Клава привычно протирала шваброй замызганный пол. Турин подумал, что внизу, в подвале, наверняка томятся другие солдатики.
Комок подступил к горлу.
– Здесь много таких? – капитан не узнал собственного голоса.
Клава беззвучно заплакала и усерднее заработала шваброй. Турин понял, к какому горю прикоснулся, и сам себе ответил: «Здесь много таких, Господи!».
За окном послышался шум – подъехал джип, на капоте которого проступали английские буквы, сулившие свободу и безопасность. Вышли двое. Один, бородатый горец, горячо жестикулировал, приглашая: «Мой дом всегда открыт для тебя». Другой, долговязый джентльмен, раскланивался, сохраняя вежливую дистанцию, точно боялся запачкать военный френч: «Спасибо, thank you». На прощанье они дружески обнялись:
– Брат, до встречи.
– Bye-bye, брат.
Джип тронулся. Хозяин дома, пока машина не скрылась, задумчиво глядел вослед. Нахмурившись, поднялся на крыльцо, прошел в комнату – по телевизору продолжал крутиться сериал показательных казней, перемежаясь рекламными пытками. Взглянув на экран, хозяин повеселел – на его правой щеке заиграл багровый рубец:
– А, мультики смотрим!
Яблоневый сад озарялся вечерним светом. Косые тени медленно скользили по ступеням. Патронташный человек перебирал на четках свинцовую вечность. Из открытого окна доносились обрывки разговора.
– Как зовут твоего друга?
– Глебов. Старший лейтенант Глебов.
– Он что – с разбившегося вертолета?
– Да. С ним еще была медсестра.
– Знаю, знаю.
К крыльцу подбежал старый волкодав в подпалинах шестого дня творения. Покосился на дверь, потянул носом – съестным не пахло. Опустив морду, завалился под забор, смежил глаза. Только чуткий слух остался стеречь осенние шорохи мира.
– Что дашь за них?
– Два грузовика.
– Три.
– Абу, почему три?
– Себя посчитай.
Зашуршали ступени – люди вышли из дома. Хозяин неприметно кивнул головой – железная калитка распахнулась, и ветер свободы ворвался в яблоневый сад.
Обратная дорога оказалась куда короче. За поворотом открылись городские развалины. На центральной площади все так же гарцевали боевики, бросая по сторонам вызывающие взгляды. Мимо с опаскою двигались прохожие, обходя газоны, где среди пожухлой травы бледнели таблички: «Осторожно, мины!». Земля Аллаха на каждом шагу грозила смертью…
Порог казармы был облеплен комьями глины, сбитой с ботинок, – верная примета, что офицеры уже вернулись домой. За дверью звучала дикторская речь – по телевизору передавали последние новости. Турин вошел в помещение и остолбенел: на экране светился белобрысый солдатик. Он был как две капли воды похож на того, зарезанного полевым командиром Абу. Московский диктор с важным видом сообщал, что сегодня боевики в очередной раз проявили добрую волю: освободили пленного, ничего не потребовав взамен. В казарме раздался нервический смех: офицеры знали истинную цену сказанного. Капитан присоединился к ужину.
– Ну как? – спросил сосед, передавая ему кружку.
– Жив, слава Богу!
Выкуп
К перепутью, где условились встретиться, прибыли без происшествий. Позаботился водитель Сергей – на лобовое стекло прилепил листок бумаги с надписью: «Группа генерала Лебедя». Листок действовал на чеченские блокпосты магически – машину пропускали, не задерживая. Еще бы! Московский генерал здесь почитался, как пророк Магомет, поскольку спас боевиков от полного разгрома, подписав с ними мирный договор в Хасавюрте. Водитель, выводя птичью фамилию, полагал иначе: «Хоть какой-то прок от предателя – доедем с ветерком!».
На месте их дожидался джип вороной масти. Турин постучал по затемненному окну. Окно любезно приоткрылось – джентльменская улыбка нарисовалась в проеме:
– O’kay?
– О’кей! Поехали.
Джип помчался по дороге, лихо объезжая рытвины и воронки, чуть заросшие бурьяном. «Колесит, как у себя дома, – ворчал водитель, едва поспевая следом. – Привык носиться по бродвеям». Турин заметил, что Бродвей – американская штучка, а впереди едет британец, подданный ее величества королевы.
– Что этот подданный здесь делает?
– Миссия у него такая – всюду свой нос совать.
– Не боится, что оторвут?
– Боится, но все равно сует. Англичане, Серёжа, – любознательный народец.
На повороте к селу Нижний Юрт остановились: вооруженные бородачи преградили путь. Выяснилось, что дальше может следовать только джип, вторая машина должна остаться у блокпоста.
– Полдень, – Турин взглянул на часы. – Если к трем не вернусь, сматывайся один. Понял?
– Удачи, капитан!
Затемненные окна джипа создавали сумеречную реальность, сквозь которую проступали кусты, высокий пригорок, большое кукурузное поле. На переднем сиденье подданный ее величества сладко похрустывал чипсами:
– Свобода! Будем давать свобода!
– Ага, свобода, – согласился Турин. – Ни пройти, ни проехать.
