Прошло две недели: старуха-война окончательно со всеми простилась. Как-то совершенно незаметно для сокрушенного Ивана Иваныча, пропали и тени ее: Крюк с Бердыевым. По большому счету, им, как и Найдёнову, нечего стало делать на этой земле.
Сержант взялся за прежнее, но счастье мародера ускакало следом за напахавшейся в эти годы Костлявой. Двух местных пани, «взятых на штык» с особым цинизмом (одну из них гвардеец случайно убил при попытке к бегству), хватило для окончательного вывода. Крюк во всем раскололся и сам навел на не нужное больше золото, заставив онеметь трибунал. Генералам, занятым совсем другими делами, наводчики больше не требовались — так что пророчество Сукина все-таки сбылось. Камни амбарной стены за площадью оказались удивительной плотности, во время расстрела их не выщербила ни одна пуля, что поразило даже привыкших ко всему палачей. Следователь долго ощупывал кладку, прищелкивая языком и повторяя одно, совсем для данного случая не патриотичное: «Ну, что ты хочешь! Европа!». «Контрольного» не понадобилось, хотя руки стрелков заметно дрожали. Начальство засчитало мандраж за похмелье: и простило два неточных выстрела. Землица в бесхозном саду была жирной, словно масляная каша. «Европа! — твердил все тот же каратель, разминая комки желтыми от папирос пальцами, прежде чем щегольским лейтенантским сапогом столкнуть все, что осталось от Крюка, в быстренько выкопанную яму. — Здесь палку воткни, вырастет».
Такова была эпитафия.
Бердыев так же быстро дождался кончины: где якут разыскал отраву, никто не имел понятия, но мучения продолжались недолго. На сей раз метил поблажки не сделал. К братской могиле возле госпиталя приткнулся холмик с необычным памятным знаком. Те, кто выносил старшину, видимо, знали, с кем имеют дело — в благодатную чешскую землю воткнули пустую канистру.
На третью неделю стояния в Градце Иван внезапно проснулся. Вновь что-то щелкнуло в голове. Все за столами обрадовались — правда, ненадолго. Пугая чехов шинелью и видом, Иван Иваныч со всей недюжинной страстью схватился за жалкий разваленный танк, внутри которого недвижно он просидел столько дней и ночей; и нырнул с головой в безнадежный ремонт. Запустить заржавевший мотор было за гранью возможного. С площади бросились к тому же Градову, однако умница отвечал:
— Не мешать. Пусть хоть этим потешится!
И поклялся, что демобилизует Найдёнова первым же списком.
Махнув рукой на чудачества, однополчане продолжали гулять и пить, а Иван Иваныч с тех пор копался в чужом обездвиженном танке. По крайней мере, он был чем-то занят — и о капитане забыли. Лишь иногда, тот или иной праздно шатающийся башнер заглядывал к Черепу — для того, чтобы лишний раз убедиться в полном его сумасшествии. Проезжий гусь-ремонтник, развлечения ради, и, опять-таки, из за любопытства, помог натянуть левую гусеницу. Путешествующего на быстроходной немецкой амфибии, молодца-помпотеха (он маханул на ней до Эльбы и теперь возвращался обратно) так же весьма позабавила консервная банка, клепаный борт которой мог застопорить разве что пулю. Совершив экскурсию к «чеху» и заглянув в моторное отделение, он настолько был поражен упорством механика, что даже оставил ему несколько канистр с самым качественным высокооктановым бензином.
После еще нескольких застолий (к покойному Бердыеву все эти дни прибывало пополнение), начальство вняло протестам возмущенных врачей. Спирт изъяли и поставили под замок. За неимением новых машин, на той самой площади быстренько организовали строевую подготовку. Но Ваньку не трогали. Как и прежде, возился он в своем углу, погружаясь во внутренности «коробки», постоянно там что-то прикручивая и продувая. По всеобщему мнению, с таким же успехом Иван Иваныч мог бы мастерить «перпетитум мобиле» — так что, никто из шагающих по импровизированному плацу с бравой песней про сокола Сталина, и не прислушивался к бормотанию колдуна. На Ваньку махнули рукой: в поступившем мобилизационном приказе, вопреки логике алфавита, первой стояла его фамилия. И, надо сказать, напрасно стояла. Всеми осмеянный Pz 35(t) в одно утро взял и завелся.
Первым к закашлявшейся, окутанной, словно курильщик, синеватым дымком, машине метнулся дежурный майор. Свирепость, с которой Найдёнов хватил сапогом по педали сцепления, похоронила надежду на счастливое прозябание майора в сегодняшнем карауле. Следом выскочили помощники, подковы неистово чиркали всполошившуюся площадь.
— Стой! — напрасно вопил пронзенный страхом дежурный. Он то видел перед собою эти глаза. — Куда, твою мать?…
И здесь танк рванул.
