экономно использовал свою «воскрешающую» силу. За прошедшие шесть лет он воскрешал из мертвых только три раза.

Но этого оказалось достаточно. У него теперь была известность, в которой он нуждался. Все журналы и газеты в стране написали хотя бы несколько слов о Дэнни Маккее в то или иное время. О нем даже упоминал журнал «Тайм». Дэнни еще предстояло сняться для обложки, когда придет черед. А известность была тем, в чем он нуждался, чтобы продвигаться. Именно поэтому Дэнни был осторожен, культивировал в своем образе плавность и стильность, которые нельзя подвергнуть нападкам или критике. Многие могли бы засомневаться в его способностях воскрешения, но если бы они пришли, чтобы бросить камни, то увидели бы человека, который был обезоруживающе красив, полон обаяния и элегантен, что было не свойственно у проповедникам адского огня.

Дэнни остановился позади огромной церкви из стекла и кедра и послушал хор, громко исполняющий гимн. Потом он повернул зеркало заднего вида и в последний раз оглядел себя. Как всегда выглядел он безупречно. Его глаза были лукавыми и сексуальными, они гипнотизировали. И он знал силу своей улыбки. Он одарял ею свою паству, и все приходили от нее в восторг — как мужчины, так и женщины. «Все люди увидят то, чем ты кажешься, — писал Макиавелли, — некоторые будут знать, каков ты на самом деле. Толпу всегда впечатляют внешние проявления, а мир состоит из толп».

Дэнни все еще читал «Принца». Хотя практически запомнил его наизусть, он часто открывал книгу на случайной странице, чтобы испить мудрости человека, который впервые вдохновил его семнадцать лет назад. С тех пор Дэнни прочитал много книг. Он читал все, что попадалось ему в руки: книги сильных мира сего или книги о них самих, их борьбе, их формулах пути к вершине. Он понимал, что сделало Наполеона и Цезаря великими; знал, почему некоторые люди стали героями, а других постигло забвение. Дэнни учился тому, каких ошибок стоит избегать, что нужно делать и прежде всего как управлять людьми.

Он был снова готов к этому сегодня вечером, когда проскользнул сквозь заднюю дверь церкви, где семь тысяч верующих хлопали в ритм гимна. И ожидали, чтобы получить силу Дэнни Маккея.

Дэнни всегда начинал свою проповедь медленно, стараясь почувствовать настроение аудитории, выпуская невидимые щупальца, чтобы проверить почву, приспосабливая свое проповедование к удовлетворению нужд толпы. В Хьюстоне начинался финансовый бум, и люди приходили к Богу или из чувства вины за то, что чересчур быстро заработали слишком много денег, или надеясь с помощью молитв стать тем, кто чересчур быстро заработал слишком много денег. Дэнни только сказал им, какими ужасными грешники они были, а они уже сидели и глотали это, приговаривая: «Аминь» и «Хвала Господу».

Он возбудился сам и возбудил аудиторию. Он потрясал кулаками — и они потрясали кулаками. Он кричал «Аллилуйя!» — и они кричали «Аллилуйя!» Он кричал — и они кричали. Они были похожи на пластилин в его руках — он чувствовал себя непобедимым. Он шагал по кафедре, как будто он обозначал пределы континентов для Бога, и ударял кулаком, как будто сокрушал врагов Бога, и толпа становилась более необузданной, и запах религиозного рвения и раскаяния стал густым во влажном воздухе. Дэнни купался в звуках их приветствий и криков — он был пьян от их поклонения.

Под стеклянной крышей, которую он построил по своему собственному проекту, Дэнни подумал: «Всего семь тысяч сегодня вечером. Но когда-нибудь их будет больше, намного больше».

А затем, прямо посреди его выступления, как раз когда он собирался начать рассказывать людям свою маленькую тайну о наличии прямой связи с Богом, из задней части церкви раздался вопль.

Подумав сначала, что это чрезмерно восторженный кающийся, Дэнни не прервал своего выступления. Но потом внезапно, подобно ряби в тихом водоеме от брошенной в него гальки, люди начали вставать и покатились крики, пока не достигли кафедры.

— Чарли! — кричала женщина. — Чарли, вставай! О боже! Кто-нибудь помогите ему!

Братья Дэнни подбежали к заднему ряду, где обнаружили женщину, стоявшую на коленях на полу и обхватившую руками голову мужчины, лежавшего рядом.

— Ему плохо! — кричала она. — С ним что-то не так!

— Подождите, — послышался другой голос в церкви. — Я посмотрю на него. Не трогайте его.

Дэнни обернулся и увидел лысеющего, крупного мужчину, который протолкался сквозь ошеломленных людей и опустился на одно колено рядом с больным человеком.

— Я доктор, — сказал он притихшей толпе. — Этому человеку, вероятно, стало плохо от теплового удара. Отойдите все, пожалуйста. Дайте ему свежего воздуха.

Когда люди расширили круг, Дэнни спустился с кафедры и пробился сквозь ряды зрителей.

Человек, потерявший сознание, выглядел ужасно. Его лицо было сероватого цвета, губы синие. Дэнни наблюдал, как доктор наклонился к нему и прижал ухо к его груди. Огромная церковь затихла. Семь тысяч человек стояли совершенно неподвижно, ожидая его вердикта.

— Что случилось с моим мужем, доктор? — спросила женщина испуганным голосом.

Он выпрямился наконец, посмотрел на нее печальным взглядом и тихо произнес:

— Мне ужасно жаль, мэм. Ваш муж мертв.

— Нет! — Она упала на тело мужчины и истерично зарыдала.

Дэнни чувствовал, что у него внутри все похолодело. Его проповедь убила человека?

Он поглядел на Боннера, который выглядел не лучше. В церкви было очень много людей. И это был ужасно жаркий вечер.

В то время как все стояли, наблюдая за женщиной, обнимавшей тело своего мужа, несколько человек начали нервно переминаться с ноги на ногу и поглядывать в сторону Дэнни.

Он чувствовал, как пот струится по его спине. Во рту у него пересохло. А затем он понял, что надо делать.

— Мои братья и сестры во Христе! — внезапно вскричал Дэнни.

Они все смотрели на него.

Он поднял руки.

— Давайте помолимся о душе нашего дорогого покойного брата, который умер, конечно же, в милости Божьей!

— Аминь, — сказал кто-то. И это было подхвачено людьми, стоящими вокруг него.

— Давайте преклоним колени, братья и сестры, — кричал Дэнни, опускаясь на колени. — Давайте вознесем хвалу Богу, который забрал у нас нашего брата в этот вечер в состоянии благодати. Конечно, этот человек блаженный!

Люди становились на колени.

Дэнни, стоя рядом с женщиной и ее мертвым мужем, начал выкрикивать свою лучшую, наиболее действенную молитву. Он чувствовал, как сквозь него проходит новая волна силы, силы более приятной и возвышающей, чем та, которой он когда-либо достигал при помощи виски, или секса, или пищи. Это походило на высокую температуру, которая мчалась по его венам в тот день в 1963 году, когда он произнес свою лучшую проповедь, и люди повернулись к нему в отчаянии. Дэнни питался нуждой людей. Их голод стал для него источником энергии.

— Как правда то, что я живу и дышу, мои братья и сестры, смерть этого милого человека — настоящий знак, явленный Богом, который говорит о том, что все мы здесь благословлены сегодня вечером! Это Его знак о том, что Он сейчас здесь, в этом самом помещении с нами, и что Он роняет на нас всех свое благословение. Давайте теперь возвысим наши сердца и примем это великодушие Бога. — Дэнни протянул руки и положил их на голову плачущей женщины. — Давайте помолимся о нашей скорбящей здесь сестре. Давайте покажем ей свою любовь. Давайте уверим ее в том, что она не была забыта Богом. В действительности Бог благословил ее!

— Аминь! Аллилуйя!

Затем он положил свою руку на плечо мертвеца.

— И давайте помолимся о поспешном уходе души этого усопшего брата так, чтобы он мог скорее насладиться драгоценной близостью Бога и…

Плечо дрогнуло.

— Близостью и…

Плечо задергалось.

Дэнни опустил вниз глаза.

Мертвец кашлянул.

Женщина выпрямилась и уставилась на тело мужа.

Внезапно церковь затихла вновь. Все взоры обратились на лицо, которое лишь несколько мгновений назад было бледным, пепельного цвета, но теперь порозовело на щеках, и губы уже не были синими.

Человек снова кашлянул, его глаза открылись, он пристально поглядел на жену и спросил:

— Что случилось?

— Господи Иисусе, — прошептал доктор. — Этот человек был мертв! Я готов поручиться в этом моей репутацией! — Он нервно провел рукой по своей лысой голове. — Я работал врачом в течение сорока лет и знаю, как выглядит мертвец!

Взгляды перемещались от доктора к восставшему человеку, опять к доктору и, наконец, к Дэнни.

Он все еще стоял на коленях. Он посмотрел на лица, бледные от потрясения, и на мгновение смутился. А затем кто-то сказал:

— Хвала Господу, преподобный Дэнни воскресил брата из мертвых!

Началось столпотворение. Женщины падали в обморок, мужчины опускались на колени. Люди начали плакать теперь по-настоящему, и не от горя, а от радости. Они стали свидетелями чуда, о котором они молились. Они увидели живое доказательство того, что Бог действительно был рядом с ними и слушал, подтверждение того, что религия была не ложной надеждой, но живой и дышащей сущностью, в которой они могли обрести спасение, и Дэнни Маккей оказался тем, кто предоставил им это доказательство.

Люди пытались ухватиться за него, коснуться его рукава, поцеловать край его белого жакета. Боннеру пришлось протолкнуться через толпу, дав знак другим братьям, и им удалось сгруппироваться вокруг Дэнни и кое-как провести его обратно к кафедре.

Дэнни сам был ошеломлен.

Мертвец.

На сей раз это не было фальсификацией. Это случилось на самом деле.

Дэнни упал на колени, молитвенно сложил руки под подбородком и начал произносить пылкую молитву Богу. Он не кричал, не использовал ярких жестов и не указывал пальцем в небо. Он говорил шепотом. Все затихли, чтобы слышать его. И это было самой очаровательной благодарственной молитвой, произнесенной самым приятным голосом, который они когда-либо слышали.

— Я не верю в это! — сказал Боннер, когда вошел в пентхаус Дэнни с кипой бухгалтерских отчетов о деятельности церкви. — Это было твое самое большое надувательство!

Дэнни молча сидел на стуле у окна, глядя в мягкую хьюстонскую ночь, его пристальный взгляд был глубоким и напряженным. Он ничего не сказал, когда вошел Боннер. Он вглядывался в хьюстонские огни и образы, которые мог видеть только он сам.

Боннер посмотрел на своего друга. Эти два паренька из Сан-Антонио прошли длинный путь за прошедшие семнадцать лет — и все из-за Дэнни. Боннер не возражал против того, чтобы быть служащим, а не партнером Дэнни. Он признал, что Дэнни намного умнее, чем он; он даже гордился тем, что фактически был самым близким доверенным лицом Дэнни Маккея. Боннер давно признал силу своего друга и знал, что не может с ним сравниться в этом. Но то, что случилось сегодня вечером, было что-то совсем другое.

— Что, как ты думаешь, случилось, Дэнни? — тихо спросил он. — Ты считаешь, что старый доктор допустил ошибку?

Руки Дэнни крутили в руках книжечку картонных спичек. Хотя он неподвижно сидел в мягком кресле, его ноги не могли спокойно стоять на оттоманке. Он был страшно возбужден.

— Ты слышал тех двух репортеров, Бон. Ты слышал, как они брали интервью у людей, которые ручались за того доктора. Они все знали его, доверяли ему и уважали его. И доктор сказал, что человек умер.

Дэнни перевел взгляд на своего друга, глядя на него из-под полузакрытых век.

— Ты веришь, что я воскресил его из мертвых?

Боннер сглотнул. Говоря по правде, ему не хотелось думать о том, что случилось сегодня вечером. И были времена, когда он боялся Дэнни. Как, например, теперь, со всей этой закручивающейся в спираль напряженностью. Дэнни поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, и книжечка картонных спичек все мелькала и мелькала в его пальцах. Боннер узнавал признаки: в такие моменты Дэнни был наиболее опасен. Так он выглядел в ту ночь много лет назад, когда преследовал этого бедного старого доктора в Хилл Кантри, а затем позже, как раз перед тем, как Дэнни ненадолго уехал в Калифорнию, форт Орд, где ему нужно было свести счеты с каким-то сержантом. Дэнни был сейчас на грани разумного, был непредсказуем. И Боннер решил, что Дэнни наполнен какой-то отрицательной энергией, которая иногда пылала внутри него.

— Ну, я… м-м, не знаю, Дэнни. Я хочу сказать, что-то же воскресило его из мертвых, не так ли?

Дэнни осмотрел большое золотое кольцо на своей левой руке. Он повернул его к свету, наблюдая, как оно сияет и мерцает. Затем уголки его рта медленно поднялись в улыбке, и он сказал:

— Да.

Когда в дверь раздался стук, Боннер посмотрел на нее долгим взглядом, прежде чем встал и открыл. Если бы это был еще один репортер, он просто велел бы ему или ей убираться восвояси.

— Преподобный Маккей? — спросил вульгарный мужчина, стоящий в коридоре. — Преподобный Дэнни Маккей?

Боннер осмотрел его с подозрением. Во внешности незнакомца было что-то немного пошлое. Ему можно было бы дать пятьдесят лет, если бы он был одет буднично, но на нем были ярко-розовые брюки-клеш и облегающая рубашка цвета лаванды, золотые цепи, украшали его волосатую грудь. Огромный символ мира свисал с кожаного ремня.

— Фрэнк Холстед, — представился он, протягивая руку, на которой было слишком много колец.

После того как они пожали друг другу руки, он сказал:

— Вы не возражаете, если я войду и поговорю о небольшом дельце с вашим боссом?

— О каком дельце?

Холстед достал визитную карточку и вручил ее Боннеру.

— Я управляющий «Гуд Ньюс Продакшэн». Я думаю, что мы могли бы использовать кого-нибудь вроде преподобного Дэнни в наших воскресных программах. Мне кажется, его заинтересует предложение проповедовать еженедельно тремстам тысячам человек через телевизионную камеру.

Боннер посмотрел через плечо на Дэнни, который все еще смотрел в окно, зловеще молчаливый.

— Дэнни? — сказал Боннер.

— Что у него за дело?

