Боденштайн с удовольствием коснулся планки для наград на груди. Скоро здесь появится еще один крест в награду от фюрера за такой гениальный план. Победа без единого выстрела!
Глава 4
Ольга открыла глаза, над ней раскачивались ветки высоченных сосен. Она со стоном повернула голову, от каждого движения все ее тело пронзала неимоверная боль. Сознание путалось, девушка никак не могла вспомнить – где она? От солнечного света в затылке заломило так, что к горлу подступила тошнота. Девушка попыталась подняться и без сил снова рухнула на холодную землю. Ее взгляд наткнулся на стену. В нескольких метрах от нее, за оградой из проволоки с колючками, возвышалась стена из голых трупов: женские тела, крошечные детские, ссохшиеся старики. Со всех сняли одежду и сложили безобразной жуткой поленницей. На декабрьском морозе трупы застыли, превратившись в каменные изваяния.
Ольга застонала от нахлынувших воспоминаний, они уже здесь несколько дней, в лагере смерти рядом с поселком Озаричи. Но сколько точно прошло времени, она не помнит, сбилась со счета, когда ее начала одолевать болезнь. Тогда в грузовике, набитом кричащими людьми, она сначала не поняла, куда их привезли. Выгрузилась ночью вместе с остальными, под ударами прикладов прошла за ворота из ржавых металлических спиралей и в изнеможении опустилась на пятачок земли. Такие же женщины, как она, измученные голодом, долгим пешим маршем, с детьми на руках бросились обрывать разлапистые ветки с сосен рядом с оградой, чтобы хоть чем-то прикрыть ледяную землю. Но раздались длинные очереди автоматчиков на вышках, и с криками бедные матери повалились на землю. Раненые, они кричали, скребли мерзлый грунт пальцами, выгибаясь в предсмертных муках. Оля кинулась к одной, ко второй, заметалась между хрипящими от боли женщинами.
– Что вы делаете? Они всего лишь хотели сделать подстилку! – Девушка бросилась к постовому рядом с воротами.
Но от взгляда равнодушных глаз и направленного в нее дула автомата шагнула назад. Без слов поняла предупреждение – он сейчас в нее выстрелит. Очередь! Пули прошли над головой и впились в стволы деревьев. Охранник то ли пожалел, то ли захотел продлить ее муки и всего лишь напугал растерянную девушку выстрелами мимо.
Ольга шагнула назад, и тут же ее облепили ревущие дети всех возрастов. Они цеплялись за нее ручонками, карабкались на руки в поисках защиты. Девушка села, попыталась всех обнять, шепча слова утешения:
– Тише, тише, не плачьте. Я спою вам колыбельную. Ложитесь, надо отдохнуть.
Но они еще долго плакали, скулили, как щенки, жалуясь на холод и голод. Оля подползла к проволоке, оцарапав руки, зачерпнула снега с поверхности болота и попыталась напоить нескольких человек. Но они все равно плакали и плакали, сначала громко во весь голос, потом все тише, почти неслышно, один за другим сворачиваясь крошечными ледяными калачиками на стылой земле.
Сейчас все те рыдающие дети уже были там, в поленнице из обнаженных мертвых тел. С остекленевшими глазами, застывшим выражением муки на маленьких личиках, они лежали под открытым небом уже много дней. Новых мертвецов или тех, кто уже не мог ходить, охранники лагеря заставляли узников покрепче сбрасывать каждое утро в общую яму. Но люди умирали в таком количестве, что с умершими часто возиться им было лень, разбирать смерзшихся между собой мертвецов никто не хотел, опасаясь подхватить заразу. Так и лежали они жуткими поленницами по периметру лагеря.
Она одна, кажется, еще жива из первой партии, что шагнула за ворота лагеря. Хотя уже не может встать от слабости, за все дни девушке всего лишь два раза удалось поймать кирпич грубого плесневелого хлеба, что скидывали немецкие солдаты прямо с машины за ограждение. К еде тут же тянулись сотни рук, оголодавших, замерзших без огня и крова заключенных. С каждым днем узников становилось все больше, каждый день ворота лагеря распахивались и новая партия испуганных, жмущихся друг к другу людей заходила в периметр. Они ехали в надежде получить новый дом – немцы обещали жителям переселить их с опасной прифронтовой территории в теплые дома. Но вместо обещанных жилищ их ждало болото за ржавой стальной оградой, куда загоняли ударами и выстрелами, выстраивая в колонну. Ад на земле. Кусок промерзшей голой земли с забором из колючей проволоки, небо над головой, пронзительный зимний ветер и стылая влага болот вокруг. Никакой еды, воды – лишь пятачок ледяной почвы, залитый человеческими испражнениями, рвотой, кровью.
Каждое утро под крики автоматчиков происходила селекция – тех, кто не мог двигаться, кто давно лежал без движения, отправляли в яму для мертвецов. Иногда туда тащили еще живых, стонущих людей, не обращая внимания на их мольбы. Сами рядовые немецкой армии не прикасались ни к живым, ни к мертвым, чтобы не заразиться страшной болезнью – тифом, который передавался каждому, кто заходил за ворота Озаричей. Несколько раз заключенные, как только оказывались за стальными колючками, пытались бежать, но постовые даже не стреляли, наоборот, со смехом наблюдали и делали ставки, кого же из беглецов первым разорвет мина. Все пространство вокруг лагеря, кроме прохода к воротам, было густо нашпиговано минами, немецкие саперы соорудили непроходимую смертоносную полосу протяженностью в несколько сотен метров.
