Колян, как они дернули эту девку в подворотне, совсем с катушек съехал. Пришлось дать ему дозу, пусть отоспится, гад. Он ему уже не нужен. Ему уже никто не нужен. Ни Зина, ни этот чистоплюй Горан. Он дождётся темноты и заберёт эту чёртову «Мушку», где бы она ни была.
В замочной скважине повернулся ключ, а в следующее мгновение в коридоре послышались шаги Горана. Пройдя на кухню, тот налил воды, прошёл, не снимая обуви в комнату, к своему наблюдательному месту. Лопата усмехнулся в ожидании.
Горан замер на пороге:
— Ты чего здесь устроил? — прошипел. Лопата, не поворачиваясь к нему, представил, как тот вылупил глаза, поставил стакан на угол комода, шагнул по скрипучему паркету. — Какого черта, я тебя спрашиваю!
Лопата зло сплюнул на пол, посмотрел с издевкой.
— Скажи, а когда ты собирался сказать Зине, что тебе известен тайник старухи?
Горан опешил: на затоптанном, давно не мытом полу, словно ковёр, разбросаны фотографии квартиры старухи, самой Ираиды, черноволосой девушки, её же фото с иностранцем, соседи — все, кто входил в поле зрения его, Горана, наблюдения за истекший месяц. Все, что он методично собирал, скрупулёзно архивировал, проставлял отметки времени выхода, прихода, расписание дня, предпочтения. И — главное — та ночь, когда Ираида проверяла, на месте ли «Мушка».
— Ты что задумал, урод? — Горан отодвинул носком ботинка несколько фото: вставать на чьё-то лицо ногой он не мог.
Во дворе послышался шум и голоса, звук коротко сработавшей полицейской сирены.
Лопата встрепенулся, вытянул шею, посмотрел за окно.
Горан прищурился, проследив за его взглядом. Во дворе сновали люди в штатском, хотя и дураку было ясно, что они из органов. Камера наблюдения фиксировала людей в квартире старухи, растерянную девушку. Следователь ее опрашивал, что-то помечал в блокноте. Девушка заметно нервничала: побледневшие губы дрожали, пальцы то и дело поправляли выбившуюся из причёски прядь тёмных волос.
— Что там происходит? — Горан следил за реакцией рыжего. Тот шумно шмыгнул носом, скривился. В глазах — горячечный блеск, губы влажные, дрожат от возбуждения, дыхание рваное, поверхностное. Истерический смешок прорывался в связную речь. — Ты пояснишь, наконец, или нет?
Сердце сжималось в предчувствии чего-то значительного и непоправимого, сводящего на «нет» все его, Горана, усилия.
Лопата сплюнул себе под ноги.
— Да нифига не происходит пока, — процедил Лопата и с вызовом посмотрел на серба. Хохотнул нервно, опускаясь на пыльный пол под окном. — А вечером произойдёт.
Горан нахмурился:
— Ты хоть понимаешь, что завалишь всю операцию? — он потянулся к карману, в котором лежал телефон, тихо сообщил: — Я сообщу Зине.
— Да идите все со своей операцией, — небрежно бросил Лопата, даже не шелохнувшись.
Горан замер, так и не воспользовавшись телефоном. Что-то во взгляде рыжего отморозка ему не нравилось. Оно настораживало, и говорило, что с ним больше иметь дело нельзя. Таких сливают по-тихому. Чтобы не потянули за собой остальных.
Мужчина, сделав широкий шаг, в одно мгновение оказался над рыжим, подхватив его за шиворот. Одним усилием поднял на ноги и прижал к стене, надавив локтём на яремную впадину. Кадык рыжего судорожно дёрнулся вверх, синие глаза вытаращились, руки с силой вцепились в локоть, в попытке стряхнуть или ослабить хватку. Изо рта вырвался нечленораздельный хрип.
— Слушай сюда, сопляк, — Горан старался говорить отчётливо и спокойно: сейчас, в нескольких метрах от напичканного полицейскими двора, худшее, что можно сделать — это привлечь их внимание к их наблюдательному пункту. — Здесь большие дела делаются. А твоя задача маленькая — открыл замочек, закрыл замочек. И то только потому, что Зине ты зачем-то нужен. Я работаю один. И ты мне нафиг не нужен в этом деле. И мне уже осточертела эта ваша северная столица. Я намерен сделать свою работу чисто, без хвостов и следов, уехать домой. И ты, полудурок, — он ещё сильнее надавил на горло побледневшему молодчику, отчего рот того скривился, — ты мне не помешаешь в этом, понял?
Лопата покраснел, закашлялся.
Горан чуть ослабил хватку, достал из кармана сотовый. И тут же пожалел об этом: молниеносный бросок, удар под ребра заставил согнуться пополам. В боку стало горячо и влажно. Под пальцами пульсировала кровь.
Горан скользнул взглядом по рукам рыжего отморозка: заточка. Чёрт, как он мог сделать такой промах?!
Рыжий оттолкнул ослабевшего мужчину, пнул ногой. Горан, задыхаясь, потерял равновесие и растянулся на пыльном полу, захрипел, зажимая рану ладонью.
— Это кто еще без кого обойдется, — процедил мстительно Лопата и, вытерев о колено испачканную кровью заточку, сунул её в рукав и вернулся на своё прежнее место. — Зря ты решил со мной ссориться.