Холстед пробовал заглянуть через Боннера в изящный пентхаус. Он едва мог видеть стоящего у окна Маккея.

— Так я могу войти?

Дэнни сделал знак, и Боннер сказал:

— Скажите сначала, что у вас за дело.

— Ну, то, что преподобный сделал сегодня вечером, будет интересно увидеть многим людям. Он же не может ездить по всему югу, а в его церковь помещается только семь тысяч человек. Но с помощью моих телевизионных станций можно собрать сотни тысяч людей, жаждущих услышать слово, проповедуемое Дэнни Маккеем. Что вы скажете, преподобный?

Дэнни опустил взгляд на свои руки. Он представил лицо мертвеца, пепельное и синее вокруг губ. Рыдающая жена и эти семь тысяч человек в полнейшей тишине. Затем подумал о людях в их гостиных, миллионах телевизоров по всей стране, и своем лице, своем голосе, своей силе, обращенной к каждому из них.

— Впусти его, — сказал Дэнни, — мы поговорим.

Беверли стояла у окна, глядя на таинственные огни хьюстонских нефтеперерабатывающих заводов. Она стояла там весь вечер, молчаливая и задумчивая, не притронулась к еде, которую ей принесла горничная, не съела даже морковные палочки, не выпила черный чай. Нужно было слишком о многом подумать. Сначала она подумала о делах фирмы. Она приехала в Хьюстон, чтобы организовать открытие двадцати закусочных «Королевские бургеры» По франшизе в Техасе. Затем она вспомнила о самом последнем сообщении Джонаса Бьюкенена.

Год назад, как раз перед тем, как она пошла на собрание Торговой палаты Голливуда, Джонас Бьюкенен позвонил, чтобы сообщить ей, что у него появилась первая новая информация о ее матери и сестре.

— Вы были правы насчет старого адвоката, — сказал частный детектив в тот вечер, когда пришел в ее офис. — Хаймен Леви-старший умер несколько лет назад. Его сын уехал из Калифорнии и согласно Ассоциации юристов ушел в отставку. Больше он не занимается адвокатской практикой. Я нашел его через налоговое управление — у меня есть друг, который работает в голливудском филиале. Хаймен Леви теперь живет приблизительно в сотне миль к востоку от Сиэтла. Он пишет детективные романы под псевдонимом.

Джонас Бьюкенен смог убедить мистера Леви достать из хранилища старые записи его отца и просмотреть их. Это был утомительный процесс, но Бьюкенен нашел то, что искал: второй ребенок-близнец, рожденный Наоми Двайер в пресвитерианской больнице в Голливуде, был взят на воспитание парой по фамилии Синглтон. И они назвали ребенка Кристина.

Это было то, что Джонасу удалось найти на тот момент. Он вернулся в Голливуд и сразу же занялся дальнейшим расследованием.

Он получил новую информацию и о матери. Он поехал на север и посетил дом престарелых, где, по словам предыдущих детективов, она когда-то работала поваром. Ему повезло, пожилая женщина, которая сейчас там готовит, была помощницей Наоми восемнадцать лет назад. Она была чернокожей и защищала Наоми, которую очень любила. Ничего не сказав другим детективам, она открылась Джонасу.

— Она сообщила, что ваша мать поехала во Фресно, где, как она сказала, жила ее кузина, мисс Энн Бургесс. Я поехал во Фресно и нашел мисс Бургесс. Она не захотела разговаривать со мной, но мне помог сосед. Он сказал, что кузина мисс Бургесс переехала в Сакраменто после того, как к ним однажды пришла полиция. Мое расследование в Сакраменто пока не дало результатов, но мои друзья работают над этим.

Это было год назад.

С тех пор Джонас периодические представлял новые сведения, ни одно из которых не имело большой ценности.

Синглтоны тоже, казалось, постоянно переезжали. Джонасу приходилось довольно много путешествовать, разговаривать со многими людьми и рыться в старых записях. А это требовало времени. Но затем он позвонил Беверли сюда, в ее хьюстонский гостиничный номер, чтобы сообщить, что, хотя, к сожалению, он потерял след семьи Синглтонов из-за развода двадцать лет назад, но у него на примете был человек, у которого могла быть кое-какая конкретная информация о теперешнем местонахождении Наоми Бургесс.

— Спасибо, — поблагодарила Беверли. — Пожалуйста, продолжайте. Я с волнением ожидаю вашего следующего сообщения.

«Кристина Синглтон, — думала теперь Беверли, глядя в окно на огни Хьюстона. — Моя сестра, мой двойник, Кристина. Где ты сейчас?»

Мэгги Керн, которая взяла кое-что поесть с тележки, поданной в номер, наблюдала за своей начальницей у окна. Начиная с их приезда в Техас четыре дня назад, Беверли становилась все более напряженной и беспокойной. Мэгги знала, что это происходило из-за старых воспоминаний, которые преследовали ее. К тому же им было известно, что Дэнни Маккей здесь, в этом же городе. На самом деле Беверли вообще не хотела ехать в Хьюстон, но сделка, касающаяся переоборудования двадцати старых палаток с гамбургерами и бензоколонки в закусочные «Королевские бургеры», была слишком важна для Беверли, чтобы поручить ее другим.

Мэгги вспомнила тот день год назад, когда Беверли вернулась с собрания Торговой палаты. Она ворвалась в офис, как будто кто-то преследовал ее.

— Я поняла! — сказала она, переводя дыхание, Мэгги и Кармен. — Я знаю теперь, что это, в чем мы так нуждаемся, чтобы оптимизировать снижающуюся прибыль сети «Королевские бургеры».

Беверли шла на собрание из любопытства, а вернулась возбужденная собственным вдохновением. Она выступила с речью, сказала она, и в то время, как речь расшевелила других в аудитории, она расшевелила и свою хозяйку.

— Нам нужна идея! — сказала она, когда села и начала делать набросок плана на бумаге. — Вот в чем заключается наша проблема. Компания испытывает недостаток идей!

«Да, — вспомнила Мэгги, — Беверли действительно вернулась домой с того собрания воодушевленной и сразу же начала распространять свои идеи на обустройство магазинов „Королевские бургеры“».

И вот Мэгги, Кармен, Энн и Беверли сели в автомобиль Энн Хастингс и пустились в путь по дорогам Калифорнии, вооруженные лозунгами, речами для поднятия духа и записными книжками. С неожиданной энергией и энтузиазмом Беверли посетила каждую торговую точку, продающую «Королевские бургеры», встретилась с каждым служащим, узнала их имена, записала их дни рождения, обменялась рукопожатием и выступила перед ними со своей вдохновляющей речью.

— Мы должны быть лучше, чем кто-то еще, потому что мы действительно лучше! Вы не хотите работать для заурядной компании, вы хотите гордиться компанией, гордиться так, будто она ваша собственная, будто это ваша семья! Мы не хотим, чтобы наши служащие коротали день до вечера и просто получали свою зарплату. Мы хотим, чтобы вы боролись, чтобы у вас были цели, чтобы вы осмелились мечтать.

И для того чтобы поддержать свою страстную речь, чтобы доказать им, что это были не просто слова, Беверли установила систему поощрений в пределах компании. Она сделала набросок иерархии от самого нижестоящего мойщика пола и повара-стажера до менеджера и пообещала нескольким сотням своих служащих, что они будут оцениваться в индивидуальном порядке за выполненную работу и вознаграждаться за верность компании и успехи в работе и что в пределах компании есть перспектива карьерного роста вплоть до центральной штаб-квартиры в Голливуде, если это их цель.

Кампания оказалась успешной. Количество прогулов и опозданий уменьшилось, служащие стали приходить на работу вовремя и работать упорнее. Они получали открытку и небольшую премию к своему дню рождения. Когда их продвигали по службе или когда прибыль магазина превышала поставленную цель, им присылали письмо с поздравлениями от самой мисс Хайленд.

Между магазинами проводились соревнования; учредили приз на звание «Лучший служащий месяца»; была разработана система периодических поощрений сотрудников и схема роста заработной платы. Беверли приветствовала предложения от своих работников и стремилась отвечать на них лично. Постепенно лицо и характер компании «Королевские бургеры» начали изменяться. Стало известно, что здесь заботятся о своих служащих вне зависимости от того, заполняют они бутылки кетчупом или подписывают чеки на оплату труда. Работников на забывают, а инициатива и творческий подход поощряются. Вскоре объявления «Требуется работник» исчезли с окон закусочных «Королевские бургеры»; списки ожидающих выросли, так как молодые люди искали работу в компании, которая обеспечивала будущее. Как следствие, пища и обслуживание улучшились, прибыль повысилась, а новые закусочные «Королевские бургеры» стали возникать по всему западу. В следующем месяце Мэгги, Кармен и Беверли собирались поехать в Нью-Йорк, чтобы открыть отделение «Королевских бургеров» на восточном побережье.

Все потому, что Беверли Хайленд обнаружила «дух».

И не только это принес ей тот знаменательный день на собрании в Торговой палате. Ровно через четырнадцать дней после речи Беверли президент и председатель палаты обратились к ней с предложением. Они собирались учредить комитет, который бы занимался изучением того, каким Голливуд будет в следующем десятилетии, в восьмидесятые годы, и хотели, чтобы Беверли стала председателем этого комитета. Все три подруги — Беверли, Мэгги и Кармен — оценили значение этого жеста немедленно. Беверли Хайленд внезапно приобрела известность в деловом сообществе; она и раньше пользовалась доверием, а теперь ей была дана власть.

Мэгги Керн знала, что это только начало.

Осторожный стук в дверь гостиничного номера вывел Беверли и Мэгги из задумчивости. Они повернулись и увидели двух мужчин и женщину, которые спокойно вошли и закрыли за собой дверь.

— Это было похоже на колдовство, — сказала Энн Хастингс, снимая обувь и направляясь к тележке с провизией. — Он купился на это полностью.

Беверли посмотрела на двух мужчин, один из которых снимал фальшивую лысину со своего черепа и приглаживала свои длинные песчаного цвета волосы. Теперь, когда Рой Мэдисон стал популярной личностью на телевидении, требовалось много косметики, чтобы замаскировать его внешность. Но ни один из семи тысяч человек в церкви Дэнни сегодня вечером не узнал актера под личиной доктора.

— Пропади оно все пропадом, если я не заслуживаю «Оскара» за это! — сказал он и издал боевой клич.

Беверли посмотрела на второго мужчину, актера по имени Пол, который пытался пробиться в кинематограф и в настоящее время был сексуальным партнером Роя.

— Ты в порядке? — спросила она.

Он застенчиво улыбнулся и сказал:

— Да, мэм. Все хорошо. Я учился падать и задерживать дыхание.

— Не говоря о том, — добавила Энн, — как хорошо ты выглядел с гримом. Тот слабый жест рукой по губам напрочь стер синеву.

Рой издал еще один возглас, вытащил живот из-под рубашки и бросил его на пол.

— Проклятье, было так жарко!

— Расскажите мне, как все прошло, — попросила Беверли.

Энн Хастингс, которая исполняла роль скорбящей жены, пересказывала эпизод, выбирая из салата морских креветок и засовывая их в рот. Она закончила свое повествование словами:

— Все в этой церкви, включая самого Дэнни, поверили, что он действительно воскресил Пола из мертвых. Люди были необычайно возбуждены, это надо было видеть! У стен церкви была пара репортеров, которые задавали вопросы. И знаешь что? Люди в самом деле ручались за «доктора Чэндлера»! Они клялись, что ходили к нему лечиться в течение многих лет!

Беверли отвернулась, чтобы посмотреть на огни.

— Они просто хотели подтвердить подлинность чуда из-за того, что они отчаянно хотели, чтобы это чудо было настоящим. Вы не можете обвинять их во лжи.

Беверли не гордилась шуткой, которую они сыграли с Дэнни сегодня вечером, но это было необходимо. Дэнни Маккей хвастался тем, что воскресил трех человек. Исследования каждого случая не смогли доказать обратного. Те, кто участвовал в этом, клялись, что чудо действительно свершилось. Беверли это ие нравилось. Ей не нравилось и то, что невинные люди обманывались, веря в мошенника Дэнни и жертвуя ему свои деньги. Он давал им ложную надежду, а это было жестоко. Единственный способ остановить его, чтобы он не причинял вреда людям в дальнейшем, состоял в том, чтобы разоблачить эти три чуда и показать, что это было мошенничество. И она поняла, что единственный способ сделать это заключается в том, чтобы организовать четвертое чудо, на сей раз с людьми, которые при знают, что это все было обманом.

Если Дэнни решит попробовать сделать это снова, он пожалеет об этом.

28

Когда дверь в кабинет Барри Грина внезапно распахнулась, он от неожиданности пролил кофе и отпрыгнул как раз вовремя, чтобы кофе не попал на брюки.

— Барри! — сказала Ариэль Дюбуа, проходя в кабинет на шаг впереди секретаря.

— Простите, мистер Грин, — сказала секретарь взволнованно. — Мисс Дюбуа прошла мимо меня.

— Все хорошо, Фрэн. — Он сделал знак женщине, чтобы она вышла, и продолжал вытирать пролитый кофе со своего стола. Великолепная Ариэль, одна из самых крупных звезд студии, любила делать театральные выходы.

— Итак, — сказал он, выбрасывая носовой платок в корзину и садясь на свое место, — сюрприз удался, Ариэль. Чему я обязан такой чести?

Она села в мягкое велюровое кресло и положила ногу на ногу.

— Дорогой Барри, я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня.

— Что случилось? — вздохнул он. — Что на сей раз?

— Я хочу, чтобы эту суку Латрицию убрали из шоу.

Он не был удивлен. На самом деле Барри ожидал, что этот гром грянет в ближайшее время, с тех пор как пухлая Латриция похудела на сорок фунтов и начала получать почту от поклонников, а авторы шоу стали давать ей больше реплик.

— Ты знаешь, что они планируют на следующую серию эпизодов? — спросила Ариэль, и яд сочился из ее слов.

Барри уже знал. Медсестра Вашингтон (Латриция Браун) должна была стать главной героиней. У нее неожиданно возник роман с одним из докторов шоу, она пережила трагедию, а потом драматическое, смелое возвращение, и все за счет эфирного времени Ариэль Дюбуа. Но он не мог обвинять авторов. После прохождения курса лечения и похудения. Латриция Браун стала очень красивой женщиной. Начали приходить письма от зрителей, желающих чаще видеть ее на экране. А последнее шоу, в котором медсестра Вашингтон сделала неотложную трахеотомию ребенку и спасла его жизнь, значительно повысило их рейтинги.

