угасла совсем. Отважный противник был разбит. Лишь только около 5 часов утра он еще раз проявил свой воинственный дух. Это был его последний танк, который только что выпустил свой последний снаряд и был поражен германским бронебойным снарядом. Вплоть до рассвета полыхал этот последний русский танк. Языки огня, вырывавшиеся из него, погасли лишь при первых лучах восходящего солнца. Смертная тишина опустилась на изрытое гусеницами и затянутое дымом поле боя, напоминавшее «танковое кладбище».
Самое кровопролитное из ночных танковых сражений было завершено. Оно стало своеобразными «танковыми Каннами» для русских, которые потеряли здесь все 90 из имевшихся у них 90 боевых машин. Германские силы оплатили эту победу 23 своими танками. Победа, которая решила не только сражение на Быстрой, но и стала решающей для других, находившихся в трудном положении армейских частей, спасла их от грозящего им окружения».
Расхождения с другими донесениями вполне объясняются тем, что их автор значительно меньше внимания уделял точности описания, чем изображению ночного танкового сражения.
Донесение командира 6-й роты, бывшего участником событий только в начале сражения, показывает нам некоторые интересные эпизоды начала битвы:
«Во второй половине дня 31.12 я передал немногие еще сохранившиеся боеспособные танки моей роты командиру 7-й роты капитану Герике, поскольку было нецелесообразно эти немногие боевые машины – у него самого осталось только 4 – держать разделенными на две роты. Я же получил приказ сформировать новую боевую роту из подошедших новых и отремонтированных танков, в которую следовало включить также находившуюся далеко в тылу ремонтную роту наряду с моими службами боевого снабжения. Весь 2-й батальон вместе с немногими боеспособными танками, штабом и службами снабжения четырех боевых рот располагался в Новомарьевке. Там ремонтные группы, усиленные экипажами подбитых танков, неустанно трудились над приведением в боепри-годное состояние еще и остальных, находящихся дальше в поле, менее сильно пострадавших танков. Село протянулось почти на 2 километра. Как типичное село с одной главной деревенской улицей, оно вытянулось точно в направлении с востока на запад. К югу от него простиралась плоская равнина. На севере, недалеко от последних домов, растущие вдоль русла реки кустарники скрывали покрытую тонким слоем льда реку Быструю. Противоположный берег реки несколько вздымался вверх и закрывал вид далее на север.
Я расположился со своей ротой, состоящей из остатков служб снабжения и личного состава роты, у западной окраины деревни, несколько южнее большой широкой улицы. После ужина я отправился к центру села и нашел там, наряду с моим командиром батальона майором доктором Беке, также его адъютанта обер-лейтенанта Гукеля, батальонного врача доктора Репнова и моего опытнейшего командира взвода лейтенанта Бонке (погибшего летом 1943 года в ходе операции «Цитадель»), который через несколько дней заменил вышедшего из строя вследствие ранения обер-лейтенанта Герберта, офицера для особых поручений.
Темами наших разговоров были последние события на фронте, конец года и обычный полковой треп. Несколько стаканов водки, принятых всеми, за исключением командира, который почти не пил, подчеркнули значимость этого дня. Попозже к вечеру появился еще капитан Шмеле со своей группой снабжения и доставил все необходимые припасы. Когда через некоторое время он снова появился с докладом об исполнении, то получил свой стакан и хотел уже распрощаться с нами, но командир приказал ему остаться на ночь и встать в боевое охранение слабо защищенного села. На следующий день он мог возвращаться обратно. Тогда, в условиях весьма слабой активности авиации обеих сторон, в подобном не было никаких трудностей. Капитан Герике, который тем временем также появился и получил свою дозу, пошел вместе со мной к нашим ротам; во-первых, чтобы встретить Новый год вместе с нашими солдатами, но также и затем, чтобы проследить, чтобы его встреча не переросла в сильную пьянку, и, не в последнюю очередь, чтобы просмотреть доставленную с отрядом Шмеле почту. Все пожелали друг другу счастливого Нового года, я также предупредил моего старшего фельдфебеля Дорна, поручив ему следить за тем, чтобы никто больше не вздумал приветствовать наступление Нового года беспорядочной стрельбой, контролировать необходимый уровень несения службы; приказал своим часовым в случае каких-либо неожиданностей немедленно будить меня, а сам отправился в свою хижину, покрытую соломой, тускло освещенную коптилкой.
