еханик Фультон поставил на парусную шхуну паровой двигатель. Суда стали двигаться против ветра.
Они были еще неповоротливы и двигались как черепахи. Гребной винт напоминал штопор. Предполагалось, что такая длинная штука будет лучше ввинчиваться в толщу воды и тянуть судно.
Однажды случилась авария, и от винта откололись куски нарезки. Это случилось в открытом море, и чинить было невозможно. Работать пришлось на остатке винта, и… судно увеличило скорость почти вдвое. Так появились лопастные винты. Море начало сдавать позиции одну за другой. С появлением радиосвязи исчезли тайны кораблекрушений. Стоит посмотреть сейчас на наши танкеры. Назвать их кораблями как-то не поворачивается язык. Скорее, фабрики скорости, транспортные средства. Чтобы потопить их, нужен не шторм и не ураган, а целая метеорологическая катастрофа. И плавающий состав на них — не матросы, капитаны, штурманы, а рабочие, техники, инженеры. Со времени Фультона не прошло и ста лет, а море уже потеряло власть над людьми. Каково!
Касацкий пил вино, и глаза его блестели. Он видел, что собеседница ловит каждое его слово, чувствовал обаяние своего точного, послушного языка. Он вспомнил темнолицего парня в купе и усмехнулся. «Татарин, наверное», — подумал он.
— Вас ждут ваши спутники, — сказал он внезапно, — может быть, вы хотите вернуться?
Она покачала головой.
— Нет, рассказывайте. Вы говорили о духе вашей профессии. Он изменился? Исчезла романтика?
— Да. Техника мореплавания создавалась сначала руками моряков. Все они жили в море, любили его и в конце концов, вероятно, захлебнулись соленой водой.
А вот немецкий инженер Дизель едва ли плавал по морю иначе как в каюте первого класса. Это не помешает «Дербенту» при помощи дизель-моторов развивать до тринадцати миль на полном ходу. Модели судов испытываются сейчас в специальных лотках, установленных в лабораториях. Там искусственно создаются водяные течения, игрушечные волны. Может быть, люди, сидящие в лабораториях, никогда не видели настоящего шторма, не боролись с ним и не испытывали на себе его ударов. И все-таки транспортные средства, которые проектируют они, не боятся штормов. Романтика моря ютится теперь на рыбачьих шаландах, и ею наслаждаются разве только туристы из континентальных городов. А жаль, знаете!
Он допил вино и отодвинул стакан.
— Я с вами не согласна, — вдруг сказала девушка. — На парусных судах люди несут тяжелую, неблагодарную работу. Они не могут совладать с морем и рады, когда им посчастливится выйти сухими из воды. Это и есть их романтика, по-моему. Только ведь это минутная радость, а будни у них тяжелые и скучные. Мне больше нравится романтика достижений. Подводники достают корабли со дна моря. Ледоколы идут в Арктику. Это жизнь! Главное, нет границ человеческим возможностям. Сегодня — на дне моря, завтра — под океаном или на Северном полюсе. Может быть, это сделаю я… или вы. Почем знать? Нет, борьба с природой только еще разгорается. Сколько впереди побед! Когда вы говорили о винтах, мне очень понравилось. А потом вы все испортили, — закончила она с ласковой гримасой. Касацкий опустил голову.
— Вы правы, — сказал он со смирением, — я грубый и невежественный моряк — и только…
— Э, нет. Вы очень толковый, очень! Только романтику вы видите не там, где надо.
Они помолчали, взглянули друг на друга и засмеялись.
А в купе, которое занимала девушка, продолжали играть в домино. Темнолицый парень с силой ударял ладонью по скамье, выбрасывая кости. Удары звучали резко и оглушительно, как выстрелы.
— Потише бы, Гусейн, — мягко сказал старичок, разложивший перед собой кости в виде забора, — может быть, спят рядом, а вы…
— Ни черта не видно, — сказал парень, смешивая кости. — Темно. Надоело.
Он поднялся, сплюнул в окно и сел на место.
— Послушайте, — заговорил он, придвигаясь, — вы ведь доктор, кажется. Верно?
— Ну, доктор.
— Вот и скажите мне, доктор, что такое запой?
— То есть какой запой? Алкоголизм, что ли?
— Ну, пусть алкоголизм, все едино. Но что это такое? Болезнь или нет?
Доктор погладил бородку.
— Безусловно да. Привычка организма к алкоголю идет рука об руку с отравлением, перерождением тканей. Тяжелая болезнь. И она передается по наследству, заметьте!
— А как лечат от этой болезни?
— К сожалению, есть только одно верное средство, — сказал доктор, улыбаясь, — бросить пить.
— Хорошее средство.
Парень вытянул ноги, прислонился к стенке и затих. Он докуривал папироску, и в темноте казалось, что он держит в зубах уголек.
— А вы запиваете, стало быть? — полюбопытствовал доктор.
— Предположим.
— Бросьте, Гусейн. Обязательно бросьте!
— Будьте покойны…
Замолчали. Доктор посидел немного и полез за корзинкой с провизией. Аккуратно разложил на коленях газету и вытащил крутые яйца, хлеб, цыпленка. Нащупал бутылку с водкой, но оставил ее и быстро закрыл корзинку.
— Славная птичка, — сказал он, прожевывая цыпленка, — хотите кусочек?
— Не хочу, — отозвался Гусейн. — Слушай, доктор.
