— Кто?
— Вахтенный рулевой.
— Вы следите за курсом?
— Сейчас я вам объясню, — заторопился матрос, — запишу только… Готово. Вот видите, сейчас судно рыскнуло на три градуса. Это он закуривал — рулевой.
Я уже исписал четыре страницы. Здесь есть и большие отклонения — в пять градусов и больше. Если проложить на карте путь судна, получится извилистая линия.
Я уже второй день слежу за курсом…
— Эти отклонения здорово уменьшают скорость? — спросил Басов заинтересованно.
— Тише, он услышит… Еще бы не уменьшают! Вы увеличили мощность двигателей, но это все без толку, пока рулевые работают грязно. Я заметил это на своей вахте, когда стоял за рулем. А потом на политзанятиях говорили об Алексее Стаханове и о скрытых возможностях. По-моему, прямой курс, без отклонений — это и есть скрытая возможность. Сегодня я отстоял вахту за рулем и добился самых малых отклонений — на полградуса, не больше. Теперь я записываю работу других рулевых и покажу им завтра, как они ведут судно. Стыд какой!
— У вас в порядке ваши записи? — спросил Басов быстро.
— В полном порядке. Я даже записывал время, когда наблюдались отклонения.
— Тогда мы составим график их работы и соберем команду для обсуждения. Это большая скрытая возможность, вы правы.
— Верно? — обрадовался матрос. — Мы их подтянем, Александр Иванович! — Он покосился на компас и развернул записную книжку: — Вот опять рыскнуло.
На два с половиной… Смотрите сами!
— Вижу, — усмехнулся Басов, — я только мешаю вам своими расспросами. Пойду я.
Этот короткий разговор как бы проветрил его сознание и вернул ему то устойчивое равновесие, из которого он был выведен зрелищем чужого счастья.
«Вот и еще одно открытие, — с радостным удивлением думал он о разговоре с матросом, — и такое простое, понятное каждому, кто знает, что прямая линия короче кривой. Об отклонениях от курса знали штурманы, и капитаны, и мотористы. И открытие это делает рулевой у штурвала».
3
На общем собрании команды «Дербента» был утвержден план первого стахановского рейса. Собственно, собрания и не было вовсе. Не было ни президиума, ни докладчика. Люди приходили с вахты, уходили. В красном уголке стало пасмурно от табачного дыма, и помполит Бредис даже не пытался восстановить порядок. Он слегка морщился, когда шум усиливался и голоса сливались в нестройный, взволнованный гул. Он сидел не оглядываясь и не меняя позы и, казалось, был погружен в раздумье. Только короткие замечания, которые он бросал изредка, показывали, что он внимательно слушает и легко разбирается во всем этом шуме.
Не обошлось и без столкновений, как всегда. Матрос Карпушин разложил на столе лист бумаги, на котором была проведена карандашом волнистая линия. Красный и неуклюжий от стеснения, Карпушин рассказал о своих наблюдениях у запасного компаса. Вокруг засмеялись и заговорили все разом. Котельников прищурился, отыскивая в толпе рулевых.
— Это знаете, на что похоже? — начал он серьезно. — Петр да Иван волокут чурбан. Петр надрывается, спину ломает, а Иван пыхтит да щеки надувает. Нехорошо, товарищи рулевые, очень даже некрасиво с вашей стороны!
— Это все враки, товарищи, — раздались угрюмые голоса, — он сам спит у штурвала… У него тоже судно рыскает!..
— Нет, не враки!
— По зубам его смазать за это, — промолвил чей-то осторожный голос.
Гусейн дернул щекой и поднял броском со скамьи свое тяжелое тело.
— Кто это сказал? — рявкнул он, наливаясь кровью. — А ну, покажись!
— Спокойно, ребята, — сказал помполит, не меняя позы. — Где вы находитесь?.. Карпушин говорит дело. Рулевым надо подтянуться и не смазывать достижений команды. Будем контролировать их первое время.
— Правильно, под контроль их!
— Есть… контролировать рулевых.
— Дальше…
Помощник Алявдин развалился на стуле со своим обычным пренебрежительным, скучающим видом, откинув назад голову и щурясь от дыма. Однако он не переставал наблюдать за дверью. Капитан то появлялся, то снова уходил на мостик. Басов задержался в машинном. Алявдин начинал беспокоиться. Неужели о его предложении забыли?
Но вот вернулся капитан, кряхтя, уселся рядом с помполитом и утомленно прикрыл глаза. В дверях появился Касацкий, оглядел собрание любопытствующим острым взглядом и улыбнулся, очевидно, каким-то своим мыслям. Последним пришел Басов. Он был очень грязен и выглядел усталым. От налета копоти на веках казалось, что глаза его провалились в орбиты, и это придавало ему мрачный, угрожающий вид. Но он улыбнулся и направился прямо к Алявдину.
— Садитесь, Александр Иванович, места хватит, — заговорил Алявдин, подвигаясь на стуле, — я боялся, что вы не придете…
Он сбился со своего обычного самоуверенного тона и тотчас же обозлился на себя: «Еще подумает, что я подлизываюсь. Надо быть с ним небрежней и грубей, таким, как он сам. Оттого и авторитет у него…»
Басов сел на край стула и рассеянно забросил руку за спинку.
— Подготовили все к ремонту топливного насоса, — сказал он, глядя в сторону, — это последнее, что осталось.