Едва успел отлететь из-под натянутых гусениц водитель как назло попавшейся навстречу злосчастной «эмки» — несмотря на смехотворный тоннаж убийцы, машину сплющило, словно банку консервов. Затем, пробивая себе путь на Запад, детище Найдёнова с размаху смяло грузовик — ни в чем не повинный «Студебеккер» снес кирпичную стенку. К полному отчаянию комполка, Иван Иваныч на этом не остановился. Разогнавшись под горку, трижды проклятый Ванька давил попадавшихся коз и овец. Подполковник Градов в одних трусах, босиком, роняя на ходу обильную пену — новость застала его с бритвой над тазиком — несся следом за взбунтовавшимся подчиненным, проклиная крайнюю тесноту улочек. Мстительный «чех» то и дело «стрелял» в него едким бензиновым выхлопом. Разбегающиеся козы и овцы орали дурными голосами, окна распахивались, местные дамы визжали, как резаные. Под конец скачки, отравленный комполка едва смог прохрипеть догнавшему его на велосипеде вестовому: «Срочно. Рация! Предупредить. Пусть перекроют…»
Тут комполка встал на карачки — и окончательно задохнулся.
А ящик, радостно дребезжа, уже выкатился на шоссе, ведущее прямехонько к расслабленным американцам.
Рации выпуска 45-го года отличались особой надежностью: в округе было поднято все, что только могло стрелять: оставшиеся на ходу ИСы и САУ, 76-мм дивизионные пушки и даже 203-мм гаубицы тяжелого артиллерийского резерва. Добротным матом разбудили похмельных зенитчиков, которые нежились в увитых плющом домах соседнего Миловца. На их трофейные «восемь-восемь» ставили прежде всего — единственная дорога (по ней сейчас и скрипел подвеской восстановленный инвалид) не могла миновать этот последний перед зоной союзников пост. Так что сбежавшего в горы Найдёнова мгновенно обхватило кольцо.
— На этот раз, конец Ваньке! — высказал предположение подполковнику Градову все тот же дежурный. — Полная, товарищ подполковник, амба!
— Может, это и к лучшему, — мрачно ответил тот.
В политотделе Армии насчет Черепа сомнений тоже не оставалось; приказ зенитчикам был недвусмысленен. Занять позиции было проще простого: два орудия стояли прямо у въезда в город. Затворы 88-мм зениток один за другим подали металлические голоса. Но до подхода смехотворного танка еще оставалось время (Pz 35(t) кружился по горному серпантину, прежде чем выкатиться на прямую наводку). Командир батареи, опухший от ночных возлияний старшина, простонал нахлобучившим каски, страдающим так же, как и он, подчиненным: «Перекур!»
И первым рухнул на бруствер, выхватывая портсигар из кармана гимнастерки.
А упрятанный от пушек горной грядой Иван Иваныч тем временем действовал: педали и рычаги оказались на редкость послушны, корпус сквозь распахнутые люки резало щедрое местное солнце. По кусочкам собранный двигатель вел себя выше всяких похвал. Даже 37-мм пукалка, бережно хранящая единственный «бронебойный», доложила о полной готовности.
«Он там, — сказал благодарный за все чешский танк. — Он никуда не делся. Он ждет тебя. Он уже утоптал место боя. «Восемь-восемь» его готова и наводчик прильнул к прицелу».
— Знаю! — сквозь грохотание двигателя кричал танку безумный Иван Иваныч. — Поднажми, и я догоню!…
И Ванька смотрел на небо: танковый Бог, как всегда, улыбался. Танкошлем Господа был подобен горе. Рычаги небесного танка ушли в бесконечность. Башня «тридцатьчетверки» заслонила Вселенную. Бог катил следом, гремели космические катки.
— Еще пять минут! — зевнул все еще не покинувший царство похмелья командир батареи, поглядев на подошедшего к позициям любопытствующего офицера. Старший лейтенант, несмотря на свои румяные двадцать годков, в составе все той же Третьей Танковой успел перемахнуть и Вислу и Одер. Юный фронтовик оказался в гостеприимном Миловце совсем не случайно: сдобная улыбчивая чешка (еще в Праге лейтенант подсадил ее на броню), с которой он не сомкнул глаз всю эту восхитительную, наполненную пением ангелов, ночь, была родом из здешних мест.
Лейтенант не случайно проявил интерес: он знал, кому предназначен залп: Ваньку Черепа в деле он видел неоднократно. Похлопав по впечатляющему стволу одной из готовых «восемь-восемь», лейтеха задумался.
— Не сомневайтесь, товарищ, — уловив скептицизм, старший зенитчик лениво жевал папиросу. — У предателя социалистической родины нет шансов. Сто метров до поворота. Стоит ему только выскочить… Давай, ребята! — прикрикнул на своих. — Пониже угол, пониже…
Стволы опустились почти к земле.
Старенький, кое-как залатанный Иваном Иванычем Pz 35(t) (впрочем, как и всякий другой танк) имел удивительное чутье. Но политруки, штабы, «особисты», зенитки, САУ и отчаянные переговоры «СМЕРШа» на английском с той стороной, водителя сейчас не занимали — монстр ожидал теперь уже за Миловцем — белели знакомые 200-ммилиметровые борта, грязью и тиной покрылись гусеницы, монокулярный глаз неторопливо нащупывал цель. Дьяволы в башне вовсю уже крутили маховик наводки и доставали из боеукладки «кумулятивный». Чудовищный ствол, без сомнения, был ими прочищен. Однако, хлебнувший огня и дыма танкист, в черной от пятен, не по росту, шинели, весь обвешанный медалями и орденами, не сомневался — для удара хватит и этой устаревшей, трогательной вагонетки. Достаточно и одного, пусть и 37-ммилиметрового, «малыша».
— «Жми, Иван! — грохотала небесная музыка. — Жми!… Он никуда не делся!»