Мрачный Алексей только кивнул в ответ. Башнер лично заправил снаряд в пушку, навел орудие точно в середину башни, туда, где замер испуганный экипаж. Но выстрелить не успел, чадящие жидкости добрались до топливного бака, отчего бензин с грохотом разорвал броню изнутри. Из огня с воем выскочили два человека, бросились на снег и стали кататься, пытаясь погасить горящую форму. Василий Иванович опустил рукоятку поворота ствола и сплюнул:
– Даже снаряда на вас жалко, так подохнете. Трогай, Бабенко!
«Тридцатьчетверка» плавно выкатилась из-под еловой арки и отправилась в обратный путь в сторону лагеря. Никто внутри танка не поворачивал головы назад, где с воем ползали по снегу обожженные, черные немецкие танкисты. Они и так понимали: с ранением и ожогами без медицинской помощи проклятых фрицев ждет в лесу мучительная смерть от холода. И не стоит на них тратить даже пули, дарить облегчение в виде мгновенной смерти.
Глава 9
«Т-34» возвращался обратно к поляне, внутри танка царило молчание. Бабенко двигал рычагами, прислушивался к звукам двигателя и лязгу механизмов – не повредил ли трансмиссию или гусеничный ход, пока продирался по лесной чаще? Логунов косился на мрачного командира и понимал – не время расспрашивать, какое признание выбил Соколов из немецкого офицера. Но тот сам вдруг, не поворачивая головы, глухо проговорил:
– Три «тигра» бродят по нашей территории, сопровождают автомобиль полковника, думаю, будут пытаться прорваться к своим. Надо их найти. Я сейчас по радиосвязи передам в штаб информацию, затем отправлюсь на танке на поиски…
Он замолчал. От невысказанных слов обожгло внутри. Соколов хотел мести, его душа стала черной, опаленной от боли и ненависти. Поэтому не находил в себе сил попросить свой экипаж о помощи, пойти с ним на опасное задание. У его товарищей есть ради чего жить: Кольку и Василия Ивановича ждет в сибирской деревне Люба, Бабенко – молодая жена, у Руслана огромное чеченское семейство в Краснодаре ждет его возвращения. А он… семьи нет, любимая Оля пропала без вести в лагере смерти, и даже близкий друг, которым стал для него Лавров, подло убит фашистами. Единственное теперь, что осталось, – это горькое, жгучее, будто раскаленный камень, желание мести. Но Бабенко, почувствовав настроение командира, не отрывая глаза от приоткрытого люка водителя, коротко сказал:
– Мы с вами, Алексей Иванович. – Он решил за всех, потому что существовал фронтовой негласный закон, которого придерживались советские воины, – для боевого друга не жалей себя, он роднее, чем кровный брат.
Алексей был благодарен Бабенко за его слова, за решение без капли сомнений. Но даже сказать слова благодарности не было сил, слишком много произошло за последние трое суток, отчего внутри внимательный и чуткий Алексей вдруг окаменел, растерял всю теплоту и чувствовал лишь ледяную ненависть к врагу.
На поляне к их возвращению снова суетились военные: ремонтники занимались танками, батальон дружно долбил саперными лопатами оттаявшую под кострами почву, чтобы обустроить места для ночлега. К Соколову спешил взводный:
– Товарищ командир, там командир ТБР приехал. – Он махнул рукой на штабную «эмку». – Он… спрашивает вас, кто за комбата остался командовать…
Соколов кивнул и зашагал к фигуре, стоявшей возле бревна, где еще пару часов назад они с Лавровым обедали и говорили о его семье. Полковник Тенсель повернулся при звуке шагов, молча кивнул Соколову в ответ на отданное согласно уставу приветствие. Свою папаху он держал в руках, отдавая почесть погибшему комбату. Лавров, непривычно спокойный, а не живой, как ртуть, вытянулся на подушке из еловых упругих лап, что соорудили погибшему командиру благодарные танкисты перед тем, как попрощаться с ним навсегда. В руке он так и держал фотографию своей семьи.
Полковник сделал несколько шагов в сторону от покойника, снова кивнул:
– Я заберу тело. Рядом со штабом в Сытине братскую могилу готовим, будет лежать рядом с такими же героями-танкистами.
Совсем другую речь готовил полковник, когда направлялся к месту расположения танкового батальона. Все эти годы он провел на передовой, в самой гуще сражений, и знал, как важно сообщать командирам и их подчиненным о победах всей бригады. Яркие слова благодарности вдохновляли бравых воинов на новые подвиги.
Сегодня после ожесточенных боев линия фронта была снова сдвинута, немецкая группировка разбита, а остатки мощного гарнизона панцерваффе бежали от стремительных ударов Первой танковой армии в сторону Гомеля. Бросая свою технику, оставляя без помощи раненых, разрозненные, превратившиеся из грозной армии в горстку перепуганных генералов, они оставили все свои позиции в населенных пунктах на направлении Светлогорск – Жлобин. И батальон Лаврова был причастен к победе, сделав в нее огромный вклад, отвоевав десятки километров территории, потеряв лишь незначительную часть личного состава и бронетехники. Он ехал поздравить, сказать теплые слова благодарности героям-танкистам и их командиру. А попал на страшные похороны. При виде тела комбата, его ротного командира Соколова, совсем еще молодого человека, черного от горя, все слова, приготовленные для поздравления, у полковника пропали, показались не к месту. Он тяжело опустился на бревно, приказал:
– Присядь рядом.
