4 июня. Развивая наступление в Шотландии, танковые и механизированные части фельдмаршала Рундштедта стремительным броском ворвались в Инвернесс. Овладев последним серьезным опорным пунктом противника, немцы раскололи фронт защитников Британии, которые больше не смогут оказывать организованное сопротивление.
9 июня. Выступив по берлинскому радио, Гитлер объявил о полной победе над Англией. Отныне, сказал рейхсканцлер, у германской нации нет врагов в Европе. При этом он предупредил население страны, что в других частях света остаются незначительные очаги угрозы, Поэтому, сказал Гитлер, армия и народ, воодушевляемые немеркнущими идеями национал-социализма, должны быть готовы совершить последнее усилие, чтобы окончательно разгромить всех врагов III Рейха.
12 июня. Английские дальние бомбардировщики совершили налет на Берлин с авиабаз на острове Исландия.
6
Поскребышев мотнул головой, указывая на дверь, и маршал Егоров вошел в кабинет. Сталин неторопливо шагал ему навстречу, протягивая руку.
— От души поздравляю с успешно проведенной операцией, — сказал он с теплыми интонациями в голосе. — Как ваше самочувствие?
Маршал вздрогнул, подозрительно глянув на грозного собеседника. То ли коварный старикашка пытался сделать вид, будто не осведомлен, где провел Егоров предыдущие два года, то ли с высоты его кремлевского уединения подобные людские трагедии виделись неразличимо мелкими и не заслуживающими внимания. Видимо, сообразив, о чем должен думать давний фронтовой соратник, Сталин миролюбиво шевельнул улыбчивыми усами, сказав:
— Тех, кто виновен в вашем аресте, мы наказали по всей строгости. Лучше будет поскорее выбросить из памяти это досадное недоразумение.
И он без перехода заговорил об итогах турецкой кампании. Егоров неохотно поддержал эту странную игру, тем более что ничего другого ему не оставалось.
— …Как вы думаете, Александр Ильич, готова ли наша армия к большой войне с Гитлером? — завершил Сталин недолгий монолог.
— Война, вероятно, начнется следующей весной, — задумчиво проговорил Егоров. — Другими словами, речь должна идти о том, будет ли Красная Армия, какой она станет через год, готова воевать с той немецкой армией, которую будет иметь Гитлер весной — летом сорок второго…
— Согласен. К тому времени мы полностью доведем до штатной численности матчасть механизированных корпусов, армия получит тысячи самолетов и орудий новейшей конструкции, а на флот поступят новые линкоры, крейсера, эсминцы, подводные лодки…
— Так и Германия не будет стоять на месте. И мы мехкорпуса не успеем подготовить — тут года три нужно… думается, через год, как и сейчас, силы останутся приблизительно равными, то есть исход войны решит не столько количество техники, сколько уровень военного мышления. Немцы воюют чересчур шаблонно, и на этом мы могли бы — и должны! — их обыграть.
Он пояснил свою мысль. Военные кампании, проведенные Гитлеровцами в Европе, продемонстрировали, что германское командование от раза к разу использовало один и тот же немудреный прием: разведенные на фланги танковые группировки наносят удары по сходящимся направлениям, окружая огромные группировки противника, которые затем ликвидируются силами подоспевших пехотных дивизий. Чтобы противодействовать такой тактике, достаточно заблаговременно выдвинуть против ударных танковых корпусов крупные силы артиллерии, а также механизированные части, обеспечив им надежную воздушную поддержку.
— Разумно, — согласился Сталин. — Но не следует сбрасывать со счетов техническое и огневое превосходство наших танков и самолетов над немецкими. Война против турков вновь подтвердила, что наше оружие много лучше иностранного.
Эти приступы квасного патриотизма были знакомы маршалу. Егоров невольно припомнил похожие разговоры, которые велись в те дни, когда их Юго-Западный фронт наступал на Львов… Тяжело вздохнув, военачальник сказал:
— Увеселительная прогулка к Босфору — неудачный пример. Мы имели дело с противником, практически не располагавшим ни авиацией, ни танками. Для пропаганды с целью повышения боевого духа такие войны, конечно, незаменимы, но опыт сей весьма условен. Ведь там, по существу, тяжелым танкам турки могли противопоставить лишь ослиную упряжку.
Сталин поморщился, но возражать не стал. Несомненно, стареющий волк-одиночка и сам превосходно понимал, что война с Гитлером будет протекать совсем иначе. Глубоко затянувшись, он искоса глянул на Егорова, потом неожиданно сказал, усмехаясь:
— А помните, Александр Ильич, увеселительную прогулку в Польшу двадцать один год назад?.. Эх, если бы не эта сволочь Тухачевский — ведь Львов почти что у нас в руках был!.. — Потом без перехода продолжил: — Надо будет провести перестановки среди высшего комсостава. Жуков — строевой командир, нечего ему в штабах делать, не по коню стойло. Жукова назначим на Киевский округ, а вы примете Генштаб.
— А как же Кирпонос? — насторожился маршал.
— Молодой еще, — буркнул Сталин. — Походит у Жукова первым заместителем, наберется опыта.
