Я осторожно провожу ладонью по её темным волосам. Прекрасна. И недосягаема.
— Скажи, что я дура, и все будет хорошо.
— Все будет хорошо, — говорю я. — Обещаю.
Так и будет.
…Поэтому я поднимаю револьвер и начинаю стрелять, не целясь.
Бах. Ба-бах.
Бутылки разлетаются зелеными брызгами.
Последняя.
— Вот где-то примерно так, — говорю я. Револьвер в руке ощутимо нагрелся.
После фильма я объявляю общее собрание.
— Добрый вечер, люди Либерталии! — повышаю голос. Похоже, сегодня я все-таки охрипну.
— Слово адмиралу! Адмирал будет говорить! Тише! Да тише вы, дайте послушать!
Поднимаюсь на крыльцо клуба, оглядываю своих людей. Все полторы сотни здесь (за вычетом часовых и людей Обри). Красные отсветы пляшут на лицах.
— Я — комендант этого поселения, — говорю я, — и несу ответственность за вверенный мне гарнизон. Люди Либерталии! Долгие годы мы жили в мире и спокойствии. Это правда. Но мы всегда помнили, что в один прекрасный день это может измениться. И вот это время пришло. Нам придется сражаться за свою свободу… за свою жизнь, за право называться людьми.
Я говорю, они слушают.
— Для вас не будет новостью то, что я сейчас скажу. Многие из вас здесь пострадали от войны. Многие потеряли родных и близких… У кого-то остались родственники в Кето. Что с ними? Может, они по вам скучают — и очень сильно? Кто знает? У моей-то жены есть некоторое утешение — мое адмиральское денежное довольствие. А у ваших что?
Люди хохочут.
— Адмирал! — раздается чей-то голос. — Но что нам делать?
Я оглядываю их. Лица, лица, лица — старые, молодые, изуродованные, наполовину металлические, полностью железные, разные. Глаза. Отсветы огня в их глазах. Я говорю:
— Знаете, что я вам скажу? Я простой адмирал. Я бы мог сказать: за свободу надо сражаться… но вы и без меня это знаете. Я мог бы сказать: силе нельзя уступать — но разве это для вас новость? Еще я мог бы сказать: люди Либерталии, сражайтесь за то, во что верите!
Но не скажу.
Потому что это всего-навсего красивые слова, а я не очень умею говорить красивые слова. И не очень люблю. Поэтому я скажу так:
Люди Либерталии! У меня железное сердце.
И мое сердце плачет.
…Волны набегают на песок, я смотрю туда, где в темноте светятся огни «Гуаскара». Белый топовый, красный и зеленый — бортовые. Была бы у меня самоходная мина Уайтхеда, мы бы повеселились.
К сожалению, завтра будет честный бой. То есть — хороших мало, плохих много. Нормально.
И дуэль.
Потому что ультиматум Йорка мы не примем.
Шаги. Ворчание.
Рядом со мной на песок опускается огромная черная туша. Жар от него идет — как от печки.
«Хорошая речь», — говорит Киклоп.
— Я буду дома к обеду, — говорю я. Застегиваю запонки на левом рукаве, затем на правом. Эта рубаха сшита руками Аниты. Перед боем нужно надевать все чистое…
Нитхинан.
Завязываю галстук. Выправляю узел. Теперь — китель. Эполеты блестят, как новенькие.
— Прости меня за все, — говорю я громко.
Рокки нет, поэтому я никого не разбужу.
Надеваю фуражку и выхожу на улицу. Светает. Туман рассеивается, слышны голоса. Люди, негромко приветствуя друг друга, пристраиваются за мной. Это мой экипаж.
Нитхинан — ведущая к сокровищам. Я не знаю, что случилось в городе, когда началась вся эта кутерьма — Пляска-с-Китами, или как ее там. Когда я вернулся в Кетополис, город лежал в руинах. Его только начали восстанавливать. Мне приходилось скрываться, все-таки я был беглым каторжником — следы кандалов до сих горят на моих руках. Я не нашел ни самого Вата Сомпонга, ни даже следов его или своей жены…
Сиамцы любят менять имена. Так они начинают новую жизнь.
Нитхинан.
Я не знаю, кто у меня родился — сын или дочь. Не знаю.
Я знаю одно: у меня были жена и ребенок…
У меня ЕСТЬ жена и ребенок.
Иногда я закрываю глаза и думаю про своего сына. Я думаю, у него высокий рост, голос как труба, чуть смуглая кожа и мамины зеленоватые глаза.
Он моряк.
Какие шансы у сборища инвалидов, стариков и уродов против батальона морской пехоты?
Вот и я о том же.
Ох-ре-нен-ны-е.
Киты не летают, а морская пехота всегда неважно чувствовала себя в джунглях…
Осталось проверить, как она себя чувствует в открытом море.
Обри в машинном отделении, я на мостике. Киклоп везде, где понадобится. Еще есть Олаф, Сикорский, Кирк Баллен и двенадцать человек команды. Команда старперов.
— По местам стоять, с якоря сниматься!
С богом. Восемь утра. Канонерка, негромко работая машинами, выходит из речного русла на простор залива. Идет, покачиваясь. Утренняя свежесть. Ветер в лицо. Черт, как мне, оказывается, этого не хватало…
Вижу «Гуаскар».
— Полный вперед, — командую я в трубу. — Сигнальщик! — приказываю я Киклопу. — Передай: Командиру Гуаскара. Как адмирал флота Его Величества приказываю лечь в дрейф и принять на борт абордажную партию.
«Ты не слишком торопишься?» — спрашивает Киклоп жестами.
— Это их разозлит.
Киклоп смотрит с раздражением, но подчиняется. Его очки сверкают на солнце, как чертовы бриллианты.