Алексей опустился на край бревна, прямой, натянутый изнутри невидимым стальным канатом.
– Вот что, Соколов, сейчас предлагаю тебе поехать со мной. В расположении штаба состоится военно-полевой суд, примешь участие. Пускай немецкие офицерские чины ответят за все, что сотворили. А по возвращении примешь командование батальоном вместо Лаврова. Я уверен, что он одобрил бы мой выбор, считал тебя своим лучшим заместителем. Да и я уверен, что ты за собой поведешь танкистов.
Соколов поднял глаза на полковника. Тяжелый, будто мертвый взгляд, без единой капли радости.
– Спасибо, товарищ полковник, за проявленное доверие. Но у меня другая просьба – разрешите отправиться с моим экипажем на спецоперацию! Я допросил немецкого офицера, члена танкового экипажа, который обстрелял лагерь. И узнал причину нападения. Капитан Лавров был убит не случайно, при нашем наступлении полковник вермахта с группой танков был отрезан от своей воинской части. Сейчас он скрывается здесь, в лесах на нашей территории. Я уверен, что немецкий полковник будет искать выход к расположению гитлеровской армии. Это по его приказу стрелок сделал отвлекающие выстрелы, от которых и погибли люди. А танкисты похитили для полковника лекарства из санитарного автомобиля. Он не мог далеко уйти, три «тигра» не одна маленькая машина, в открытую по дороге не проскользнут. Я уверен, что этой ночью они сделают вылазку, предпримут попытку пройти посты охраны. Я найду этого полковника и уничтожу вражескую бронетехнику. Группа опасна и должна быть ликвидирована.
Полковник заметил, как у лейтенанта выступают жесткие скулы на лице, лоб прорезает глубокая морщина. Он понял, что остановить или отговорить командира от опасного мероприятия не сможет. Мрачный взгляд Соколова горел решимостью, им двигал долг перед Лавровым, перед узниками Озаричей. Не офицерский, не военный, а человеческий.
– Разрешаю, товарищ старший лейтенант. – Голос полковника растерял вдруг командирские интонации, стал глухим. Сразу стало видно, как устал он и вымотан бесконечными боями с фашистами.
Он положил широкую ладонь на плечо парня.
– Послушай меня, Алексей, я вижу, как тебе хочется отомстить за смерть близких. И понимаю тебя… – Тенсель провел ладонью по волосам, ставшим абсолютно седыми после страшных вестей из дома пару лет назад. – Мы все пострадали от немцев, вся страна наша утопает в горе, в слезах. Эсэсовцы расстреляли мою семью, всю огромную еврейскую родню на нашем харьковском хуторе… Семьдесят человек в общей могиле. Мне и самому туда хотелось лечь, как получил письмо от соседки. Только я понял, что не имею права умирать, я должен жить. И должен прожить отнятые жизни моих братьев, сестер, всей родни. Должен помочь своим бойцам вернуться домой, должен родину мою освободить от немецких захватчиков, очистить землю от этой заразы. Пока враг ходит по земле, нет у нас права себя губить, понял меня, Алексей? Ты командир, ты советский танкист и должен выдержать, выстоять перед любым испытанием. Верю в тебя, сынок! – Он внимательно еще раз взглянул в глаза Соколова, проверяя, услышал ли его отчаявшийся парень.
Тот твердо смотрел ему в глаза:
– Я понял вас, товарищ полковник. Разрешите выполнять?
– Разрешаю, завтра утром мне лично в восемь доложи о результатах ночного рейда.
– Так точно, – Лейтенант круто развернулся и зашагал к своему танку, где его ждал верный экипаж.
Тенсель смотрел вслед уходящей в сгущающихся сумерках прямой высокой фигуре в черном комбинезоне танкиста. В такие моменты он ощущал себя не пятидесятилетним мужчиной, а глубоким стариком. Столько горя, столько оборванных жизней он видел за годы войны. И сердце его замирало от боли при виде молодых людей, что в одночасье превращались на фронте в мужчин, суровых воинов с опаленной душой, тяжким свинцовым грузом в памяти. Через силу он поднялся со своего места, нет времени на страдания и оплакивание мертвых, противник не дремлет, надо готовить новое наступление.
Оружие, боекомплект, топливо – все было готово для отправки в путь. Только куда им двигаться, в какую сторону направилась немецкая бронемашина? Алексей водил глазами по карте местности: по обе стороны от Щедрина на север и юг расположились густые лесные массивы с болотами, буреломами и подтопленными низинами от подземных ключей и притоков реки Березина. Чтобы пробраться лесами, группе танков придется двигаться медленно и шумно. Вырубить сначала проход, потом обследовать грунт. Для тяжелых «тигров» вязкая глинистая почва губительна, не дает двигаться, забиваясь комками и замерзая между траков, а большой вес давит на грунт, разрыхляя каждым рывком гусениц и без того мягкую поверхность. Нет, по лесным массивам им до линии фронта не добраться, на северном направлении нет рокадных дорог или проселочных, только огромное пятно лесной топи. А вот если вернуться назад, южнее, то стоит взять на восток до моста через реку Олу, и там уже рукой подать до Плесовичской слободки с развязкой из нескольких дорог на выбор. Единственный путь для немцев сейчас – идти вдоль шоссе, по самому краю леса, чтобы нырнуть под защиту