Барри на самом деле нравилось, что роль Латриции увеличилась — ее участие в шоу в течение двух лет было очень незначительным, в некоторых эпизодах она не появлялась вообще. Но он не собирался навлекать на себя гнев Ариэль. По тому, как она качала своей изящной ногой и постоянно отбрасывала назад гриву белокурых волос, он промолчал, поняв, что она жаждет крови.

Это был не первый случай, когда звезда начинала ревновать к актеру, исполняющему эпизодическую роль, и добивалась его увольнения с работы. А Латриция Браун не стоила того, чтобы из-за нее вступать в борьбу с Ариэль. Жизненный принцип номер один жизни Барри Грина гласил: «Избегай неприятностей. Любой ценой».

— Хорошо, Ариэль. Я дам ей роль в другом шоу.

Спустя месяц у Барри Грина начались неприятности.

— А как Джон поживает, дорогая? Джессика?

Джессика посмотрела на мать.

— Прошу прощения, что ты спросила?

— Ты не слушала.

— Прости. Я думала о последнем деле, которое сейчас веду. — Джессика примирительно улыбнулась матери. Они сидели в столовой, построенной из стекла и мрамора, в доме Маллигэн на Палм Спрингс, ели нежные бифштексы и печеный картофель, наслаждаясь видом поля для гольфа и снежной вершины горы Сан-Хасинто на заднем плане. Пища была превосходной, как превосходен был и дом, купленный за миллион долларов. Шестидесятипятилетняя мать Джессики была одета в безупречный костюм для бега трусцой из лимонно-желтого велюра, а на ее отце была бледно-розовая рубашка для игры в регби и холщовые плиссированные слаксы. Они оба выглядели аккуратными, загорелыми и богатыми.

— Жаль, что Джон не смог прийти с тобой сегодня вечером, Джес, — сказал отец, разрезая бифштекс.

— Он сейчас в Сан-Франциско. Его компания…

— Я хотел посоветоваться с ним по поводу инвестиций, которые хочу сделать.

— Да, конечно. — Джессика двигала по тарелке нетронутый бифштекс. — Он приедет домой завтра.

Во время разговора ее отец ни разу не посмотрел на нее. В действительности он редко смотрел на дочь, когда говорил с нею. Джессика однажды подумала, что она видела макушку его головы или заднюю часть его шеи больше времени, чем она видела его лицо. Но это было к лучшему, потому что, когда он сверлил ее тяжелым оценивающим взглядом, она всегда, казалось, не знала, что делать.

Некоторое время все трое ели в молчании. Время от времени Джессика смотрела на захватывающий дух вид из окна и сожалела, что из ее собственного дома не открывается такой вид. Все, на что они с Джоном смотрели, был бульвар Сан-Сет.

— Что у тебя за новое дело, дорогая? — спросила миссис Маллигэн.

— Вы когда-нибудь смотрели «Пятый север»?

Ее отец поднял глаза.

— «Пятый север»? Это случайно не телешоу? Бессмысленная чепуха, если только я когда-либо видел это. Кто захочет смотреть шоу о больных людях? Это рассчитано на идиотов, я не сомневаюсь.

— А мне нравится шоу, — мягко произнесла миссис Маллигэн.

— Да уж. Женщины помешаны на болезнях и смерти.

— Мама, — сказала Джессика, — а ты читала об актрисе из шоу, которая предъявляет иск продюсеру и студии за нарушение контракта?

Миссис Маллигэн открыла было рот, но ее муж ответил за нее:

— Я не знаю, чего добивается эта женщина. Насколько я понимаю, они предложили ей роль в другом шоу — лучшую роль, заметьте, и за более высокий гонорар. Она бросила им бумаги в лицо.

— Это дело принципа, папа. — Она подверглась гонениям, потому что звезда шоу невзлюбила…

— Подай мне, пожалуйста, сметану, Джес.

— Я считаю, что она довольно симпатична, — сказала миссис Маллигэн, — теперь, когда она сбросила вес. Стала похожа на африканскую принцессу.

— Это шоу продюсера, — стоял на своем мистер Маллигэн. — Это его деньги. Если он хочет уволить ее, он имеет право сделать это. В конце концов, она нарушила контракт, изменив свою внешность.

— Папа, в ее контракте ничего не говорится о том, что она должна быть жирной.

Мистер Маллигэн смешал сметану с печеным картофелем и нахмурился.

— Хелен? Сколько времени ты готовила этот картофель?

Джессика раздраженно посмотрела на мать и продолжила возиться со своей порцией.

В доме семейства Маллигэн не было стен: гостиная переходила в столовую, которая продолжалась в общей комнате.

В поместье с полем для гольфа, созданном для утонченного и изысканного стиля жизни в пустыне, были гладкие мраморные полы, абсолютно белые стены, редкая мебель в мягких пастельных тонах и несколько экземпляров дорогой скульптуры. Джим Маллигэн в прошлом был бизнесменом и все время проводил на поле для гольфа, в то время как его жена посещала клубы, где играли в карты, занималась флористикой и ходила на встречи организации «Вэйт вочерс», которая оказывает услуги тем, кто хочет избавиться от лишнего веса. Все трое пили теперь кофе; на улице было слишком холодно, чтобы сидеть во внутреннем дворике и слушать журчание испанского фонтана.

В то время как Джим уселся на лучшее место и потянулся к телевизионной программе, миссис Маллигэн обратилась к дочери:

— Ты кажешься ужасно озабоченной сегодня вечером, дорогая.

— Это все из-за того дела. Я просто не знаю…

Мистер Маллигэн посмотрел на Джессику поверх своих бифокальных очков. Он был ужасно горд, когда его младшая дочь закончила Стэнфордскую юридическую школу с отличием, и планировал организовать для нее солидную практику здесь, в Палм Спрингс. Он даже обсудил это с Джоном Франклином, молодым мужем Джессики, и тому эта идея показалась привлекательной. Но потом Джессика удивила их обоих, объявив, что собирается открывать практику вместе с сокурсником где-то в Голливуде и специализироваться на законодательстве, регулирующем отношения в сфере шоу-бизнеса. С точки зрения Джима Маллигэна, это было не лучше, чем работать агентом.

— И что это за дело? — спросила миссис Маллигэн, осознавая неодобрительный взгляд мужа.

— Я представляю Латрицию Браун.

— Ту, что снимается в медицинском шоу?

— Она знает Микки Шеннона. Он направил ее ко мне.

— У Латриции Браун нет поддержки, — сказал ее отец. — Одна плохонькая актриса против мощной студии и одного из самых популярных продюсеров в Голливуде. Почему глупая девчонка не принимает их предложение? Я думаю, что они были бы чрезмерно щедры, даже предложив половину.

— Потому что, папа, — медленно произнесла Джессика, — как я уже говорила, это дело принципа. Она решила бороться с ними и попросила, чтобы я представляла ее.

— Что ты собираешься делать, дорогая?

— Я еще не до конца решила, мама. Мы встречаемся с Барри Грином в студии завтра утром.

Джессика поглядела на своего отца. Он хмурился.

Они продолжали потягивать кофе в молчании. Джессика боялась этих формальных посещений родителей — она делала это главным образом, чтобы доставить удовольствие матери. У них не было ничего общего; они с отцом никогда ни в чем не соглашались друг с другом, и ни один визит не обошелся без того, чтобы мать тем или иным образом не упомянула о бездетности Джессики. Вечер обычно заканчивался тем, что Джессика смотрела на часы и считала минуты, когда она сможет уехать.

Она была более чем озабочена делом Латриции Браун и пробовала поговорить об этом с Джоном, прежде чем он уехал в Сан-Франциско. Но он не слушал.

Джессика не понимала, что было не так с профессией, которую она выбрала. Существовала реальная потребность в экспертах по проблемам интеллектуальной собственности. Джессика и ее партнер имели дело не только с контрактами, но и с авторскими правами, плагиатом, правами артистов и всем, что касалось книг, телевидения и кино. Но теперь она предположила, пока пила свой кофе и смотрела на часы, что ни Джон, ни отец не одобряли ее, потому что она ежедневно сталкивалась с людьми, занятыми в сфере киноиндустрии.

Она думала о встрече, которая должна была состояться завтра утром. Из-за нее она плохо спала в последнее время. За четыре недели, с тех пор как она согласилась взяться за дело мисс Браун, Джессика не придумала никакого оружия, с помощью которого можно было бы сразиться с Барри Грином и студией. Хотя в контракте не было никакого упоминания о том, что Латриция должна была оставаться толстой, тем не менее подразумевалось, что она не может кардинально изменить свою внешность без одобрения студии. В конце концов ее потеря веса не была предусмотрена в сценарии.

Еще более ухудшало дело сообщение прессы о том, что Латриции Браун были предложены щедрые отступные продюсером Барри Грином и студией. Она отклонила предложение, и, как результат, симпатия публики к ней уменьшалась. Повышение и новый автомобиль устроили бы многих людей, которые читали «Лос-Анджелес Таймс». Но Латриция решила продолжать борьбу, потому что пришло время, как она заявляла, чтобы кто-то показал магнатам студии: актеры не часть собственности, которую можно использовать и отвергать в угоду собственной прихоти.

Джессика провела весь прошлый месяц, изучая дело и пытаясь найти нить, за которую можно было бы зацепить мистера Барри Грина. Но за ним стояли деньги и власть, в то время как Латриция была чернокожей женщиной, и не имела денег, чтобы заплатить своему адвокату.

Джессика чувствовала себя Давидом, выступившим против Голиафа, и волновалась из-за того, что у нее даже не было хорошей зацепки для встречи завтра утром.

Она знала с самого начала, что это будет безнадежное дело для ее клиента. Согласно контракту Латриции студия буквально владела ею и могла делать с ней все что угодно. С формальной точки зрения, она была неизвестной актрисой; они даже могли уничтожить ее контракт, если бы захотели. Но почему Джессика решила обратиться в суд, зная, что нет никакой гарантии денежного урегулирования вопроса?

Потому что, как пылко заявила ей Латриция, пришло время, когда кто-то должен остановиться, повернуться лицом к противнику и сразиться с ним. И Джессика просто не могла противостоять вызову.

Когда ее отец взял пульт дистанционного управления и включил телевизор с экраном шириной больше метра, Джессика посмотрела на него. «Да, — подумала она, — пришло время, когда я должна выступить за правое дело».

Если бы Джессика села и действительно проанализировала мотивы, почему помогает Латриции Браун, даже не ожидая платы за свой труд, она поняла бы, почему так наслаждается тяжбой и хорошей борьбой в зале суда. Потому, что это была арена, на которой она могла встать, высказать свое мнение, и, возможно, даже победить. Противостояние адвокатам было борьбой с отцом, священниками и мужем, которым она никогда не была способна сопротивляться.

Она отвернулась от отца и удивилась, увидев, что красивое лицо Дэнни Маккея заполнило экран телевизора. Его певцы Евангелия горланили энергичный гимн, в то время как он милостиво улыбался всей Америке.

Она повернулась к матери.

— С каких пор вы смотрите Дэнни Маккея?

— Мы начали около…

— Он хороший человек, — прервал жену Джим Маллигэн. — Преподобный ратует за честность и благопристойность в нашей стране, и я стою за него горой.

— Но, папа, он утверждает, что говорит с Богом!

— Точно так же делал Джимми Картер. И Франклин Рузвельт в этом отношении поступал подобным образом.

— Какое несчастье, папа. Этот человек опасен! Считать, что Дэнни Маккей просто следует старой традиции в политике, — чистая софистика. Одно дело — обратиться к богомольной или созерцательной мысли, когда ты в чем-то сомневаешься, но совсем другое — заявлять о знании некоторых желаний Бога.

— Хелен, изображение по-прежнему нечеткое. Ты звонила в компанию кабельного телевидения сегодня, как я просил?

Джессика посмотрела на мать. Миссис Маллигэн избегала взгляда дочери.

Все трое откинулись на шелковые подушки индейцев наваджо, чтобы посмотреть, как Дэнни Маккей выкрикивает свою проповедь. Джессике было наплевать на этого человека. Она не могла понять, в чем дело, но в нем было что-то, что ей не нравилось. Его улыбка выглядела достаточно искренней, и он говорил, казалось, от всего сердца. Но он носил слишком дорогие костюмы и окружал себя крупными мужчинами, стриженными под ежик, которые выглядели скорее как телохранители, чем как религиозные последователи.

На свое вечернее выступление, которое отличалось от его ежедневной утренней программы «Час Благой вести», преподобный Дэнни всегда приглашал гостя, человека, чью жизнь тем или иным образом изменил Бог. Сегодня вечером это был известный модельер из Нью-Йорка. Перед двумя с половиной миллионами людей человек признался в своем грехе гомосексуализма и сказал, что Иисус помог ему исправиться. Это было весьма драматичное зрелище, которое окончилось с певцами Евангелия, собравшимися вокруг бедного человека, в то время как он и преподобный Дэнни рыдали на плече друг у друга.

Джессика никогда не смотрела вечернее шоу Дэнни Маккея, но слышала о нем, потому что оно было первое в своем роде, которое передавалось в лучшее эфирное время, и потому, что его рейтинги неуклонно росли. Она никогда не подумала бы, что такая фундаменталистская христианская программа соберет столь большую аудиторию. И тем не менее…

Она взглянула на своих родителей, которые неотрывно смотрели на экран. Оба были католиками.

Джессика опять посмотрела на преподобного Дэнни. Он, без сомнения, обладал некоторым обаянием. Она наклонилась вперед, зажав свою кофейную чашку в ладонях, и пристально посмотрела на зрелище, разворачивающееся на экране телевизора. Оно было невероятно театральным; но в этих объятиях и слезах был глубинный человеческий пафос, который задевал даже скептическое сердце Джессики. «Неудивительно, — решила она, — что у этого человека неожиданно высокий рейтинг». Она бы не удивилась, если бы он выиграл предварительный Нью-Хемпшир Праймери на следующей неделе.

Когда на экране вспыхнул номер телефона преподобного Дэнни в его штаб-квартире в Хьюстоне, Джессика резко встала и сказала:

— Мне пора идти.

Ее мать выглядела удивленной.

— Но мы еще не ели десерт, дорогая.

— Не принуждай ее, — сказал Джим Маллигэн, выключая телевизор. — Джессика, ты должна больше упражняться. Почему вы с Джоном никогда не бегаете трусцой?

Мать проводила ее к «кадиллаку». Ночь в пустыне была холодной; звезды, подобно кусочкам льда, были разбросаны по небу, как будто взорвалась покрытая снегом гора Сан-Хасинто.