Конечно, разозлит — тем более что призовой партии у меня попросту нет.
«Гуаскар», не отвечая, снимается с места и резво набирает скорость. Хорошо идет. Белые буруны под форштевнем. Проклятье! Он, похоже, быстрее нас на пару узлов. Я поднимаю голову — над «Гуаскаром» пронзительно синее небо. Я вдыхаю полной грудью, руки слегка дрожат. Ничего.
Пулемет на носу «Гуаскара» начинает разворачивать стволы в нашу сторону. Вот и ответ, похоже.
Я поднимаю руку. Ну, с богом.
— Приготовиться… залп!
Олаф дергает шнур.
Бум! Выстрел хлопает по ушам — какой-то он на удивление тихий, с замедленным, деликатным эхом. Звук словно опускается на нас сверху, как покрывало.
Впереди, не долетев до «Гуаскара» метров полста, взметается столб воды. Промазали, конечно.
Я кричу:
— Недолет! Поправка…
Бу-бу-бу-бу — стрекот пулемета. Очередь прошивает воду совсем рядом с бортом «Селедки». Ровный ряд фонтанчиков. Бу-бу-бу. Еще один. Ближе. Пристреливаются, сволочи.
Я говорю Киклопу:
— Сигналь: Лейтенанту Йорку. Ультиматум не принимаю. Настаиваю на вашей немедленной капитуляции.
Я поднимаю бинокль, ловлю в окуляры «Гуаскар». Ого! Форингтон стоит в рубке, смотрит в нашу сторону. И лейтенант Йорк тоже там. Он что-то кричит пулеметчику…
Пулемет поворачивается. Черные отверстия — я невольно пригибаюсь.
Бу-бу-бу-бу. Бу-бу-бу. Пули пролетают над «Селедкой», шлепают по воде.
— Заряжай, целься, — говорю я. — Приготовиться… залп!
Бум!
Я закрываю глаза: пожалуйста, мне очень нужна сегодня удача. Боже, пожалуйста.
— А как же твой шрам?
Я пожимаю плечами.
— В детстве упал с качелей. Совпадение. Дело вот в чем. Я морской офицер, учился в Навигацкой школе. Тебе это может ни о чем не говорить, но туда мог поступить только потомственный дворянин — это раз, и только при одном условии — это два.
— Каком?
— У него не должно быть инородных вкраплений… вообще. Стопроцентный био. На флоте всегда брезгливо относились к вивисекции.
— То есть…
— Я солгал, Обри. Понимаешь?
Обри смотрит на меня и морщит лоб, запачканный маслом. Цок, цок. Его металлические когти на левой ноге загребают землю, задевают камешек — скри-ип. В волнении Обри часто так делает.
— Тогда почему ты с нами? — Обри смотрит на меня в упор. Чуть ли не обвиняя.
— Потому что вы — мои люди. Мой экипаж.
Обри думает немного, потом спрашивает:
— Ну хоть адмирал-то ты настоящий?
Да. Меня так прозвали на каторге.
— Что? — говорю я.
— Ты — настоящий адмирал?
— Конечно. Его Величество сделал меня шаутбенахтом — после Второй Бирманской…
Поднимаю бинокль. Перелет, думаю я.
Бух!
Накрытие. Снаряд взрывается за бортом, но взрыв настолько мощный, что осколки барабанят по палубе «Гуаскара», один ударяет в пулеметную башенку. Щелк. Пулемет захлебывается. Морпех дергает затвор — раз, другой. Заклинило?
Спасибо, боже.
Война — это драка больших обезьян. Зато на нашей стороне — самая умная.
Теперь уже не самая.
«Интеллектуальная машинка в моей голове тикает все реже. Когда она остановится совсем, я стану идиотом. Даже глупее тебя, Козмо».
Взрыв. Грохот.
Олаф!
Когда дым развеивается, от орудия остается покореженный металлический пенек.
Приплыли. Стонет раненый рулевой, я приказываю заменить его — заменяют. «Гуаскар» может сбежать в открытое море, а этого допустить нельзя. Там он может найти кое-что интересное…
— Право руля, — говорю я. — Самый полный вперед! Машинное, спите?!
Ну же, Обри. Мне нужны мои одиннадцать узлов.
Нужно отсечь «Гуаскар» от выхода из залива.
Капитан «Гуаскара» понимает, что тут не все ладно, и тоже поворачивает нам на встречу.
Сближаемся на скорости. Морпехи стреляют в нас из карабинов. Решение приходит мгновенно. Возможно, это наш последний шанс…
— Киклоп, держи штурвал. Остальные — за мной.
…приближающийся борт монитора. Он серый. Выстрелы. Черт, у них же еще «томпсон»…
— На абордаж! — кричу я хрипло и прыгаю на палубу «Гуаскара». БУМ. Мой крик перекрывается грохотом. Некоторое время я ничего не слышу.
Так бывает после выстрела.
— За мной! — беззвучно кричу я. — Вперед, сукины дети!
Оглядываюсь. Не верю глазам и оглядываюсь еще раз.
Никого.
Я один на палубе «Гуаскара».
Конечно, если не считать морской пехоты. Пулеметчик смотрит на меня, открыв рот.
— Шел бы ты отсюда, парень, — говорю я и показываю револьвер. Морпех убегает.
Рулевой упрямый.
Я поднимаю револьвер и нажимаю спуск. Ба-бах. Рулевой пригибается. Пуля выбивает щепки из штурвала. Мимо — ч-черт. Я прицеливаюсь еще раз, взвожу курок пальцем. Щурюсь. Да где ты там… Рулевой смотрит на меня белыми глазами, потом, не поднимаясь на ноги, отпускает штурвал и ползет прочь. Ну, ладно, пусть так…