— Ну?
— Можно ли судить человека за то, что он болен?
— Не понимаю.
— Очень просто! Вы, например, запойный, или, по-вашему, алкоголик, сделали два-три прогула, и вот вас судят общественным судом с обвинителем за красным столом и все такое. Правильно это?
— М-м… Правильно, конечно. То есть я говорю вообще. Видите ли, Гусейн, алкоголизм мы называем болезнью в том смысле, что он сопровождается болезненными явлениями, отравлением организма и так далее. Но от вас зависит положить этому конец, перестать употреблять алкоголь. Если вы этого не делаете и вдобавок нарушаете дисциплину, вас судят. Судят не за то, что вы больны, а за отсутствие воли к выздоровлению. Понимаете?
— Очень просто!
— Вы живете в коллективе, Гусейн, а в коллективе отсутствие доброй воли часто равносильно преступлению. Вы должны были сделать, но не сделали, — преступление, так сказать, пассивное, но… преступление.
— Довольно. Все ясно!
— Уж вас не судили ли, чего доброго?
— А пожалуй, что и так!
— За что же?
— Да все за это.
Гусейн поднялся, и его большое тело заслонило окно, В купе стало темнее.
— Осудили меня крепко, — сказал он спокойно, — вышибли из комсомола, списали с корабля. Что я теперь? Меченый люмпен…
— Не говорите вздора, — сказал доктор строго. — Как это случилось?
— Да просто. У меня, доктор, это вот как бывает. Работаю месяц или два, а то и три, думать забуду, как оно пахнет, спиртное. Потому что я знаю за собой эту слабость и говорю себе: цыц! Но все-таки она сидит во мне, болезнь моя. Сидит и ждет той минуты, когда я ослабею и не смогу удержаться. Потому что бывают у меня состояния, когда я сам собою недоволен и когда мне кажется, что и другие на меня смотрят волком. А ведь без столкновений не проживешь ни в дружбе, ни в работе. Вот и кидаешься на людей. И все-то делается противным, безнадежным.
— Так это нервы. За что вас судили?
— Извольте! Я ведь судовой моторист. Машина на судне — первое дело, и я человек нужный. Машину я знаю как практик, по опыту, по привычке, не то что судовой механик. Тот сначала учился, изучал машину по книге, а потом уже получил практику. Мне бы тоже интересно узнать, что к чему, да как узнаешь? Механик говорит: делай. Мое дело — исполнять. Привязался я к нему как-то: почему да отчего? Он оборвал: делай, не разговаривай! Не нужно ему, чтобы я знал, когда он сам знает и на себя надеется. А меня заело. Почему он свои знания при себе держит? Кажется мне, что я не хуже его понимать могу. Поругались мы на стоянке в порту. Тут эта самая минута и подошла… Одним словом, потребность запить. Я и запил моментально.
— И на судно не вернулись?
— Не вернулся. Я как в духан залез, мигом налился и стал зверем. Пьяный — я нехороший, свободно могу обидеть человека. К тому же у меня сила чрезмерная, знаете… Товарищи начали уговаривать, и вышла пьяная буза — вспоминать не хочется…
— Прибили, что ли, кого?
— Да, было и это. А судили меня уж потом, когда судно обратно вернулось. В красном уголке всю команду собрали и меня посадили отдельно, как полагается. Помполит обвинителем был… «Он, — говорит, — льет воду на мельницу классового врага». Это я-то! Говорил он много, но мне ничуть не стыдно было, и я еще больше озлился, так что и защищаться не захотел… А стыдно мне стало только вот теперь, сейчас…
— Почему же теперь?
— Да как-то вы толково объяснили. Обыкновенный человек! Ножку цыпленка гложете… А так объяснили!
— Чудак человек, — улыбнулся доктор. — А куда вы едете, позвольте спросить?
— Поступаю на новый теплоход «Дербент». Отдел кадров посылает. Думают, что я на новом месте брошу пить. Я обещал, мне что ж…
— Надо бросить, обязательно надо, — сказал доктор, покашливая, — необходимо взять себя в руки.
— Ладно. Вы тогда хорошо сказали. Лучше не скажешь… Хватит…
Над ними вспыхнул свет. Гусейн стоял посредине купе, заложив руки за спину. Он был грустен и словно прислушивался.
— Куда-то Женя исчезла, — сказал он. — Неужто все с этим долговязым?
— Нравится? — спросил доктор, улыбаясь.
Гусейн молча наклонил голову и вышел в коридор…
Поезд подходил к станции. На темном небе огни нефтяных вышек мигали как звезды, крупные и желтые. Женя, на ходу оправляя волосы, быстро прошла по коридору. Завидев Гусейна, она остановилась и повернулась к раскрытому окну. Он видел, что она вытерла глаза носовым платком. Тогда он подошел к ней и стал сзади.
— Дайте на вас посмотреть, — сказал он грубовато. — Случилось что-нибудь, Женя?
— Оставьте, — сказала она тихо, — пройдет… Я не хочу, чтобы заметили…
Гусейн взял ее за руку.
— Никто и не увидит, здесь темно. Он к вам приставал, да?
— Ничего, — она яростно высморкалась. — Такой подлец… Только, пожалуйста, молчите!
— Я вас позвал тогда, а вы не пошли, — сказал Гусейн укоризненно. — Где же он теперь?