— Мы так редко видим тебя, — сказала миссис Маллигэн, подставляя щеку для поцелуя. — Твоя сестра Бриджит вместе со своими детьми бывает здесь почти каждую неделю. И они так утомляют меня!

Джессика села в машину и завела ее.

— Поезжай осторожно, дорогая, — сказала Хелен Маллигэн. — У меня к тебе просьба. Ты смогла бы раздобыть для меня автограф Ариэль Дюбуа?

Свернув с проезда Боб Хоуп и выехав на шоссе, Джессика сильнее нажала на газ. Она внезапно захотела поскорее добраться домой, крепко сжала руль и умоляла автомобиль ехать побыстрее. Ей в голову пришла идея, с каким оружием можно отравиться на встречу завтра утром. Если это сработает, Барри Грина ожидает самый большой сюрприз в его жизни.

Латриция Браун была великолепна. Недавно похудевшая, она выглядела более высокой, чем прежде, и теперь, заплетая свои волосы, она действительно напоминала африканскую принцессу. Она ходила с гордо поднятой головой, ее поступь была уверенной, чего не было заметно в старой «медсестре Вашингтон» несколько месяцев назад. Неудивительно, что она стала получать почту от поклонников и что авторы шоу захотели сделать ее роль значительнее. Будь она проклята, если позволит этой сучке Ариэль смести ее со своего пути, как многих других малоизвестных актрис. Латриция вступила в эту борьбу не только ради себя, но и ради эксплуатируемых актеров и актрис повсюду, и ради представителей своей черной расы.

Она просто надеялась, что Джессика Франклин сможет найти способ выиграть ее дело. Но перевес был определенно не в ее пользу. То же можно было сказать и о законе.

— Мне нужно посмотреть ваш контракт, — сказала Джессика Латриции во время их первой встречи месяц назад. — Если получится, мы будем бороться с ними по поводу расторжения контракта без причины. — Джессика использовала и другие юридические выражения: «неправомерное увольнение», «сексуальная дискриминация», «преследование за вероисповедование», «политические взгляды», объясняя Латриции разные направления, в которых может развиваться дело. А затем, через два дня, когда Латриция принесла свой контракт и Джессика изучила его, юридические термины изменились на «стандартные пункты контракта», «незначительный повод для дела». Слова, которые можно было суммировать в одной фразе: Латриции не на что было опереться.

И все же, к огромному удивлению Латриции, Джессика Франклин согласилась взяться за ее дело.

— Послушайте, — предупредила она честно, — я не думаю, что мы победим. Но вы можете выиграть от огласки, точно так же, как и моя фирма.

Первое, что они сделали, — выступили с заявлением в печати.

— Общественное мнение будет поддерживать вас, — сказала Джессика Латриции. — Мы не располагаем какой-либо реальной законной силой, но, возможно, сможем заставить студию отступить из-за боязни плохих отзывов в печати, которые за этим последуют.

Это не сработало. Самый первый диалог, который состоялся между Джессикой и Барри Грином, показал двум женщинам, что борьба будет развиваться полностью в его пользу.

Приемная офиса Джессики была тиха и уныла. Как только тяжелые двери захлопнулись, мрачная тишина приветствовала посетителя. Ковер был толстым, мебель — низкой и темной, медь — хорошо отполированной, дерево — хорошего качества. Секретарь, молодой человек двадцати лет, который сидел, уткнувшись носом в книги по юриспруденции, если не заполнял что-то или не печатал, поднялся, чтобы встретить мисс Браун и проводил ее в кабинет Джессики.

Обе женщины обменялись рукопожатием, а затем Джессика с тревогой посмотрела на молодого человека.

— Были какие-нибудь телефонные звонки?

Он покачал головой:

— Я охраняю этот телефон своей жизнью, Джес. Доверься мне.

— Я верю тебе, Кен. Но боюсь, — она нахмурилась, глядя на свои часы, — что нам с Латрицией нужно будет отправиться в офис Барри Грина. Теперь слушай, думай об этом телефонном звонке как о вопросе жизни и смерти. Потом позвони мне сразу же. Я буду на встрече, но в случае чего выйду.

Кен ободряюще ей улыбнулся.

— Не волнуйся, Джес. Я так же, как и ты, жду этого телефонного звонка.

Она подмигнула: она пообещала ему работу в фирме после окончания юридической школы через три месяца.

Офис Барри Грина располагался в студии, которая, конечно же, находилась в Студио-Сити. Начался легкий мартовский дождик, когда Джессика выехала на своем «кадиллаке» на проезд Сепульведа; по пути она объясняла Латриции, что может означать тот телефонный звонок.

Латриция заметила, что ее адвокат сегодня утром была не спокойной и уверенной в себе, как обычно, а взволнованной, возбужденной. Она говорила быстро, едва переводя дыхание, и немного сильнее, чем нужно, давила ногой на педаль газа. Но, когда она обрисовала Латриции новую ситуацию, та тоже почувствовала возбуждение. Она должна была признать, что это гениальное решение, и если бы им удалось осуществить это, если бы этот телефонный звонок был сделан вовремя…

Они проехали на лифте пятнадцать этажей и оказались в удивительно привлекательной приемной «Грин Продакшэнс». Джессику и Латрицию, конечно, ждали, ведь они договорились об этой встрече более недели назад и приехали вовремя, но тем не менее их попросили подождать. Они опустились в глубокие велюровые стулья и отказались от предложения секретаря чего-нибудь выпить. Они ждали в напряженной тишине, пока секретарь спокойно работала за своим столом. Часы неустанно тикали. Телефон все не звонил.

За огромными дверями с медной именной табличкой в просторном кабинете сидел Барри и просматривал брошюры о путешествиях, пытаясь придумать что-нибудь, что могло бы убедить доктора Линду Маркус поехать куда-нибудь с ним. Он был уверен, что интересен ей, она просто играла в неприступность. У Барри Грина никогда не возникало проблем с женщинами, потому что они охотились за его деньгами, или хотели получить роль в одном из его шоу, или просто из желания похвастать, что они спали с телевизионным продюсером. Линда до сих пор ему не уступила. И это делало ее еще желаннее.

Секретарь Грина проинформировала его, что госпожа Франклин и ее клиент находятся в комнате ожидания. «Пусть подождут», — ответил он.

Барри решил, что он заставит их потомиться некоторое время, затем позволит им высказать свои жалобы и, наконец, нанесет удар: или Браун принимает его условия, или навсегда оставляет телевидение. У Барри было достаточно власти, чтобы позаботиться о том, чтобы она никогда больше не появлялась перед телекамерой.

В приемной Джессика продолжала смотреть на часы. Она не могла унять дрожь в коленях. Латриция, сидящая рядом с ней, выглядела холодной и сдержанной, но была настолько возбуждена, что начинала чувствовать себя больной. Четыре недели назад она была так зла, когда ей сказали, что ее убирают из шоу, что повела себя, повинуясь первому импульсу — ярости. Она наняла адвоката и начала борьбу. Но теперь, через четыре недели, видя, что угрозы телевизионных магнатов становятся все более реальными, она оказалась зажатой в тисках сомнений и начала думать, что, возможно, ей стоит принять их предложение, если оно все еще в силе, и сняться в другом сериале.

Она поглядела на Джессику. Телефонный звонок был очень смелым предприятием, если будет сделан вообще и если принесет с собой то, на что надеялась Джессика. Два больших «если», на которых должна основываться вся карьера человека.

Барри Грин просмотрел Гонконг, Канкун, Большой Барьерный риф и Аспен. Потом наконец сложил все брошюры в стопку и засунул их в ящик. Он посмотрел на часы, висящие на стене, затерянные среди вознаграждений, мемориальных досок, писем с благодарностями и фотографий, где он был изображен с известными людьми, и увидел, что заставил их ждать в течение двадцати минут.

Он позвонил своему секретарю и сказал, чтобы она разрешила им войти.

— Итак, леди, — говорил он несколькими минутами позже, — здесь все написано черным по белому. Согласно контракту, который вы подписали, Латриция, я имею право удалить вас из шоу. — Он обратился к Джессике. — И если бы вы знали что-нибудь о договорном праве, вы понимали бы, что вашему клиенту юридически не за что зацепиться. Что меня удивляет, так это то, что вы впустую тратите свое время на это дело!

Джессика говорила спокойно и медленно, пытаясь тянуть время.

— Что удивляет меня, мистер Грин, так это то, почему вы увольняете актрису, когда это не в интересах вашего шоу. Она способствовала росту рейтингов, которые, в свою очередь, увеличат рекламные доходы.

— С ролью возникли творческие проблемы. Мы просто решили, что ее персонаж больше не нужен.

— Вы хотите сказать, Ариэль Дюбуа решила это, — вмешалась Латриция.

Джессика бросила на нее предостерегающий взгляд.

— Понимаете, мистер Грин, я расцениваю это как неправомерное увольнение.

— Помилуйте, голубушка, вы сами знаете, что мы имеем безоговорочное право делать с Латрицией все что угодно. Контракт, который она подписала, дает нам полномочия принимать решение относительно того, будем мы ее использовать дальше или нет. Это должно быть очевидно даже вам. Так почему же мы сидим здесь и тратим впустую время?

Джессика осторожно посмотрела на часы. Черт побери, что же с этим телефонным звонком?

— Мистер Грин, я намереваюсь передать это дело на рассмотрение в суд и могу поручиться вам, что присяжные будут на стороне моей клиентки.

Он засмеялся.

— Я не боюсь твоих присяжных, Джессика.

— Простите, мистер Грин, я не знала, что мы с вами перешли на «ты».

Его улыбка исчезла.

— Послушайте, голубушка, у Латриции ничего не выйдет, и это все, что я могу сказать.

Они действовали ему на нервы, раздражали его как раз тогда, когда он чувствовал себя очень хорошо. У него в голове роились романтичные мысли о Линде Маркус, но если дело с ней не выгорит, есть еще та блондинка в костюмерной, которая просто мечтает подписать такой же контракт, который однажды подписала эта неблагодарная сука. Латриция Браун! Кстати, чья это была идея, что им нужен чернокожий персонаж в шоу?

Джессика облизнула губы сухим языком. Не похоже было, что ей сегодня вообще позвонят.

— Тем не менее мы намерены подать это дело на рассмотрение в суд, и я уверена, что за этим последует большое количество отрицательной рекламы для вас и вашей студии.

Он снова засмеялся и облокотился на спинку своего начальственного кресла. Угрозы — это все, что они могли придумать.

— На телевизионные рейтинги, мистер Грин, воздействует общественное мнение, хотите вы признавать это или нет. Если дело дойдет до суда, моя клиентка будет общаться с репортерами и появляться на телевидении, и определенные, давайте скажем, частные аспекты вашей жизни могут быть обнародованы.

Он усмехнулся и покачал головой.

— В какой юридической школе вы учились? Людям нравится читать о моих частных делах. Вперед! Сообщите «Лос-Анджелес Таймс», «Нэйшнл Инкваиэ», «Ридерс Дайджест». Предложите в «Фил Донау» и расскажите об этом всему миру! Мне нечего скрывать.

Джессика прикусила нижнюю губу и посмотрела на Латрицию. Ей нужно было продержаться хотя бы еще немного.

— А теперь, если вы извините меня… — сказал Барри, начиная вставать. — В этот момент зазвонил его телефон. Это оказалась секретарь, которая сказала ему, что поступил срочный звонок для миссис Франклин.

— Я возьму трубку в другой комнате, — сказала Джессика, вставая со стула и торопливо выходя.

Барри барабанил кончиками пальцев по безупречно гладкой поверхности своего стола, в то время как Латриция внимательно оглядывала роскошный кабинет, который был больше, чем вся ее квартира. Она начинала ненавидеть человека, сидящего за этим столом, не только из-за того, что он сделал с ней, но теперь и из-за того, как он обращался с Джессикой.

Вошла Джессика и села, не глядя на Латрицию.

— Очень хорошо, мистер Грин, — сказала она решительно, — вы сообщили нам свою позицию достаточно ясно. Теперь я сообщу вам нашу. Телефонный звонок, который я только что получила, — это то, чего я ждала. Звонили из Хьюстона. — Она сделала паузу для создания драматического эффекта. — Мою клиентку только что внесли в план выступлений, она появится через неделю, если считать с сегодняшнего дня, в вечерней программе Дэнни Маккея. Она расскажет его общенациональной аудитории, мистер Грин, на том же самом канале, по которому, кстати, идет и ваше собственное шоу, что она похудела, потому что Бог приказал ей уважать и чтить свое тело, его храм, и что вы и студия преследуете ее за это.

Он уставился на нее. Затем посмотрел на Латрицию. Она была хорошей актрисой, чертовски хорошей. И два с половиной миллиона людей будут говорить ей «аминь», и жалеть ее, и жаждать крови Барри Грина.

И рейтинги непоправимо уменьшатся.

Он подумал об Ариэль. Что она могла сделать? Ничего такого, что Барри не смог бы исправить. Все, чего хотел Барри Грин, это избегать неприятностей любой ценой.

Когда Джессика въехала на подъездную дорожку, она обрадовалась, увидев там припаркованный «БМВ» Джона. Это означало, что он вернулся домой из Сан-Франциско. «Мы отпразднуем это, — думала она, спеша в дом. Она отдала пальто и портфель служанке и взлетела вверх по лестнице к спальне хозяина. — Я позвоню в „Спаго“, чтобы заказать столик. Мы будем пить шампанское, пока оно не потечет у нас из ушей! Мы закажем пиццу с утятиной и мороженое с фруктами „сандэй“, и амаретто, и…» — Она обнаружила мужа, стоящего перед зеркалом и застегивавшего манжеты новой рубашки.

— Мы победили! — закричала она, обхватывая его руками и целуя в щеку. — Мы выиграли дело, Джон!

— Что за дело?

— Дело Латриции Браун. Я прижала Барри Грина к стенке! Проклятье, как я умна!

Он посмотрел на нее в зеркале.

— Я надеюсь, это не станет результатом отрицательной гласности для нас.

Джессика вздохнула.

— Латриция не целовала меня, если это то, о чем ты волнуешься. Но подожди, пока ты не услышишь, как я сумела обыграть студию!

— Ты можешь рассказать мне об этом в машине по пути к Рэю и Бонни.

— Рэю и Бонни?

— Они пригласили нас на ужин. — Он повернулся и посмотрел на нее. — Ты пила, Джессика?