Около 01:30 мой часовой, которым был мой водитель Пауль Шатц из Крефельда, доложил мне, что на северной цепи холмов наблюдается ненормальной интенсивности стрельба. Я решил посмотреть лично, вышел и увидел справа нечто напоминающее праздничный фейерверк – осветительные ракеты и очереди трассирующих пуль чертили небо во всех направлениях. Решив, что в данном случае имеет место запоздалое празднование Нового года, я вернулся в свою убогую хижину и продолжил чтение почты. Но через некоторое время до меня донеслись звуки артиллерийской стрельбы, чего раньше по такому поводу слышать не приходилось. Я снова вышел наружу и почти сразу же услышал какие-то слегка булькающие выстрелы в северо-западном направлении, шипение снарядов, группами проносящихся над нашим селом, чтобы потом взорваться далеко на юге, в открытой степи. Я не мог объяснить себе этого. Обстрел со стороны неприятеля, в тот район, где ничего и никого нет? Он еще ни разу не открывал огонь по нашему селу. Представлялось весьма сомнительным, чтобы он мог вести огонь ночью, не видя каких-нибудь ориентиров. Вел ли он огонь в соответствии с каким-нибудь планом или же просто допустил ошибку в расчетах? Внезапно я увидел также вспышки снарядных разрывов южнее расположения нашего западного соседа, в селении Верхнеобливский, в котором также не было никаких достойных целей. Я опять улегся было в своей хижине и был, как мне показалось, очень быстро снова разбужен. На этот раз одним из моих парней, Рейнгольдом Фишером из Бохума (командуя танком, погиб в 1944 году) словами: «Стрельба спугивает зайцев». Посмотрев вдоль деревенской улицы, я увидел на востоке, примерно на удалении 2 километров, горящие дома, услышал четкие, резкие выстрелы противотанковых орудий или башенных орудий танков, увидел поднимающиеся в небо снопы искр как знак того, что снаряды ударяли в броню; причем все это перемежалось огненными очередями трассирующих пуль, выпущенных из пулеметов или 20-мм автоматических пушек. С уверенностью можно было сказать, что это ничуть не походило на встречу Нового года.
Я отправился в штаб, чтобы разведать там, что точно происходит, но застал там всех спящими. После моего доклада командир приказал мне связаться по телефону с соседним селением. Однако этого сделать мне не удалось, связь отсутствовала. Скорее всего, телефонные провода были повреждены гусеницами танков Т-34. По этой причине командир отправил на разведку «тревожную команду» штаба и ротных разведчиков.
Я вернулся в свою лачугу, приказал привести старшего фельдфебеля и приказал ему усилить прикрытие со стороны соседней деревни, прогреть все моторы боеспособных танков, и, в случае мощной атаки русских, не ожидая приказа, тотчас же всем транспортным средствам покинуть нашу деревню и, следуя по всем возможным проселочным дорогам, собраться примерно в 2 километрах южнее Романова и там ожидать дальнейших распоряжений. Сам же я затем вернулся в свою лачугу, чтобы проследить за возможным быстрым прорывом наших позиций.
Вдобавок ко всему, со стороны часовых раздался крик: «Иваны в селе!» Я выбежал из своей хижины, выход из которой был обращен не к деревенской улице, обежал ее кругом и едва успел отскочить от русского Т-34, несущегося вдоль деревенской улицы с такой скоростью, что его гусеницы порой били по прикрывающему их сверху броневому листу. По ходу своего неистового бега он вел орудийный огонь, бессмысленно пытаясь поразить какую-то цель. Два снаряда его орудия разметали горы мусора, третий попал в стоявший в одиночестве на этой деревенской улице германский танк Pz IV. Танк этот стоял без гусениц – он еще находился на ремонте – и без экипажа. Русский танк таранил его скользящим ударом, при этом он наклонился настолько, что на несколько секунд казалось – он сам опрокинется набок. Корпус с гусеницами вверху оказался бессильно лежащим на земле. Однако ему все же удалось каким-то образом снова встать на «ноги», слегка покачиваясь на своей торсионной подвеске, затем он развернулся на месте и с той же скоростью понесся обратно. Все это произошло так быстро, что в предутренней темноте слилось в одну жуткую картину того, как один динозавр напал на другого хищного ящера; причем все это сопровождалось глухим звуком ударов взрывающихся снарядов и лязгом стали по броне. Я не стал раздумывать над тем, пьяны ли командир русского танка или его водитель, но предпочел податься на КП, близ которого были слышны крики «Ура, ура!», перемежающиеся пулеметными очередями и глухими разрывами ручных гранат. Первые дома тут же объяло пламя, с подобными строениями это происходит очень быстро. Среди пламени носились фигуры, по очертаниям которых не всегда было ясно, русский ли это солдат или просто житель деревни; первых все же выдавали небольшие вещевые мешки за спиной.
Мои транспортные средства носились, как напуганные куры из села. Я радовался за каждое из них, когда его поглощала темнота степи. Прибывшие в гораздо большем количестве, чем могло отразить имевшееся германское сопротивление, вошедшие в село русские медленно пожирали сами себя. За первыми яростно ворвавшимися танками не наблюдалось никаких следующих. Вскоре танки один за другим колонной поползли на деревенской улице. Затем они стали с шумом и вспышками огня превращаться в огненные столбы. Особенно эффектно это выглядело, когда в танке взрывался бак с горючим, и боевая машина превращалась в черно-красный огненный шар.
Когда я почувствовал, что мой контингент целиком находится в безопасности – проверить это было просто невозможно, – то я с остатками своей роты и несколькими оставшимися без танков членами экипажей, стараясь избегать главной улицы деревни, двигаясь несколько южнее ее, пробрались к батальонному КП. Мы обнаружили его в центре села, собирающего вокруг себя людей, которые занимали круговую оборону. Я услышал несколько злой голос моего командира в башне его танка, без особого успеха пытавшегося пробраться к единственной оставшейся боеспособной 7-й роте. Когда я доложился ему, он приказал мне передать остатки моей роты лейтенанту Буххольцу (командиру мотоциклетного взвода), который, как и лейтенант Бонке, собирал «пехотные силы», а затем немедленно разыскать КП 7-й роты и позаботиться о том, чтобы они доложили о своих силах и предполагаемых действиях.