Встреча на селе оказалась бурной. Британца окружили боевики – по-приятельски обнимали, гоготали. Чувствовалось, что это самый дорогой, самый желанный гость. Из кирпичного особняка, украшенного по сторонам минаретными башенками, вышел рыжебородый чеченец. Пожав британцу руку, распорядился:
– Привести!
Двое направились к сараю, откинули щеколду, выпуская пленника. Турин не узнал своего товарища: впалые щеки, обросшие редкой щетиной, огромные глаза, в которых затаился животный страх. От жизнерадостного офицера, обладавшего точеной выправкой, не осталось и следа. «Глебов, что они с тобой сделали?» – ужаснулся капитан.
Британец протокольно осведомился:
– What is your name? Как звать?
– Хлебов, – прошамкал беззубый рот.
– What?
– Прапорщик Алексей Хлебов.
«Вот мерзавцы! – выругался про себя Турин. – Внаглую подсовывают другого». Это встревожило больше всего: а жив ли Глебов? Не прогуливается ли уже по райским кущам?
Нечаянно обмолвился:
– Это не тот!
Пленник обреченно склонил голову. Жирные мухи облепили тонкую кожицу, пропахшую гнилью. Он покачивался, как тростинка, которую вот-вот унесет ветер. Не в силах смотреть, капитан отвернулся. Заметив его сомнения, рыжебородый властно потребовал:
– Так тот или не тот?
Турин вдруг понял, что если откажется от этого человека, то примет на себя тяжкий грех: «Жить ведь потом не смогу – будет по ночам мерещиться, всю душу изведет».
Боевики с интересом наблюдали за происходящим. Не подавая виду, капитан подошел к Хлебову:
– Здравствуй, Лёша.
– Вот и хорошо, – кивнул рыжебородый. – Забирай.
Послышался глумливый смех – чеченцы радовались, что сумели сбыть затхлый товар. Британец кашлянул, хотел поздравить с освобождением, но его обступили новые друзья, повели в дом, откуда доносился запах молодого шашлыка и сочной приправы.
Двор опустел. Бойкий пацан, вскинув оплечь автомат, звонко скомандовал: «Вперед!». Его переполняла гордость: отец доверил отконвоировать русских на окраину села.
Шли медленно: Хлебов едва передвигал ноги. За заборами люди занимались хозяйственными делами: чинили упряжь, копались в огородах, варили еду. На чужаков никто не обращал внимания. «Робеют, – догадался Турин. – Опасаются увидеть. Ведь увидеть – значит стать сопричастным».
На окраине пацан показал вдаль:
– Туда! Туда!
Капитан посмотрел на часы, мысленно прикинул расстояние до блокпоста – времени оставалось тютелька в тютельку. Справился у Хлебова: может ли двигаться быстрее? Тот неуверенно пообещал.
– Понятно! Придется делать марш-бросок. С полной выкладкой. Турин взвалил доходягу на закорки, побежал трусцой. Неожиданно прогремели выстрелы – пацан забавлялся над неуклюжим бегом, паля в воздух. «Ничего, ничего, – подбадривал себя капитан. – Мы еще посмеемся».
Поначалу прапорщик казался легким, почти невесомым.
– Тебя хоть кормили?
– Кормили. Щепоть сухого гороха, корка хлеба… в день.
– Всё?
– Всё.
– Да, не разжиреешь.
Сырая земля налипала на армейские ботинки большими комьями, и капитан пожалел, что утром, собираясь в путь, не надел резиновые сапоги, прихваченные с собой из Питера. Бежать в них было бы легче: глина к подошвам не так пристает. Но ему хотелось выглядеть перед британцем достойно – все-таки русский офицер.
– В плену давно?
– С мая.
– Работал?
– Бревна таскал… строил блиндажи… в горах.
С окрестных вершин скатывались тяжелые серые тучи, загромождая низкое небо. Турин пересек кукурузное поле, показавшееся бесконечным: с каждым шагом ноша тяжелела, словно пропитывалась сыростью. Решил на пригорке сделать передышку – оттуда до блокпоста рукой подать. Пригорок преодолел с трудом: ботинки скользили, будто смазанные жиром. Поставил прапорщика на ноги. Рукавом вытер пот со лба. Окинул взором простор, открывшийся с возвышенности. Вот кустарник. Вот шоссейная дорога. Вот долгожданный поворот…
На повороте никого не было.
Джип рванул с места – из-под колес полетела грязь. Сергей проводил его глазами: «Ишь расскакался, конек-горбунок!». Подошел к своей замызганной колымаге, дотронулся до теплого капота: «Ладушка!». Холодная морось проникала за воротник вместе с тоскою: «Хуже нет – убивать время». Водитель искоса взглянул на боевиков: «Что время? Самого не грохнули бы».
– Эй! – окликнули его. – Поставь машину сюда.
Бородачи указали на прогалину между кустами. Помогли припарковаться. Уселись на сиденья, продолжив наблюдать за дорогой. Автомобили проезжали редко, в основном легковой транспорт. Иногда попадались грузовики. У блокпоста они притормаживали, неспешно объезжая бетонные блоки, положенные поперек. Бородачи издали разглядывали кабины. Пропуском служил портрет, размещенный за лобовым стеклом. На портрете красовался эмир кавказской свободы Джохар Дудаев – бравая пилотка, жесткие черные усы.