Горан отполз к стене, потянулся за скомканным на диване пледом, в надежде зажать рану и остановить кровь. Дышалось с трудом, кровь из-под пальцев собиралась пеной. Много ума не требовалось, чтобы понять, что этот придурок задел лёгкое. Горан огляделся в поисках полиэтиленового пакета, на пластырь он и не рассчитывал в этой помойке. Главное — не делать лишних движений. Нечто подходящее заметил в складке между сидением и диванной подушкой. Небольшой пакет: рыжий отморозок жрал вчера самсу и как обычно не убрал за собой упаковку. Вонючая перегоревшим маслом и соевым фаршем, она все равно оказалась кстати. Обтерев о джинсы пакет, прижал его поверх свитера к ране, обмотал вокруг себя плед, потянул за края. Глубоко вздохнул, завязывая узел.
В голове мутилось.
Мысли путались, цеплялись друг за друга и рассыпались.
Молокосос вышел из-под контроля. Это раз.
Он опасен. Это два.
И он затеял свою игру. Это три.
И это самое «три» было важнее первых двух выводов. Оно, вкупе с нездоровым интересом к происходящему во дворе, говорило о том, что Лопата уже предпринял что-то, из-за чего он припух у подоконника, пырнул его, Горана, заточкой. Из-за чего он решил обставить и переиграть заказчика.
Словно услышав его мысли, рыжий обернулся, посмотрел презрительно:
— Чего ты там ёрзаешь? Не сидится тебе?
— Скорую вызови, — прохрипел Горан.
— Угу, щас, — осклабился Лопата и отвернулся к окну.
— Тебя все равно не выпустят из страны, — ткнул что называется пальцем в небо серб.
Лопата коротко хохотнул:
— Типа я собираюсь. «Наша родина велика и прекрасна», — процитировал он расхожую фразу из учебников. — С хорошими бабками и здесь неплохо кормят.
Горан почувствовал, что его начинает тошнить. Свитер постепенно пропитывался кровью.
— Тебя перекупили? Идиот, Зина тебя из-под земли достанет…
Лопата спохватился:
— Слушай, умник, все забываю тебя спросить, а сейчас сдохнешь, и не спрошу: почему, собственно, «Зина»? Откуда это бабское погонялово?
Он развернулся, приготовился слушать. Горан закашлялся, при каждом резком движении, как толчками из него выплёскивается жизнь.
— Зина голландец. На его родном языке «zin» означает «предложение». Он ведь посредник. Агент. Смекаешь? «Zin», Зина?
Лопата был разочарован:
— Не интересно. Так и передай своему боссу.
— Сам передашь, — Горан схватил ртом воздух, — когда он с тебя шкуру сдирать будет.
Лопата зло прищурился:
— Это мы ещё посмотрим. — Он встал, подошёл к сербу, угрожающе навис над ним. — Знаешь, что мы сейчас сделаем? — он наклонился, ловко вытянул сотовый из кармана Горана, подбросив в воздухе, сунул аппарат в задний карман. — Ты останешься здесь, в зрительном зале, станешь тихо и мирно подыхать. А я загляну к старухе и посмотрю, что там она ковыряла в стене на кухне. — Он повертел перед носом Горана снимок, сделанный несколько дней назад, с отметкой «важно», сделанной его же, Горана, рукой. Отвернувшись, он включил телевизор, поставил почти на полную громкость. — Это чтобы тебе не было скучно подыхать. Можешь орать, тебя вряд ли кто-то услышит.
На выбранном канале начинался концерт шансона. Полноватый мужик в костюме с блёстками хрипло пел о тяжёлой судьбе уголовника. Хлопнула входная дверь.
Глава 32. Развязка
«Дорогой мой,
Из глубины моей любящей души шлю тебе самые горячие, сердечные пожелания ко дню твоих именин и благословляю тебя. Да будет Николай угодник особенно близок к тебе и да хранит он тебя! Солнышко желает тебе всего, чего только может тебе пожелать преданное, любящее сердце. Крепости, стойкости, непоколебимой решимости, спокойствия, мира, успеха, больше солнца-и, наконец, отдыха и счастья после твоей трудной, тяжелой борьбы! Мысленно крепко прижимаю тебя к сердцу и кладу твою милую усталую голову на мою грудь. Вместе с пламенем свечей, мои молитвы о тебе устремляются ввысь. Вечером пойду в церковь, и завтра также. (Наши придворные будут там приносить поздравления после обедни.) — Как тебя отблагодарить за неожиданную, глубокую радость, доставленную твоим милым письмом-оно, как теплый солнечный луч, согрело мое одинокое сердце! — После того, как вы оба уехали, я отправилась к Знаменью. Затем приняла Ильина, Всевол. из моих п. складов, Баграт(иона) М. из Дик. Див. [12] — он постарается повидать тебя в Ставке-страшно интересно все, что он рассказывает о подчиненных ему племенах и об абреках, которые прекрасно себя ведут.
После обеда пошла в лазарет, чтобы забыться. Благодарю бога, что могла быть тебе хоть сколько-нибудь полезной. Ты тоже, мой дорогой, будь тверд и непоколебим, прояви свою волю словом и делом. Не подчиняйся человеку, подобному Трепову (которому ты не можешь доверять, которого ты не уважаешь). Ты сказал свое слово и выдержал борьбу из-за Протопопова-и не напрасно же мы столько выстрадали-держись его, будь стоек, не поддавайся, а то не знать нам больше покоя! В будущем они станут еще сильнее к тебе приставать, так как они видят, что им удается добиться твоего согласия путем настойчивого упорства. Так же упорно, как они, т. е., как Тр(епов) и Родз(янко) (со всеми злодеями) на одной стороне,