— Только немного шампанского. Фред всегда держит бутылку на льду, на случай, если мы выиграем…

— Как много времени тебе потребуется для того, чтобы собраться? — спросил он, глядя на часы. — Мы должны быть там через десять минут.

Джессика моргнула.

— Я думала, что мы отпразднуем нашу победу в этом деле.

— Пожалуйста, не говори «нашу». Я абсолютно не хочу, чтобы мое имя было связано с твоими скандалами.

— Это не скандалы.

— Так или иначе, — он сел, чтобы надеть туфли, — мы можем отпраздновать с Рэем и Бонни.

Но ей не нравятся Рэй и Бонни!

— Бонни любит слушать все о твоих друзьях-кинозвездах. Бог знает почему! Это, должно быть, имеет какое-то отношение к работе учителя шестого класса. Одевайся, Джессика.

Она сердито посмотрела на него.

— Давай одевайся, — сказал он, касаясь ее руки. — И надень свои черные слаксы. Они выгодно подчеркивают твои бедра.

— Но я хочу праздновать без кого бы то ни было, только вдвоем с тобой.

Его тон стал нетерпеливым.

— Мы можем замечательно отпраздновать с Бонни и Рэем. Он мой друг и мой партнер, Джессика. Я хочу, чтобы ты не всегда была настолько эгоистичной, думая все время только о том, чего хочешь ты.

— Я не хочу бороться с тобой, Джон, — произнесла она мягко.

— Мы не боремся, Джессика. Просто делай, как я говорю, и одевайся. Им будет непонятно, что нас задержало так долго.

Она опустила глаза на ковер.

— Эй, — сказал он, подходя к ней и кладя руки ей на плечи. — Мы отпразднуем твою победу, не волнуйся. И ты сможешь рассказать нам все о том, как тебе удалось обвести Барри Грина вокруг твоего мизинца. Я готов держать пари, что он не смог сопротивляться такому симпатичному личику! А теперь иди одевайся, хорошо?

— Хорошо, — сказала она тихо, и внезапно все стало не так, и Джессика не знала, как это поправить.

29

Париж, 1974.

— Привет, Беверли. Я Кристина. Кристина Синглтон, твоя сестра.

Беверли пристально посмотрела.

— Кристина? Моя сестра? Это действительно ты?

— Ты нашла меня наконец-то, Беверли.

— О, слава богу! — Беверли подбежала, чтобы обнять ее. Но ее руки коснулись лишь воздуха.

— Кристина! — закричала она. — Где ты? Пожалуйста, не оставляй меня снова…

Глаза Беверли распахнулись.

Она обнаружила, что смотрит на декоративный потолок, расписанный в стиле рококо гирляндами из лент и цветов и поддерживаемый в каждом углу гипсовыми херувимами. В течение секунды она не знала, где находится, лежала, слушая удары сердца, чувствуя под собой влажные, измятые простыни.

Потом она вспомнила. Она в гостинице. В Париже.

Беверли глубоко вздохнула. Это снова только сон. Это было из-за телефонного звонка Джонаса Бьюкенена прошлым вечером. После того как он два года шел по следам разведенных супругов Синглтон и попадал только в тупики, он наконец добился успеха.

— Я натолкнулся на старую газетную статью, — сказал он вчера вечером во время трансатлантического звонка, — о довольно необычном случае похищения ребенка в тысяча девятьсот сорок седьмом году. Семья, в которой это произошло, носит фамилию Синглтон. Пара разводилась со скандалом, и отец убежал с маленькой девочкой, которой было девять лет. Их так никогда и не нашли. Но я решил расследовать это.

Джонас рассказал Беверли, как он проводил поиски и узнал название родного города отца. Интуитивно, думая, что отец мог направиться туда с ребенком, Джонас занялся расследованием в этом городе.

— Синглтоны нигде не упоминались, но я потратил день, просматривая школьную документацию. И обнаружил, что. Кристина Синглтон была помещена в монашеский орден в маленьком женском монастыре, когда ей было двенадцать лет. Я попытался получить информацию о ней, но до сих пор настоятельница не предоставила мне доступ к архивным документам. Я буду продолжать попытки.

— А что с отцом? — спросила Беверли. — Что случилось с Синглтоном?

— Мне не удалось выяснить. Я предполагаю, что он мертв.

У Беверли был еще только один вопрос:

— Вы уже знаете, как выглядела моя сестра? Вы нашли какие-нибудь ее фотографии?

К огромному сожалению, Джонас все еще не смог найти ни одной фотографии Кристины Синглтон.

Беверли, как правило, не позволяла себе наслаждаться роскошью; быстрый, ежедневный утренний душ был ее обычной ванной. Но в это холодное снежное утро на улице Мадлен, в изящной гостинице «Папийон», где когда-то останавливалась императрица Жозефина, Беверли в течение долгого времени отмокала в горячей, наполненной пеной ванне. Ей предстоял трудный день; она нуждалась в том, чтобы ее ум был живым, а тело бодрым.

К тому времени, как она вышла из ванной и обернулась в шикарный махровый халат, зазвонил телефон.

Голос Кармен раздавался в трубке, преодолевая огромное расстояние, пропадая и возникая вновь, подобно приливу. Она звонила Беверли каждый день во время ее трехмесячного тура, когда она поехала сделать приобретения в Европе, держала ее в курсе о различных финансовых вложениях и приходных ордерах.

— Я изучила «Моньюмент Пабликейшэнс», как ты просила, Бев, — она была вынуждена фактически перекрикивать треск на линии. — Ты была права. Их подразделение, выпускающее учебники, теряет деньги, и они собираются распустить половину штата. Но журнал преуспевает. В действительности, «Секс Киттенс» — то, что поддерживало «Моньюмент» на плаву в течение прошлых пяти лет. Но теперь даже этого недостаточно.

Беверли делала пометки, в то время как Кармен говорила. Мэгги расшифрует их позже и добавит к растущей папке информации по «Моньюмент Пабликейшэнс».

— Ты сказала им о моем предложении?

— Они ухватились за него.

Тогда покупай их.

Беверли все еще говорила по телефону, когда в комнату спокойно вошла Мэгги с вечным портфелем и записной книжкой в руках.

— Как дети? — спросила Беверли у Кармен в конце. Это было всегда последнее, что она спрашивала, прежде чем повесить трубку.

— У них все прекрасно, Бев. Они хотят знать, когда вы с Мэгги вернетесь домой.

Два ребенка Мэгги, Артур и Джо-младший, оставались с Кармен в ее построенном на разных уровнях ранчо за городом, в Чэтсворсе. Мальчикам было теперь восемь и шесть лет, и они были постоянными партнерами десятилетней Розы в играх.

— Ты можешь позвать их к телефону? Мы бы хотели поздороваться.

— Здесь сейчас середина ночи, Бев. Я не хочу будить их, — сказала Кармен.

Беверли почувствовала острую боль разочарования. Единственное, чего ей больше всего не хватало во время ее трехмесячного отсутствия в Лос-Анджелесе, были эти трое детей.

— Скажи им, что мы будем дома на следующей неделе. И еще, что у меня для них есть подарки.

— Подарки! — сказала Мэгги, когда открыла дверь для горничной. — Тебе придется зафрахтовать целый самолет, чтобы доставить все это домой.

— Приближается Рождество, — ответила Беверли, повесив трубку. — Я всего лишь привезу им несколько игрушек.

Мэгги засмеялась и покачала головой. Она постоянно боролась, чтобы не дать Беверли испортить своих мальчиков.

Они обсуждали повестку дня за сдобными булочками и американским кофе. Беверли лишь откусила кусочек одной из сладких булочек, в то время как Мэгги съела две, щедро намазывая их маслом. Она набрала вес, с тех пор как начала работать у Беверли Хайленд пять лет назад.

Это был их утренний ритуал: тщательно изучить ситуацию в начале дня. Они представляли собой настоящую команду. Мэгги пришла к Беверли, имея семилетний опыт работы в брокерской фирме, и со знанием инвестиционных стратегий. У Беверли теперь были деньги благодаря удивительному успеху «Королевских бургеров».

По совету Мэгги Беверли вышла на публичные торги со своей компанией, предлагая акции и получая доход от биржевых спекулянтов. На эти деньги она расширила сеть еще на сто торговых точек в четырнадцати новых штатах. «Краун бургер» (двойной гамбургер с бермудским луком и сыром) и то, что к жареному картофелю «джалапено» был добавлен тертый пармезан, плюс более низкие цены и красивая современная обстановка ресторанов способствовали поразительному успеху «Королевских бургеров». Подруги быстро начали реализовывать свои мечты: Кармен Санчес, которая когда-то мечтала о работе в солидной фирме, теперь была сертифицированным бухгалтером «Королевских бургеров»; Энн Хастингс обрела уверенность в себе, купила «порше», теперь ею интересовались молодые люди, она отвечала за контроль качества почти в пятистах торговых точках; Беверли Хайленд была председателем правления самой большой франшизы гамбургеров в Соединенных Штатах, сети быстрого питания, которая приносила ежегодный доход в несколько миллионов долларов.

Теперь Беверли начала вкладывать капитал в различные отрасли. С помощью инвестиционных знаний Мэгги и преимуществ превосходного экономического образования Кармен деньги Беверли осторожно пускались в оборот и вкладывались в другие предприятия. Это все стекалось в недавно сформированную компанию «Хайленд Энтерпрайзерс», быстро растущую корпорацию, чьим девизом было «Отважься!»

— Отважьтесь принять вызов, чтобы сделать Голливуд снова великим! — кричала Беверли в Торговой палате на собрании три года назад. И из той аудитории Беверли вынесла свой новорожденный «дух» в мир, во все, что она делала. Тот день породил и кое-что еще: известность Беверли в деловом сообществе. Она приняла предложение занять место председателя в новом комитете и вскоре была признана своими коллегами как сильная и амбициозная женщина, полная смелых идей. Беверли теперь посещала деловые школы, ходила в клубы и различные другие организации и выступала там. Аудитория всегда была полной. «Отважьтесь заставить это произойти, — говорила она своим слушателям. — Отважьтесь ставить высокие цели. Смейте рисковать. Смейте оживлять свои мечты!» Немногие уходили, незараженные ее духом и энергией.

А теперь Беверли принесла этот дух в Европу. Она приехала туда с двумя задачами: найти места расположения для ресторанов «Королевские бургеры» и получить некоторые предложения относительно того, что сделать с мужским магазином в Беверли Хиллз, который она унаследовала от Эдди.

Задача, касающаяся «Королевских бургеров», была теперь выполнена: Беверли собиралась открыть палатки на площади Пикадилли в Лондоне, на улице Венето в Риме и на Елисейских Полях здесь, в Париже. Все, что оставалось сделать, — разгадать тайну того, как же спасти магазин на Родео Драйв.

К тому времени, когда Боб Маннинг присоединился к ним в номере Беверли, их деловое обсуждение было закончено и две женщины просматривали англоязычные газеты, которые были доставлены на тележке вместе с завтраком.

Как обычно, первое, что искала Беверли, были любые новости о Дэнни Маккее.

Пока еще он не был всемирно известен. Но его популярность в Соединенных Штатах росла быстрыми темпами. С тех пор, как он подписал контракт с «Холстед» несколько лет назад в Хьюстоне, касающийся его выступлений на евангелистском телевидении, репутация Дэнни взмыла вверх. Он стал настоящим шоуменом. Если он хорошо смотрелся на передвижной кафедре, перед камерой он был просто динамит. За первый год электронного проповедования он удвоил аудиторию канала. К концу второго года он выкупил «Холстед» и стал единственным владельцем нескольких религиозных станций. К третьему году он называл себя главой «Пасторств Благой вести». И к концу последнего года его еженедельный религиозный час наконец-то стал транслироваться с одного побережья на другое.

Он пробирался туда. И однажды, когда наступит подходящий момент, Беверли отомстит.

Магазин мужской одежды «Эдди Фанелли» в Беверли Хиллз находился под эгидой «Хайленд Энтерпрайзерс», но из-за того что Беверли была слишком занята несколько лет созданием своей корпорации, она обращала совсем мало внимания на магазин. Он не приносил дохода, когда она унаследовала его, но теперь Кармен сообщала о постоянных убытках, магазин становился утечкой финансов. Это было из-за стиля одежды, которая там продавалась: старомодная одежда, без сомнения, выбранная Эдди и Лаверн лично, которая когда-то была модной, теперь безнадежно устарела. Когда Мэгги и Беверли впервые пришли в магазин и увидели яркие огни, постеры с изображением Питера Макса, полки, забитые брюками-клеш, жакетами «Неру» и барахлом фальшивой хиппи- и контркультуры, они просто потеряли дар речи. Молодые длинноволосые, жующие жевательную резинку продавцы были одеты в джинсы, держались неуклюже и ошеломили двух женщин еще больше. О чем думал Эдди?

Но теперь Беверли хотела сделать кое-что с магазином, и поэтому они приехали в Париж с Бобом Маннингом, завершая свою поездку.

Боб вошел в гостиничный номер, когда они читали газеты, — изысканно выглядящий человек небольшого роста, почти квадратного телосложения, консервативно одетый и передвигающийся при помощи трости из дерева джакаранда. Ему был шестьдесят один год, и шестнадцать лет своей жизни он провел в больнице.

Боб Маннинг работал у Беверли уже в течение двух лет и был отчаянно влюблен в нее.

Наливая себе чашку кофе из серебряного кофейника, он сказал:

— Опять снег пошел.

Беверли подняла глаза и впервые с момента пробуждения от кошмара выглянула из окна. Парижское небо было зловеще темным; белые хлопья летели на землю. Это напомнило Беверли о том времени, когда она последний раз видела снег — двадцать два года назад, в Нью-Мексико. И, вспоминая кошмар, снова слыша голос своей сестры, зовущей ее, Беверли молилась, чтобы Джонасу Бьюкенену улыбнулась удача.

Лимузин медленно полз по обледенелым узким улицам, старательно избегая более интенсивного движения, которое маниакально закручивалось вокруг Триумфальной арки. Три американца сидели на заднем сиденье в просторном салоне, накрыв колени толстыми одеялами из шерсти альпака и потягивая горячий шоколад из маленьких фарфоровых чашек. Беверли развернула у себя на коленях газеты и изучала их. Мэгги рассматривала из окна красоты Парижа и мечтала о том, чтобы ее Джо был все еще жив, чтобы полюбоваться этим вместе с ним. А Боб Маннинг просматривал предварительный буклет, полученный от трех домов мод, которые они собирались посетить сегодня.