Оля в первый день своего пребывания в лагере тоже поначалу надеялась, строила планы, как сбежит ночью, обманет охрану и уйдет в лес, как делала она не раз, когда была связной в партизанском отряде. Но следующее утро, а потом и каждый час в кошмарном месте давались ей все с большим трудом: тело не слушалось, мучили голод и холод. Она уже не вздрагивала в ужасе, когда ее взгляд наталкивался на мертвые тельца детей. Не кричала во сне от жуткого воспоминания, когда, пробудившись после первой ночи, проведенной в лагере, она открыла глаза и почувствовала, что все ребятишки, прижавшиеся к ней, мертвы. Замерзли за ночь, застыв навсегда в отчаянной попытке согреться об Ольгу. Да спала ли она вообще? Дни и ночи смешались в один кошмарный полуобморочный сон. То вдруг сознание разрезали жуткие картинки окружающей действительности: кричащие люди с язвами, матери, воющие над умирающими детьми. Она открывала глаза и смотрела на лагерь: на людей, на забор из колючки, на охрану на вышках. Все плавало в каком-то сухом жарком мареве, тело невыносимо чесалось, покрываясь коростами и язвами.
Сегодня девушка очнулась от болезненного толчка, крупная женщина в черном пальто подползла и пихнула ее в бок:
– Очнись, девка, слышишь, очнись.
Сил у Оли хватило только застонать, пускай все кончится, пускай она уже умрет, нет сил больше терпеть страдания. Только женщина стала еще настойчивее трясти ее за плечо:
– Не помирай, рано еще. На вот, сахар держи, рассоси.
От кусочка сладости к девушке вернулась жизнь, организм откликнулся каждой клеточкой – еда!
– У меня еще есть, я все отдам тебе, все. Слышишь? Ты молодая, крепкая, выживешь. Пальто забери мое, оно теплое, в карманах сухари есть и сахар, таблетки.
Сознание постепенно возвращалось к девушке, она словно вынырнула из глубокого колодца, полного жуткой тягучей мути.
– А вы? У вас же дети!
Женщина в черном покачала головой, прижала к себе посильнее два безжизненных тельца – младенца и девочку лет пяти:
– Не жить мне, лихорадит сильно, не смогу я, слабая после родов еще.
Только сейчас Ольга заметила, что женщину колотит от горячки, по лбу катятся тяжелые капли пота, а лицо налилось мертвой бледностью, лишь глаза черные и злые горели огнем.
– Ты выживешь! Забери себе все. Только пообещай, что выживешь! И расскажешь, что они с нами сделали. Мужа моего найди, Смакотин Петр, в пехоте служит. Расскажи ему, расскажи, слышишь? Пусть простит меня, снасильничали немцы, не по доброй воле я ребеночка без него прижила. Младенец без греха, я его сама окрестила водой с болота. – Она хрипела уже из последних сил, вцепившись в тонкую девичью руку. – Скажи Петру, всем скажи, всему миру, как убили нас тут, заморили. Так и скажи, Смакотина Нюра с дочкой Ульяной и сыном Петей. Замучили немецкие душегубы. Запомни и расскажи, Смакотины мы, Нюра и Ульяна, младенец Петечка… хр-р-р…
Из горла женщины вырвался хрип, она затряслась в предсмертных судорогах и испустила дух. Ольгу же словно молнией прорезало. Нельзя умирать, она должна выжить! Рассказать всем, запомнить их имена, ведь у многих отняли документы, закопали в братских могилах, выбросили, словно бесполезную вещь, в гиблое болото. Она сможет, она запомнит. Столько стихов учила, наизусть помнила целые страницы и сейчас запомнит! Всех невинно замученных запишет в книгу своей памяти и расскажет всему миру об этом преступлении!
С трудом, путаясь в полах черного пальто умершей Нюры, девушка подползла к старухе, что лежала ничком, уставившись остекленевшими глазами в небо. В иссохшем до костей лице Ольга вдруг узнала свою соседку, что жила через два дома от приютившей сироту тетки, крепкую смешливую Устинью Петрушеву, жену командира партизанского отряда, в котором девушка выполняла роль связной.
– Бабушка Устинья, вы слышите меня?
В глазах у старухи мелькнула жизнь на несколько секунд, еле слышно она прошелестела:
– Дочка, передай деду моему. Замучили немцы меня до самой смерти… Внучка Толю по дороге застрелили за то, что хлеба просил.
– Я расскажу! Обязательно! Мы отомстим за вас! – пообещала девушка.
Больше она не давала себе передышки, заставляла непослушное тело ползти между рядами стонущих в лихорадке, кричащих от отчаяния и боли людей. И задавала один и тот же вопрос каждому:
– Как тебя зовут?
Они отвечали шепотом, плакали, отдавали последний кусок или теплую одежду, умоляли, осеняли ее крестом в благодарность, понимая, что, скорее всего, не выйдут отсюда и эта маленькая девушка – единственная, кто сможет рассказать об их страданиях, их последних минутах в жутком конвейере смерти. Теперь каждую минуту ночью Ольга ползком перемещалась по лагерю, чтобы спросить и запомнить имена умирающих узников. В первую очередь подползала к детям, ослабевшим