Алявдин сделал внимательное лицо, досадуя на себя за то, что не находит ответа, но в то же время ему было приятно, что он сидит с механиком и разговаривает с ним на виду у всех.
— Как насчет новой трассы? — крикнул Басов, обращаясь к помполиту. — Вы там обсудили треугольником, почему же молчите?
Капитан Кутасов беспокойно завозился:
— Да мы, собственно, так и не пришли к выводу.
Как будто глубина пролива достаточна для прохождения с осадкой в семь футов, то есть без груза, но, с другой стороны, эта трасса настолько мало изучена…
Как вы думаете, Олег Сергеевич?
— Я не был на треугольнике, — отозвался Касацкий, улыбаясь, — но я уже сказал вам свое мнение. Проход возможен.
— Знаю, что возможен… да ведь ответственность-то большая, — тянул Евгений Степанович, — другие остерегаются, а мы полезем. Значит, опасно, если остерегаются там ходить. Ведь опасно?
— Ну, опасно — это слишком. Риск есть небольшой, это верно.
— Вот видите? Риск есть, как же можно?..
— Да ведь без риска только рыба плавает, Евгений Степанович, — приторно-ласково улыбнулся Касацкий, — не просить же капитана «Агамали», чтобы он проложил нам трассу.
Водворилась неловкая тишина. Многие опустили головы, скрывая улыбку, кусали губы. Басов крякнул и нахмурился, наблюдая штурмана: Касацкий и сам был, казалось, удивлен своими словами. Он оглянулся вокруг с невинным и веселым недоумением.
— Я хотел сказать, что следует пойти на риск, если это разумно и представляется целесообразным, — продолжал он без всякого смущения, — в проливе мы сэкономим около часа, — это составит по трассе примерно сто тысяч тонно-миль за рейс. Если учесть при этом, что мы открываем дорогу другим… Одним словом, я — за!
— Вы тогда смотрели по карте, Евгений Степанович, — заметил помполит, — как будто вы не возражали, я помню.
Капитан пригорюнился, подпирая щеку пухлой ладонью. Как всегда, ему было тяжело оттого, что его уговаривали, и ему очень хотелось покончить с этим и согласиться. Но в то же время его пугала ответственность, которой можно было и не брать на себя.
— Хорошо, быть по сему, — сказал он наконец твердым, решительным голосом, какой бывает у очень мягких, уступчивых людей, знающих свою мягкость и старающихся скрыть ее от окружающих, — я сам поведу судно в проливе. В конце концов, риск незначительный, как будто? — закончил он полувопросом, словно ожидая согласия окружающих, чтобы окончательно успокоиться.
Алявдин просиял. За последнюю минуту он несколько раз менялся в лице, то впадая в унылую озлобленность, то вновь разглаживая морщины у рта и оживая. Теперь он шепнул Басову, будучи не в силах скрыть свою радость и забывая о своем намерении держаться грубо и небрежно:
— Это настоящее рационализаторское предложение. Правда, Александр Иванович?
Во время стоянки с борта танкера было снято около ста тонн паразитных тяжестей. Здесь были якорные цепи и якоря, тяжелые детали двигателей, предназначенные для зимнего ремонта. Запас топлива был взят только на один рейс. Все это дало возможность принять на борт лишних триста тонн полезного груза.
В машинном отделении исправляли топливный насос, чистили форсунки. Мустафа Гусейн, испачканный и лохматый, выскочил на палубу и подозвал радиста.
— Ты можешь оказать мне услугу, — сказал он смущенно, — мне уже сегодня не выбраться отсюда, видишь ли… Одним словом, ты должен позвонить… одному человеку.
— Понятно. Тебе сегодня не гулять, — усмехнулся Володя, — ты сейчас похож на людоеда с детской картинки. А как зовут ее… твоего человека?
Он принял у Гусейна листок и сдвинул на затылок фуражку.
— Я ей скажу, что ты не в духе. Может быть, она со мной пройдется, как знать!
— Да ты не нахамишь, Володька? — спросил Гусейн, с сомнением оглядывая посланца. — Душу выну, смотри!
Перед приходом была послана телеграмма о подготовке к стахановскому рейсу. Оповещены были рабочие пристани и персонал насосной станции. Станция работала исправно, груз подавался под полным напором, шланги звенели, высокий корпус «Дербента» медленно погружался в воду.
Со штурманского мостика следили за погрузкой капитан и помощники. Евгения Степановича захватила горячая, немного торжественная суета подготовки. В море он перечитал последние номера газет, и перед ним был образ Стаханова в ореоле молниеносной славы. Но Евгений Степанович все боялся чего-то. Страх приходил внезапно, как бы врасплох, хватая за сердце. Слишком много нового делалось на судне, и это новое противоречило его склонности к обжитому, привычному укладу.
На собрании его уговорили идти проливом, и он согласился, потому что риск казался ему небольшим, а кругом рассуждали о смелой рационализации Стаханова. Но, поднявшись на мостик, он вспомнил аварийный случай с «Кавказом», севшим на мель у Бирючьей Косы, и уверенность его исчезла. По палубе тащили ржавые цепи и бухты тросов, из кладовых машинного отделения выносили тяжелые цилиндрические предметы, назначение которых было известно механику. Пока Басов стоял на палубе и торопил рабочих, Евгений Степанович спокойно прикидывал в уме, сколько может весить вся