Он не особенно надеялся на успех.

Когда Беверли приняла Боба Маннинга в компанию «Хайленд Энтерпрайзерс» два года назад, он не мог предложить много. Он слегка хромал, у него не было никаких связей, и его образование не было выдающимся. Но, к его удивлению, у Беверли оказалось место для него — должность управляющего магазином мужской одежды.

Его обязанности были немногочисленными, требовалось в основном только его присутствие. Но ему понравилось то, что ему было куда ходить каждый день, зная, что у него даже есть рабочее место, и люди, за которыми он должен был присматривать, и кассовый аппарат, который нужно было охранять. Потом, в течение двух этих лет, мисс Хайленд начала посещать магазин все более часто, заходя неожиданно прямо с улицы и прохаживаясь по нему в глубокой задумчивости. Время от времени она поднималась наверх, где они сдавали в аренду офисы маленьким фирмам: туристическому агентству, дизайнеру интерьера, трем страховым агентам, которые делили стол и телефон; эти люди хотели, чтобы их адрес был Беверли Хиллз. Мисс Хайленд вежливо болтала с продавцом и с Бобом, кивала неопределенно, а затем уезжала. Он думал, что она приезжала туда, чтобы найти что-то, возможно, причину, по которой стоит вообще сохранять магазин. В конце концов, «Эдди Фанеллис» приносил убытки.

А затем прошлым летом она приехала в своем «роллс-ройсе», зашла в магазин, велела Бобу закрыть его и уволить всех служащих, выдав им зарплату за шесть месяцев. Она сказала, что собирается поехать в Европу и вернуться с новым ассортиментом товаров. Магазин будет полностью переоборудован и затем открыт через шесть месяцев.

Приземлившись в Лондоне, он потирал руки в предвкушении закупок, которые они втроем собирались сделать. Вместе с Мэгги они ходили ужинать в места, подобные «Сохо» и «Кингс Роуд», а Беверли предпочитала оставаться в гостинице, когда они не посещали показы мод. И они вдвоем оживленно говорили о своих идеях. Но затем волнение начало постепенно проходить, когда они поняли, что Беверли не разделяет их энтузиазма и оптимизма. Чем больше они изучали мир моды, тем более мрачной она становилась.

Не было ничего нового, — говорила она в Лондоне и Риме, — не было абсолютно ничего нового или волнующего, что сделало бы их магазин отличным от всех остальных.

Боб вынужден был согласиться с нею, к сожалению, это было действительно так.

Когда лимузин остановился перед домом знаменитого кутюрье Анри Гапана, Боб посмотрел на свою начальницу. Господи, до чего она была красива. Ее лицо было безупречно. Как человек мог родиться настолько совершенным? И она одевалась так, что одежда подчеркивала ее изящество и красоту. Белая меховая шапка, длинное пальто из мягкого белого меха и белые ботинки создавали иллюзию высокого роста; под пальто, Боб знал, Беверли носила сшитый на заказ костюм и золотую брошку с камеей под горлом. Она не одевалась нарочито роскошно или модно, ее вещи принадлежали к классическим и всегда актуальным стилям. Платиновые волосы были тщательно убраны назад во «французский твист». Беверли Хайленд производила впечатление женщины, контролирующей себя и других.

Все повернули головы, когда Беверли вошла в двери. А это было внушительное собрание. Жена премьер-министра Франции присутствовала на показе, там была и Комтесс де Риво, леди Маргарет Гатавей, старший вице-президент, директор по стилю «Блумингдейлс», владелец дискотеки на Манхэттене Сэлли Вилл, итальянская кинозвезда, завоевавшая «Оскара», известная почитательница модных тенденций. Все были здесь, чтобы посмотреть на самую последнюю линию мужской одежды Гапана.

Показ оказался именно тем, чего так боялся Боб Маннинг: в большей или меньшей степени похожим на все остальные.

До сих пор, за одиннадцать недель, проведенных в Европе, они увидели лондонский стиль, итальянский стиль, а теперь французский, все с небольшими разновидностями. Континентальное влияние сильно бросалось в глаза: пиджаки в клетку с галстуками-бабочками и узкими брюками; фланелевые костюмы броских цветов; изогнутые шляпы из афганской овчины. Спортивные рубашки шили со смелыми рисунками, и их разрешалось носить навыпуск. Открытые воротники были в моде, предполагалось носить драгоценности, а мужские каблуки наконец стали такими же высокими, как и женские. Что еще хуже, унисекс был виден во всем.

Сидя на парчовом стуле и потягивая шампанское, Беверли смотрела на красивых мужчин-моделей на подиуме и чувствовала, что ее огорчение растет. Три года успеха с «Королевскими бургерами» и более новыми вторичными предприятиями привели к мысли о том, что успех ожидает ее во всем, чего бы она ни коснулась. Неужели магазин мужской одежды «Эдди Фанеллис» будет единственным исключением?

Каким образом она собиралась сделать его отличным от всех других магазинов мужской одежды в Беверли Хиллз?

Она опустила взгляд вниз на шампанское, искрящееся в ее бокале, и вспомнила, когда она в первый раз попробовала хорошее шампанское — это было в далеком 1961 году, когда Рой Мэдисон получил свою первую постоянную роль в телесериале. Он прибежал в закусочную с бутылкой шампанского «Дом Периньон» и начал всех угощать. Это все было делом рук Беверли, объявил он великодушно, когда игристое вино пенилось по всему прилавку. Потому что она так честно говорила о его образе, и потому что он принял ее совет и изменил его, и потому что он сопровождал Энн на рождественскую вечеринку ее кузины, и потому что он встретил там того режиссера, которому понравилась его внешность, — Рой начал получать маленькие роли на одну за другой. Его агент велел ему сохранять новый облик и находил ему все более крупные роли, пока у него не появился свой собственный сериал. Все из-за Беверли — да благословит ее Бог — Хайленд.

Это был день, когда Рой поклялся никогда не забывать то, что она сделала для него.

Конечно, она попробовала много шампанского с тех далеких дней спартанской жизни. Когда Беверли унаследовала богатство Эдди и поняла, каким был ее истинный потенциал, она решила, что для интересов ее будущего необходимо изменить образ жизни. Богатство было тем, к чему она стремилась, так же как власть. Эти вещи нельзя было получить, живя в вакууме, прячась и отрезая себя от общества. Чтобы стремиться и к тому, и к другому, ей нужны были могущественные и влиятельные друзья. Необходимо было создать солидную репутацию; она нуждалась в социальном положении, которое признали бы лица, занимающие ключевые позиции. После тщательного исследования Беверли продала свой маленький дом в испанском стиле в Голливуд Хиллз и купила такой же в Беверли Хиллз, но в пять раз дороже. Она поменяла свой «шевроле» на «кадиллак», а его на «мерседес». Она наняла служанку, затем садовника, потом повара. Она подружилась со своими соседями: адвокатами и докторами, судьями и политическими деятелями, писателями и кинопродюсерами — людьми, вокруг которых вертелась вселенная Беверли Хиллз. Она пробовала много шампанского, устраивала вечеринки и подавала икру. Она развлекала людей, которые могли открыть для нее двери, и сделала свое имя известным. Она была активна в Торговой палате и служила в нескольких культурных комитетах в Лос-Анджелесе. Она продолжала иметь большой вес в обществе и шла своим путем.

Ропот прокатился по аудитории, и Беверли подняла глаза.

— Мадам и месье, «короткий» — символ сегодняшнего спортивного, конкурентоспособного мужчины, — объявил Анри Гапан, когда загорелый мужчина-модель с безупречной фигурой вышел на подиум. — «Короткий», так мы называем свои самые новые тенденции в мужской пляжной моде. Бикини больше не будет оставаться исключительно принадлежностью женщин, и Пьер весьма эффектно демонстрирует это нам.

«В самом деле эффектно», — подумала Беверли, когда красивый и мускулистый Пьер медленно прошел перед удивленными, восхищенными, завистливыми взглядами. Плавки на нем были действительно «короткими».

— Это неприлично, — пробормотала Мэгги, сидящая рядом с Беверли. — Мне нравится это.

Беверли посмотрела на модель. Проходя мимо нее, он оглянулся через плечо и подмигнул ей.

— Ты видела это? — прошептала Мэгги.

Беверли видела это. И вопреки самой себе отреагировала на это.

— Этот летний костюм можно будет увидеть на всех соответствующих мероприятиях, — продолжал Анри, когда вышел другой галльский красавчик, одетый в бежевый спортивный шерстяной жакет и светлые фланелевые брюки.

Но Беверли смотрела на модель с чувством, близким к скуке. Она могла поклясться, что видела ту же самую одежду в Челси и Риме. Хлопковая рубашка с печатным рисунком, широкий шелковый галстук и подходящий по цвету и фактуре носовой платок, рыжие кожаные ботинки на резиновой подошве. Мужская мода оказывалась везде одинаковой независимо от того, где бы она ни была. Это не поможет ее магазину на Беверли Хиллз. Как она могла конкурировать с известными магазинами, которые уже продавали одежду этих линий? Если она привезет одежду от Гапана и Курреж в магазин «Эдди Фанеллис», это не заставит клиентов нестись в него сломя голову. Вероятно, Эдди понял это и пробовал пойти другим путем — предлагая нечто, не пользующееся особым спросом на рынке.

— Эй, — тихо сказала Мэгги. — Возьми вот этого.

— Для более молодого возраста, — сказал Анри, когда вышел молодой человек в джинсах с заниженной талией и кожаном пиджаке, его длинные волосы были спутаны, грудь обольстительно обнажена. Это был старый облик Мика Джаггера, на который всегда так или иначе реагировали.

— Мне не нравится, — пробормотала Беверли.

— Не одежда, парень!

Беверли сосредоточилась на модели и обнаружила, что под взъерошенной, распутной внешностью скрывается очаровательный молодой человек. У него была своеобразная походка, дерзкая поступь, от которой его бедра колыхались. И эта улыбка! И, как ни странно, Беверли прониклась интересом к одежде, которая всего несколько секунд назад ей не нравилась.

— Какой рекламный трюк, — сказала Мэгги, наклоняя голову к Беверли. — Посмотри на лица некоторых из этих женщин. Им на самом деле не нравится одежда, но им нравится он.

Беверли наблюдала, как мужчина-модель скользящей походкой ушел со сцены.

— Отличные ноги, — пробормотала Мэгги, и Беверли оглядела лица женщин, сидящих неподалеку от нее. Как и Мэгги, они не смотрели на одежду.

Мэгги сказала:

— Нельзя сказать, что вон те шорты смотрятся хотя бы на десятую долю так же хорошо в полиэтиленовой упаковке.

Беверли резко повернулась и посмотрела на нее.

С того момента Беверли больше не надоедали. Она обращала пристальное внимание на молодых людей, демонстрирующих одежду, на различную реакцию аудитории, замечая, что сама мода обладала вторичной важностью. И, пока она наблюдала и изучала, идея в ее мозгу начала обретать форму.

Она осторожно оглядывала демонстрационный зал, принимая во внимание изысканность и роскошь отделки. Странно, но до сих пор это не приходило ей в голову. Эти дома мод, которые вертелись вокруг мужчин и удовлетворяли прихоти мужчин, создавали и производили мужскую одежду, были все на удивление женские. И эта большая, роскошная аудитория, хотя и собралась здесь, чтобы посмотреть на мужскую одежду, была в основном женская.

Беверли теперь заметила, как обмениваются взглядами модели и некоторые покупатели. Мужчины на подиуме знали, что они хороши; они были настоящими артистами. Не имело значение, что они носили, они продавали свои товары с улыбкой, подмигиванием, поворотом ягодиц хорошей формы. Маленькие золотые ручки заносили пометки в небольшие кожаные записные книжки. Все одобрительно кивали, оценивая; Анри Гапану делали знаки. Вокруг совершались сделки на миллионы долларов, и все потому, что Анри Гапан имел особый дар — знал не как моделировать одежду, а как продать ее им.

Беверли Хайленд только что раскрыла его тайну: он знал свой рынок.

Она облокотилась на спинку стула и скрестила на груди руки. Теперь она стремилась поскорее добраться домой, здесь больше нечего было делать. Она знала теперь, что необходимо для того, чтобы «Эдди Фанеллис» стал самым оживленным магазином мужской одежды в Беверли Хиллз.

И это должно было сработать.

Открытие «Фанелли» на Беверли Хиллз майским вечером 1975 года обслуживалось фирмой «Ричард», модным в тот момент поставщиком провизии. Те, кому повезло получить выгравированные приглашения для посещения церемонии открытия, оказались напротив буфета, который даже для такого пресыщенного социального слоя представлял собой нечто особенное: маленькие, готовящиеся прямо здесь пиццы, покрытые толстым слоем ветчины, сыров фета и моцарелла; пирог из кукурузной муки с копченой колбасой, сыром и черными бобами; фаршированные миндалем яйца; печеный бри; морские моллюски по-латиноамерикански; фрикадельки по-гречески; и, конечно же, соус гуакамоле. Для сладкоежек была приготовлена земляника по-баварски, апельсиновая амброзия, хрустальный кубок с бисквитом, пропитанным вином и залитым сбитыми сливками по-английски, старые добрые шоколадные пирожные с орехами. Все яства были поданы на изящных черных тарелках фирмы «Беннингтон». Официанты ходили между гостями с удлиненными бокалами в форме флейты с шампанским, мимозами или «Перье». Были три типа кофе, травяной чай, так же как «Эрл Грей» и мятный чай фирмы «Блумс». Большой долей успеха мероприятие было обязано присутствию Роя Мэдисона. Мало того что он пустил слух среди своих друзей, занятых в киноиндустрии, о том, что это будет одним из важнейших событий года, в печати было объявлено о его присутствии на открытии «Фанелли», а Рой Мэдисон был человеком, на которого многие люди хотели посмотреть.

Он появился как символ торговой марки: в джинсах и синей рубашке с шитьем, в ковбойских ботинках, с ковбойским ремнем. Его волосы цвета песка все еще были длинными; его красивое, когда-то похожее на Фабиана лицо, приобрело четкие линии и характерность. И он был теперь одной из самых высокооплачиваемых звезд на телевидении.

Энн Хастингс, Кармен и Мэгги прибыли рано, оставив свои машины охранникам на частной парковке «Фанелли». Беверли приехала в последнюю минуту в своем «роллс-ройсе» и провела беспокойный день и вечер, действуя как дружелюбная, но безучастная и таинственная хозяйка. Немало человек возвратились к себе домой в Хиллз в тот вечер, впервые задаваясь вопросом о красивой и неуловимой мисс Хайленд.