Он помолчал, устремив во тьму за окном застывший взгляд и задумчиво покачивая головой в такт потаенным мыслям. Затем вдруг осведомился, нет ли у Егорова каких-либо личных вопросов или пожеланий.
— Есть, — с внезапно проснувшейся злостью сказал маршал. — Почему вы позволили арестовать и осудить меня? Ладно, я допускаю, что Тухачевский, Блюхер, Примаков были врагами… Но меня-то вы знали больше двадцати лет! Вы же понимали, вы не могли не понимать, что я не враг!
Усталым движением ладони Сталин потер глаза, ответил глухим и невнятным голосом:
— Вы все почему-то думаете, что товарищ Сталин всесилен… Поймите: слишком многое зависит от мнения большинства, и товарищ Сталин не всегда может настоять…
— Закон волчьей стаи, — понимающе сказал Егоров.
Молча кивнув, Сталин протянул руку на прощание хмуро глядя в глаза собеседнику, снова повторил:
— Готовьтесь принимать Генеральный штаб, — и добавил: — Помните, что судьба каждого из нас — ничто в сравнении с судьбой социалистического Отечества.
Когда за Егоровым захлопнулась дверь, приветливо-добродушная улыбка мгновенно исчезла с лица Сталина. Вождь был раздражен: история с маршалом болезненно напомнила, что даже он способен ошибаться. В данном случае ошибку смогли исправить, однако неприятный осадок все равно не рассеялся. Каким бы тяжелым характером ни обладал Егоров и что бы ни болтал навеселе, расстрела он, безусловно, не заслуживал.
С этим камнем на душе Сталин поднял давно лежавшую на столе бумагу, присланную из НКГБ. Приговоренный к высшей мере Мамед-Эмин Расулзаде просил о помиловании, напоминая об их старой дружбе и совместной борьбе против царизма в бакинском подполье. Сталин презрительно прищурился: друзьями они, конечно, никогда не были — просто товарищи по работе. Однако потом Расулзаде предал марксизм, создал националистическую партию «Мусават», участвовал в свержении Советской власти в Закавказье. В 1920 году, когда 11-я Красная армия вступила в Азербайджан, Сталин спас Мамеда от тюрьмы, устроил на ответственную работу, но Расулзаде предал его вторично и сбежал за границу, откуда продолжал антисоветскую деятельность.
Мелькнула гневная мысль: «Небось мечтал, что его портрет украсит бестолковые купюры национальной валюты».[2] Безусловно, эта тварь не заслуживала снисхождения. Взяв красный карандаш, Сталин написал на полях прошения: «Собаке — собачья смерть. И. Ст.».
7
План этой операции разрабатывали в глухой тайне почти год. Сначала все наброски шлифовались в штабных документах, а летом флот приступил к тренировкам. Для решения сложнейшей задачи пришлось сконструировать новые боеприпасы и создать основы новой тактики. Последние учения прошли 3 ноября и подтвердили: план удара вполне реален. Вечером, когда самолеты вернулись на базы и корабли собрались в заливе Ариаке, на борт флагманского авианосца «Акаги» прибыл адмирал Исороку Ямамото.
Молча миновав строй офицеров, командующий Объединенным флотом уединился с командиром ударного соединения вице-адмиралом Туюти Нагумо. Спустя полчаса к ним был вызван капитан 2-го ранга Минору Генда — главный автор плана внезапного воздушного нападения на Пёрл-Харбор.
— Поздравляю, Минору-сан, — сказал Ямамото. — Ваша работа — выше всяких похвал. Завтра в Токио собирается командование императорского флота, и я доложу о полной готовности.
— Молодой человек должен быть счастлив, — добродушно улыбнулся Нагумо. — Но он не выглядит счастливым.
— Нет причин радоваться… — запальчиво начал Генда.
Командующий Объединенным флотом прервал его, недовольно поморщившись:
— Вы опять об этом… Кажется, я уже объяснял ситуацию.
Руководство Генштаба, возглавляемое адмиралом Осами Нагано, считало бросок авианосного соединения на Пёрл-Харбор полной авантюрой. Воспитанные в доисторических традициях военачальники предпочли бы начать войну на южном направлении, захватив богатые нефтью и другими природными ресурсами Филиппины, Индонезию, Сингапур и Малайю. И лишь затем, если Соединенные Штаты, обидевшись, осмелятся объявить войну Стране восходящего солнца, дать решительный бой американскому флоту на ближних подступах к Японии.
Именно эта точка зрения едва не победила в конце сентября. Любивший национальную риторику Ямамото устал повторять родившийся экспромтом афоризм: «Ядовитую змею надо убить, когда она спит в тени сакуры». План Генды был принят исключительно благодаря настойчивости Ямамото, который пригрозил отставкой, добавив: «Пока я командую флотом, лишь я буду решать, как должен действовать флот».
— Прекрасно понимаю ваши трудности, господин адмирал, — с напускной почтительностью произнес Генда, после чего упрямо продолжил: — Но только вы способны растолковать старым маразматикам, что одной лишь бомбардировкой мы не сможем обезоружить Америку.