Рой Мэдисон раздавал автографы тем, кто просил об этом; Энн Хастингс следила за демонстрацией мод; Мэгги изображала хозяйку, приветствуя звезд и отвечая на вопросы; Кармен оставалась в тени, следила за поставщиками провизии и пристально наблюдала за новыми продавцами; Боб Маннинг находился в примерочной, контролируя внешний вид моделей.

Модели, конечно же, были хитом вечера.

Это было то, чего никто не ожидал: постоянный показ одежды и аксессуаров «Фанелли» на моделях, которые были красивы и сексуальны (Рой Мадисон лично набирал их для Беверли) и которые прогуливались среди посетителей вечеринки, как будто сами были гостями, улыбчивые и уверенные, без раздражающего повествования по микрофону, сообщающего людям, на что они смотрят.

Не было никакой необходимости сообщать этим людям, на что они смотрят, — гостям, присутствующим на открытии «Фанелли» были хорошо известны Карден и Лоран, Куреж и Гапан, мистер Гарри и Диор. Эти люди уже знали моду и стиль; идея состояла в том, чтобы заставить их покупать.

И они делали это. Под влиянием большого количества превосходной и изысканной пищи и шампанского у толпы, одетой в смокинги и вечерние платья, возрос интерес к материальным ценностям. Они начали тратить деньги.

Когда Пол, старый друг Роя, исполнявший роль мужчины, которого Дэнни Маккей воскресил из мертвых, прогулялся по магазину в черном шерстяном спортивном жакете от Кардена и брюках в шотландскую клетку, улыбнулся и доверительно подмигнул некоторым гостьям, сразу были сделаны шесть заказов на этот костюм. Когда он вновь появился через пятнадцать минут в бархатном красном смокинге, под которым была надета серая шелковая пижама — он смотрелся так поразительно неуместно среди всех этих шикарно одетых людей, — восемь женщин сделали заказы.

И так продолжалось весь день и весь вечер. Большие автомобили останавливались перед магазином, камердинеры отвозили их на стоянку, а в помещение входили женщины, многие без сопровождения. Они скромно брали шампанское, бросали взгляды на роскошный буфет, думали о своих диетах, принимали маленькие тарелки и медленно обходили новый магазин, мимоходом осматривая товары, в то же время мельком взглядывая на толпу, чтобы увидеть, кто еще был там.

Вечер не разочаровал никого. Люди пришли из любопытства и обнаружили весьма приятную атмосферу в «Фанелли»: в обстановке была мрачная элегантность — это определенно был мужской магазин, но это был магазин не для мужчин. Элегантность была женская; намеки на мужественность были в темных деревянных стенах, медных вешалках для верхней одежды и красных кожаных стульях, но повсюду были цветы, и дамская комната в стиле будуара оказалась приятной неожиданностью.

Со своего места рядом с аксессуарами, где на стеклянных прилавках были разложены подходящие галстуки и носки — оригинальная идея Энн, которая, казалось, была тепло встречена, — Беверли приветствовала своих гостей с изысканной сдержанностью и наблюдала сильное и здоровое рождение ее самого нового детища. С того момента, как у нее возникла идея в доме мод Анри Гапана в Париже, Беверли не сомневалась ни секунды, что она будет успешной. Создать магазин мужской одежды для женщин. Магазин, куда женщины пойдут покупать подарки для своих мужей, друзей, братьев и отцов. Они придут сюда, чтобы им угождали — анонс в прессе заявлял, что в «Фанелли» будет бесплатный буфет, — и они будут приходить, чтобы посмотреть на мужчин-моделей — уникальную особенность «Фанелли», которая, по уверению печатных изданий, не только будет иметь место в особых случаях, но и станет постоянной особенностью магазина. Женщины могли посмотреть на красивые модели и вообразить эту одежду на своих приятелях или мужьях; возможно, они могли представить, что такие красивые мужчины являются их друзьями и мужьями.

Беверли наблюдала за своими гостями с удовольствием. Она видела, как они наслаждались ее буфетом, ее шампанским, ее магазином и самими собой.

Они уйдут с положительными эмоциями из «Фанелли» и расскажут об этом своим друзьям. Они вернутся и купят своего Кардена и мистера Гарри. «Фанелли» будет магазином мужской одежды в Беверли Хиллз, поскольку «Фанелли» был фантастическим.

Вскоре после того, как зашло солнце и весенние сумерки превратились в вечер, гостей пригласили на улицу, чтобы они стали свидетелями первого включения фирменного знака «Фанелли». И опять они не оказались разочарованы. Не было никакой обычной вывески для магазина — даже названия. Был только единственный простой символ, фирменный знак, созданный опытным мастером из кованого железа и выкрашенный под белое золото. Одинокий прожектор осветил его, и, когда нажали выключатель и эмблема мягко засверкала на простой стене, все заговорили разом в восхищении и любопытстве.

Это была бабочка.

30

Он влюблялся, черт побери.

Это не планировалось, нельзя было влюбляться в одного из членов клуба, это было против правил. «Не позволяй себе эмоционально вовлекаться в отношения с членами клуба, — сказала ему директор, когда его взяли на работу в верхних апартаментах „Бабочки“. — Имей в виду, что большинство наших членов состоят в браке. Они не ищут реальных или постоянных отношений. Некоторые из них могут захотеть сообщить тебе о своих проблемах. Во что бы то ни стало слушай, но не давай советы и не увлекайся. Давай им любовь, это то, за что они платят. Если поможет, думай о деньгах, которые ты зарабатываешь. Думай о том, чтобы получить хорошие чаевые. Это помогает сдерживать эмоции».

Да, он думал о деньгах, и о чаевых, и о случайных дорогих подарках, но это не помогло. Он влюблялся в одного из членов клуба и не мог ничего с собой поделать.

Стоял серый мартовский день, когда он достиг венецианского пляжа и увидел пустынные дюны и свирепый прибой, ударяющийся о берег. Заперев автомобиль, он застегнул молнию на нейлоновой ветровке под горло и направился навстречу холодному ветру.

«Кто она была? Как ее звали? Где она жила?»

Он так немного о ней знал, действительно, как он мог влюбляться в нее? «Была ли это она, — спрашивал он теперь себя, подставляя лицо соленым брызгам Тихого океана, — была ли это действительно она, или он был влюблен просто в иллюзию? Любил ли он на самом деле ее или мысль о ней? Была ли это женщина, которая проникла в его сердце, или это был только фантом, призрак, кто-то нереальный, неосязаемый и существующий лишь в его собственном воображении?»

Он так много думал о ней в эти последние несколько дней, что боялся, как бы это не превратилось в навязчивую идею. Он начинал с нетерпением ждать ее визитов в «Бабочку» и с тревогой ожидал звонка от директора со знакомыми инструкциями. Ему начинало не нравиться проводить время с другими членами клуба, время, которое он проводил не с нею, а должен был проводить с ней одной.

А это было не то, для чего он был нанят. Любить только одну женщину. Ожидалось, что он будет любить их всех.

Какие-то дети установили бочку и наклонную плоскость на автостраде и пытались сломать себе шеи, катаясь на роликовых досках. Он остановился, чтобы посмотреть на них.

И потом, с другой стороны, что она чувствовала к нему? Он думал, что он знает женщин, знает, как читать их. Действительно ли он видел любовь в ее глазах, когда она лежала в его объятиях? Ощущал ли он настоящую нежность и преданность, когда они занимались любовью? Или она просто занималась сексом со своим собственным специфическим фантомом, а не с человеком из плоти и крови?

Иллюзия. Именно этим и была «Бабочка». Ничего, кроме иллюзии.

Но его любовь к ней была реальной. Он знал это. Он мог чувствовать это так же, как теперь ощущал резкий мартовский ветер, дующий ему в лицо. Когда зазвонил его телефон, на другом конце провода оказалась директор. Она попросила его приехать в «Бабочку» и сказала слова, которые он так хотел услышать: подготовиться к той фантазии. Он почувствовал, что его сердце забилось так, как уже давно не билось. С того болезненного эпизода в прошлом, когда он решил, что в его жизни больше не будет любви. И тем не менее она снова стучалась в его дверь. Он войдет в знакомую комнату, и увидит ее, и позволит использовать себя с радостью и страстью и возмутительным желанием удержать ее там рядом с собой навсегда.

Временами она казалась очень уязвимой, а порой превращалась в жесткую леди. Он не знал, чем она занимается в реальном мире, но подозревал, что она была деловой женщиной в профессиональной сфере, где женщине нужно уметь защищать себя. У него было всего несколько зацепок, то там, то здесь, и ничего, в чем он мог бы быть уверен.

Она была такой таинственной. Может, именно в это он был влюблен? В тайну? Если она однажды откроется ему, расскажет ему все, что можно рассказать о себе, эта любовь исчезнет? Или та самая загадка, которая окружала ее, и сохраняла его любовь живой?

Он сунул руки в карманы и наблюдал, как дети взлетают вверх по наклонной плоскости и чудесным образом приземляются вертикально, как могут делать только дети и кошки.

Нет, он не был влюблен ни в загадку, ни в тайну, ни в фантом. Она была женщиной из плоти и крови, и даже при том, что он не знал ее имени, он знал ее, и именно в это он был влюблен.

Но проблема заключалась в том, что он не знал, что с этим делать.

Мартовский холод пробрал его до костей и заставил дрожать. Он вдруг понял, что голоден. Неподалеку рядом с автострадой находилась палатка с гамбургерами, угнездившаяся между старой синагогой и местом, которое арендовали для катания на роликах. Большинство заведений были закрыты в это время года. Пожилые резиденты оставались в помещении, пляж был совершенно пустым. Но, поскольку некоторые смельчаки приходили на Венецианский пляж зимой и кто-то должен был брать их деньги, «Гамбургеры Сильвии» были открыты, и Сильвия была рада видеть клиента. Он заказал булочку с сыром, перцем чили и луком и чашку кофе; ел, стоя у прилавка и ловя жирные капли чересчур маленькими бумажными салфетками.

Чувствуя себя немного утомленным и немного более сытым, он попрощался с Сильвией и продолжил свою прогулку.

— Члены нашего клуба приезжают в «Бабочку», потому что это безопасно, — сказала ему директор. — Мы обещаем безопасность от насилия, от болезни и от любого выяснения того, кто они. Нарушив одно из этих правил, вы должны ответить за это.

Но это было именно то, что он хотел сделать: нарушить одно из этих правил. Он хотел спросить ее, кто она.

Но посмеет ли он сделать это? Предположим, что он рискнет и спросит ее, а она убежит от него? Предположим, что она никогда не вернется в «Бабочку»? Как он найдет ее в этом огромном, растянувшемся во все стороны Лос-Анджелесе? У него даже не будет зацепки, с чего начать поиски.

Он чувствовал себя очень беспомощным. Он не привык к этому ощущению, оно даже злило его. Как человек, привыкший к контролю над ситуацией, он обижался на необходимость ждать звонка по телефону. Это его расстраивало и озадачивало. Все казалось шиворот-навыворот. Ничто не происходило согласно установленным правилам. Она попросит, чтобы ей дали его, он будет спешить, чтобы оказаться рядом с нею, они проведут день и вечер в абсолютной близости и любовных ласках, потом она исчезнет, а он останется с одной лишь памятью о том, что она испытала в его объятиях.

«Я скажу ей, что влюблен в нее», — подумал он.

Он остановился и обернулся, чтобы посмотреть на серый, сердитый океан. Одинокая чайка кружилась у него над головой. Она издала единственный звук и исчезла за крышами.

Он внезапно понял тщетность своего плана. Компаньоны «Бабочки» должны были говорить членам клуба то, что те хотели слышать. Это была часть фантазии. Если я скажу ей, что влюблен в нее, она будет думать, что это часть роли, которую я играю, что я произношу заученные реплики.

«А что, если?..»

Он пристально посмотрел на пирс, где несколько стариков и мексиканских детей расположились с удочками.

«А если она чувствует то же самое по отношению ко мне?»

Его сердце учащенно забилось. Неужели это возможно? В конце концов, она заказывала его много раз. Насколько он знал, она не встречалась с другими компаньонами. Неужели это правда? То, что она влюбилась в него?

Но как выяснить это? Как удостовериться? И как повести себя, чтобы не потерять ее навсегда?

Если я ошибаюсь…. Если я открою ей свои чувства, а она убежит…

Его плечи вдруг резко опустились. Безопасного решения проблемы не существовало. Он видел это теперь в металлическом океане и мелком песке, дрейфующем по пляжу. Темные облака бежали по небу со стороны Санта-Моники. Дети разобрали свой трамплин, а Сильвия закрывала свою палатку с гамбургерами. И он понял, что его заманили в ловушку, которой была загадка, не имеющая решения.

Все, что он мог сделать, наконец решил он, идя навстречу ветру назад, к своей машине, — ждать ее следующего звонка по телефону. И молиться, чтобы не наступил день, когда это произойдет в последний раз.

31

Линда только что закончила привязывать свою черную бархатную маску, когда услышала, что дверная ручка повернулась.

Ее сердце бешено забилось, она посмотрела в зеркало на комнату позади себя.

Это был женский будуар в стиле Людовика XVI, как будто вынесенный прямо из дворца в Версале: маленькие позолоченные стулья с атласной обивкой, шкафчики из полированного тюльпанового дерева с бронзовыми вставками, изящный письменный стол, уставленный севрским фарфором, кровать, накрытая сливочно-белым атласным покрывалом с золотыми кисточками и бахромой, четыре ее стойки были украшены крошечными золотыми колокольчиками, а балдахин поднимался к декоративной золотой короне, охраняемой крылатыми сфинксами. На столе стояли вино и бокалы, тарелки со сладостями, сыром и фруктами. Воздух был наполнен ароматом сорванных роз; клавесин играл менуэт так тихо, как будто он стоял в соседней комнате.

И сама Линда была не продуктом ядерного века, а дочерью ушедшего времени элегантности и аристократизма. Ее волосы были скрыты под белым напудренным париком, высоким и украшенным нитками жемчуга; три тщательно причесанных завитка падали на голое плечо. Платье из бледного голубого атласа было глубоко вырезано и щедро украшено изысканной вышивкой, она сильно расширялось поверх пышного кринолина. Вокруг шеи она носила белое кружевное украшение, а под платьем — сложные корсеты с бесконечным количеством шнурков, каждый из которых должен быть медленно развязан в свою очередь.

Она не отрывала глаз от двери. Никакой мобильный или пейджер не должны были вторгнуться в сегодняшнюю фантазию — она позаботилась об этом. Сегодняшний вечер был слишком важен.

А затем вошел он.

У нее перехватило дыхание.

Его прекрасное спортивное тело было одето в тончайший черный бархат: расклешенный жакет с широкими, украшенными золотом манжетами, облегающий черный жилет, обтягивающие черные бархатные бриджи, белые чулки и ботинки с большими серебряными застежками. На запястьях виднелись оборки манжет белой муслиновой рубашки; горловину украшало белое кружевное жабо. А его волосы — красивые черные волосы, которые Линда так любила, — были скрыты теперь под серебристо-белым париком, который заканчивался сзади косичкой, перевязанной широкой бархатной лентой.

Он закрыл дверь и остался стоять, глядя на нее. Линда стояла спиной к нему; их глаза встретились в зеркале.

Наконец, после продолжительного момента, когда эти двое застыли в аромате сорванных роз и мелодий Моцарта, он ступил вперед и экстравагантно поклонился ей. Линда наблюдала за ним, когда он театрально выставил одну ногу вперед, сделал круговой жест правой рукой, изящно согнулся в талии и сказал:

— Мадам, я ваш слуга.

Она улыбнулась, повернулась на своем стуле и протянула ему руку.

Когда он приблизился и взял ее, изгибаясь, чтобы поцеловать, на какое-то мгновение их глаза, скрытые черными масками, встретились снова.

— Я тосковал без вас при дворе сегодня, — сказал он, продолжая фантазию.

Она поднялась, плавно прошла мимо него — ей пришлось повернуться боком из-за широкой юбки — и стала наливать сладкое красное вино в серебряные кубки. Ее руки слегка дрожали.

— Я сомневаюсь в этом, мосье, — сказала она. — Вы пользуетесь вниманием всех женщин во дворце, включая саму королеву.

Затем она повернулась, чтобы вручить ему кубок, она поймала его мимолетный взгляд — угрюмый и взволнованный взгляд. Но затем это ушло, и он улыбнулся, и она спрашивала себя, не померещилось ли ей все это.

Но она видела такой взгляд и прежде, во время каждой их встречи. Она озадачивала его? Без сомнения, да. Линда была, вероятно, единственным членом клуба «Бабочка», которая позволяла заходить ему не дальше определенных пределов.

— Даже благословенная Мария Антуанетта — унылая звезда, затмеваемая вашим блеском, мадам.

Он взял кубок; их пальцы соприкоснулись. Она отчаянно пыталась отдаться фантазии. Каждый раз, входя в двери клуба «Бабочка», Линда пыталась оставить позади действительность, и мир медицины, и Барри Грина, и свои страхи. Она пыталась позволить себе стать кем-то еще, так, чтобы этот кто-то, а не Линда Маркус, мог освободить ее сексуальный дух. Но это было почти невозможно. Нельзя было просто взять и стряхнуть восемь часов, проведенных в операционной, а затем обходы палат ожогового центра и собрание Комитета этики, и наполовину напечатанную статью для журнала Американской медицинской ассоциации, вставленную в ее пишущую машинку.

У Линды было слишком много полномочий, она должна была контролировать так много всего — даже сериал «Пятый север», где она говорила звездам телеэкрана, что делать, чтобы отбросить все это и притвориться, что она беззаботна и свободна.

Она смотрела на своего компаньона, когда он мерил шагами будуар, продолжая говорить. Его гибкое тело чувствовало себя свободно в черном бархатном жакете и бриджах. Его голос был низким; он обладал интересной особенностью, которую Линда слышала раз или два на сцене.

«Позволь мне насладиться фантазией. Позволь мне забыть, кто я. Позволь мне испытать, наконец, то, что другие женщины испытывают в объятиях своих возлюбленных».

— Мадам?

Она подняла глаза. Он стоял близко, возвышаясь над ней, черные глаза пристально глядели на нее. «Позволь мне забыть хоть ненадолго все комитеты и пациентов, и истории болезней. Позволь мне облегчить мое бремя; позволь мне расслабиться и насладиться тобой, потому что я хочу…»

— Я… — начала она.

И внезапно он взял ее за плечи, поднял на ноги и накрыл ее рот своим.

— Я хочу заняться любовью с вами, — хрипло прошептал он. — Сейчас.

Комната, казалось, поплыла вокруг нее. Он никогда не делал этого прежде — всегда ждал до тех пор, пока она не делала ему знак, что она готова. Это вызвало у нее головокружение.

— Да, — пробормотала она, — сейчас.

Он поспешно снял свой жакет и жилет. Муслиновая рубашка с широкими рукавами и гофрированным кружевом была заправлена в узкие черные бриджи. С белым напудренным париком на голове и в черной маске, скрывающей половину его лица, он повернулся к Линде подобно человеку, собирающемуся драться на дуэли. Она вообразила, как он наносит удар в позе «эн гарде!»[1] и отражает удары с отвагой и ловкостью Казановы.

Он целовал ее, расстегивая запутанные кружева платья, целовал, в то время как его руки работали быстро и настойчиво. Линда оказалась прижата к его твердой, как камень, плоти. «Скорее, — думала она, изнемогая. — Скорее, скорее…»

Ее кринолин из китового уса упал на пол, и он помог Линде перешагнуть через него. Затем он развязывал многочисленные шнурки корсета, медленно, один за другим, тянул время, усиливая ее возбуждение. Они целовались во взаимном отчаянии. Корсет упал на ковер; он сдвинул бретельки льняной сорочки с ее плеч, ниже, обнажая ее груди, пока его руки не обхватили ее узкую талию, а потом он притянул ее к себе.

Но, когда он дошел до шнурка ее последней юбки, она остановила его.

Взяв его за руку, она повела его к кровати. Там она погасила свечи, и комната погрузилась в полумрак. Она легла на кровать и притянула его к себе. Они слились в долгом поцелуе, упиваясь телами друг друга. Он сжимал ее груди и ласкал языком ее соски. Но когда его рука потянулась к юбке, Линда схватила его руку и убрала назад.

— Теперь, — шептала она. — Сделай это теперь.

— Нет, — бормотал он. — Ты не готова.

— Я готова.

— Позволь мне коснуться тебя…

— Нет.

Он вошел в нее быстро и позволил ей задать темп.

Он мягко раскачивал ее в течение долгого времени, целуя, его руки были у нее на грудях, он смотрел ей в глаза. Она пыталась отдаться ему, пыталась позволить волшебству фантазии околдовать ее настолько, чтобы она смогла поверить хотя бы на несколько мгновений, что она была кем-то еще и была свободна чувствовать. Но чем больше она пыталась, тем меньше ей это удавалось. Все, о чем она могла думать, были эпизоды из прошлого, когда она занималась любовью с другими мужчинами, мужчинами, которые видели ее недостатки. Они никогда не возвращались.

Она прогоняла те мысли из головы и пыталась сконцентрироваться. Ее загадочный компаньон был опытный любовник; он старался доставить ей удовольствие. Но Линда не могла избавиться от своих комплексов. Чем больше он старался, тем больше она напрягалась. И тем менее приятным становился опыт. Под конец она просто лежала, пытаясь анализировать, что каждый раз было не так, как надо, расчленяй акт вместо того чтобы наслаждаться им, понимая, в конце концов, что фантазия снова не сработала.

А затем все было кончено.

«Это все неправильно, — думала она. Фантазии и маски не помогут моей проблеме. Я должна бороться со своими демонами в реальном мире, с помощью реального мужчины».

Она подумала о Барри Грине.

32

Наконец этот день наступил. Нью-Хэмпшир Праймери.

Сегодня был день, который определял сцену и главных действующих лиц для грядущих президентских выборов. И Дэнни Маккей был в избирательном бюллетене.

Шел дождь. Беверли выглянула в окно на холодную серую бурю, которая разразилась в Южной Калифорнии. Она чувствовала холод сквозь закрытые французские окна гостиной, вдыхала запах влажной земли, слушала поток, струящийся вокруг нее. Она чувствовала себя отрезанной от мира и одинокой, как будто она была находилась на необитаемом острове, затерянном в океане. Она не сводила глаз с дороги, выглядывая свой «роллс-ройс», который послала, чтобы привезти Мэгги и Кармен. Скоро будут объявлены предварительные результаты первичных выборов; Беверли хотела, чтобы обе ее подруги были с нею.

Она задрожала и обхватила себя руками. Ее пульс участился. Победит ли Дэнни?

Наконец она увидела, что «роллс-ройс» вынырнул из пелены дождя, подобно призраку. Беверли наблюдала, как вышел шофер и открыл заднюю дверцу. Дворецкий спустился по ступенькам с зонтиком и проводил двух женщин в дом. Отвернувшись от окна, Беверли прошла по огромной гостиной.

Ее подруги вошли, дрожа от холода. Кармен пошла прямо к камину, который был выше нее, и стала греться перед ревущим огнем. Мэгги направилась к буфету, где была приготовлена еда и стоял серебряный кофейник со свежим, дымящимся кофе.

— Уже есть какие-нибудь новости? — спросила она, когда вернулась с лимонным печеньем и села на антикварный розово-голубой диван.

Беверли сказала:

— Еще нет, — и поглядела на часы над камином. Она включила телевизор фирмы «Sony», который стоял на буфете из красного дерева и присоединилась к Мэгги на диване.

Все трое уставились на экран телевизора.

Их лица были напряжены. Руки Мэгги, сжимавшие кофейную чашку, побелели в суставах. Кармен, одетая в шерстяные слаксы и шелковую блузу, стояла перед огнем едва дыша. А Беверли чувствовала, что ее сердце бьется все быстрее и быстрее…

Наконец в эфир вышли новости.

— Итак, из подсчитанных пятнадцати процентов избирательных бюллетеней, — сказал диктор, — неожиданно с огромным отрывом лидирует Дэнни Маккей, набравший сорок два процента голосов.

Дождь усиливался, барабаня по окнам. Ветви пальм ударялись о дом. Искры вспыхивали в камине и летели в дымоход. Какой-то низкий стонущий звук, казалось, заполнял дом.

— Может показаться, что основатель «Пасторства Благой вести», — говорил комментатор, — побеждает исключительно благодаря силе своей личности. Как известно, Дэнни Маккей никогда не занимал политической должности. Фактически он еще не официально объявленный кандидат в президенты. Но опросы показывают, что его очень поддерживают широкие массы…

Где-то в отдалении прогрохотал гром. Мэгги мысленно считала секунды. Эпицентр бури находится на расстоянии двенадцати миль и приближается.

Часы над мраморным камином тихо отсчитывали минуты. Мэгги наполняла свою чашку несколько раз; Кармен приняла у прислуги горячий шоколад и села в кресло; Беверли же даже не пошевелилась. Ее глаза были прикованы к телевизору.

Дэнни Маккей продолжал лидировать, как бы удивительно это ни было.

— Тридцать шесть процентов бюллетеней подсчитано, — сообщил диктор, — Дэнни Маккей лидирует с пятьюдесятью пятью процентами голосов. Он предполагаемый победитель на этих первичных президентских выборах.

Беверли и ее подруги сидели молча в этот долгий дождливый день и слушали то, что говорили эксперты:

— …определенно будет направлено на Республиканскую конвенцию в июне. Дэнни Маккей явно лидирует среди кандидатов, что является феноменальным: этот человек никогда даже не занимал политической должности…

— Люди явно демонстрируют свой выбор. Дэнни Маккей, знаменитый телевизионный евангелист, наиболее известный своей речью у стен больницы Паркленд в Далласе в далеком тысяча девятьсот шестьдесят третьем году и личным участием в освобождении миссионера Фреда Бэнкса из ближневосточной тюрьмы в далеком…

Прислуга убрала завтрак и накрыла ранний обед, состоящий из холодных закусок, салата и свежих фруктов. Мэгги сделала себе бутерброд с ветчиной и сыром, положила салат на край тарелки, в это время Кармен грызла сыр «Гауда» и крекеры, сырую брокколи и цветную капусту. Беверли не ела ничего.

День склонился к вечеру. Молчаливые служанки обошли дом и включили свет. Кармен натянула свитер поверх шелковой блузы, а Мэгги накинула вязаный шерстяной платок. Беверли, казалось, не чувствовала холода. Похоже, она не осознавала ничего, кроме того, что происходило на экране телевизора.

Он побеждал. Он побеждал…

И любой, кто не знал Беверли хорошо, мог подумать, что она должна праздновать этот момент — в конце концов, она пожертвовала деньги на его кампанию. Но только узкий круг друзей знал реальную причину, почему Беверли поддерживала Дэнни Маккея.

В прошлом году, когда он объявил, что собирается баллотироваться на пост президента, Беверли поняла, что время для ее мести настало. Она читала «Принца», знала, какие ужасные философии руководят Дэнни. «Человек, который стремится к совершенству во всем, что он делает, достигнет разрушения, — писал Макиавелли. — Поэтому принц, который выживет, должен научиться быть иным, нежели хорошим».

Когда Беверли прочитала: «Принц должен всегда быть готов отправиться по пути зла», — она узнала, что подпитывало странный свет, который видела в глазах Дэнни много лет назад, когда случайно натолкнулась на его школьные книги и Дэнни говорил о своем стремлении стать однажды великим человеком. Все эти годы она наблюдала за его подъемом к власти, осторожно следя за ним. Она знала, что когда-нибудь он должен быть остановлен и что она будет той, кто сделает это. Ради этого Беверли жила все эти годы. И теперь у нее наконец появился план его уничтожения. Когда она три месяца назад раскрыла Кармен и Мэгги свое намерение создать партию по сбору денег для кампании Дэнни, они были в замешательстве. Но, как только они услышали план Беверли — для того чтобы у нее была власть для победы над Дэнни Маккеем, необходимо было, чтобы она сначала поддержала его, — они поняли мудрость ее затеи.

Все три женщины пристально смотрели на экран телевизора и на красивое лицо, которое они так хорошо знали. Дэнни победно улыбался в камеры, и было что-то пугающее в огне, который горел в его глазах.

«Все вооруженные пророки преуспели», — учил Макиавелли. И Беверли знала, что это было убеждение, которым жил Дэнни. Публично он говорил о мире с русскими; в глубине души она знала, что он верит в первый удар.

Наблюдая, как репортеры боролись, чтобы подобраться поближе к нему, и видя толпу фанатичных сторонников позади него, Беверли знала, что нужно делать.

Дэнни Маккея необходимо было остановить.

Апрель