– Мы с братиком любили на чердаке сидеть, – тихо сказал Саня. – Особенно когда шли дожди, сразу на лестницу и – туда. Капли падают на крышу, тихо и неслышно по соломе. Куры тоже в сарае, от ливня сбежали. А самый мокрый – петух. Последним заходил. Такой смешной, как общипанный.
– Как и положено кавалеру, – улыбнулась Катя.
Саня в темноте почувствовал эту улыбку.
– И пока не высохнет, сидел в уголке, несчастный, потому что на жердь не мог взлететь. А еще у нас кабанчик был…
– А как его звали?
– Никак. Чего называть, если зимой все равно под нож. Расходный материал. Временный состав…
Катя вздохнула, помолчала, а потом решилась спросить, да и как не спросить, ведь Сашка почти ровесник, на год или два старше, а уж столько повидал.
– Саш, а на войне очень… страшно?
– Страшно, Катюха, – ответил механик-водитель, призадумался и добавил: – Страшно, когда не знаешь, что тебя ждет. А в бою уже не так… Как повезет, Катюха! Кто кого. – Катя увидела в блике луны, как Саня усмехнулся нехорошей улыбкой: – Немцы ведь не из железа сделаны, а тоже из мяса и костей. Во время ремонта, когда выковыриваешь из гусеничных траков обломки костей и куски ихнего мяса, знаешь, немного не по себе становится.
Катя содрогнулась, живо представив себе эту картинку, и сказала, как и подобает пионерке и отличнице:
– И совсем не жалко этих гадов…
И тут же, чтобы сменить неожиданно тошнотно-неприятный поворот разговора, поинтересовалась:
– Саша, а ты кроме частушек и «Турецкого марша» можешь еще что-нибудь играть?
Саня подумал, что бы этакое ответить, чтобы девчонка прониклась, что рядом лежит и пока еще не похрапывает гвардеец-танкист, и на груди его полно места для орденов и медалей, и брякнул первое, что пришло на ум:
– «Похоронный марш»! – И чтоб Катюха не обиделась, сразу добавил: – Это для всех фрицев, для фюрера. Это моя мечта: сыграть в самом центре Берлина!
Катя рассмеялась и захлопала в ладоши:
– Вот здорово! А еще? Для души?
– А для души пою романсы… Сейчас уже поздно, но могу прочесть стихами.
Глава десятая
В это время Руслан стоял на посту в тени кустарника, укрывшись для маскировки плащ-палаткой, через полтора часа его менял Деревянко.
А в избе никто еще не спал. Вместо планового отбоя настал черед легендам, байкам и невероятным фронтовым историям.
Родин как-то рассказывал эту историю ребятам во взводе. А поведал ее старший лейтенант, танкист по имени Макар, в запасном полку, где Иван проходил подготовку. Старлей был заслуженный, бывалый, с боями отступал от самой западной границы.
Случилось это осенью 1941 года в его полку. На вооружении имелись, кроме «тридцатьчетверок», еще несколько танков КВ-1. И надо же, из-за какой-то неполадки двигателя один из них заглох прямо на нейтральной полосе. Немцы окружили, стали долбить по броне: «Рус, сдавайс». Но ребята сдаваться не собирались. Тогда фрицы подогнали два легких танка, подцепили наш КВ-1, чтобы утащить к себе в расположение и там вскрыть, как консервную банку. Но гансы, они же не знают, что у русских все с пинка делается. Начали буксировку, довольные, гогочут, а тут наш танк взял и завелся. Вот был шухер! Завелся и потащил немчуровские танки к нашим позициям! Немцы, конечно, тут же, как зайцы, повыпрыгивали из танков, а наш КВ-1 притащил два танка, как телков на веревках.
– Смешной рассказ, – улыбнулась Татьяна Матвеевна. – Надо их записывать, для истории.
– Тут каждый день – история, – сказал, прокашлявшись, Сидорский: верный признак, что из своего багажа он вытащит наполовину сочиненную быль или какой-нибудь случай из жизни. – Это что касается «сельских и городских». Приехала к нам как-то в воскресенье из города Гомеля моя двоюродная сестра Женька, семь лет барышне, вместе со своей мамкой, соответственно, моей теткой Матильдой. Месяц июль был, на улице жарко, ветра нет, мухи вялые летают. Отец мой на колхозном поле отрабатывает норму. А матушка, Лилия Алексеевна, гостей, значит, принимает. Ну, на столе все свое – холодец (это холодный суп из щавеля и зелени), картошка, сало, колбаса домашняя, огурцы… Ну и гвоздь программы – вишневая наливочка. Детям, конечно, взвар или квас. Отец это дело не уважал, для такого случая имелась чистейшая, как слеза, самогонка.
Откушали, значит, посудачили-обсудачили, и пошли матушка с теткой к соседке, с визитом, значит. А мне все эти городские новости еще раз слушать ни к чему было. Мы с Женькой остались дома. Тут мой друган Серега появился, свистнул условно, на рыбалку позвал. Говорю Женьке: «Айда с нами». Не захотела, неинтересно, говорит. Это потом я узнал, какой у нее интерес был. Схватил я удочку и свинтил с Серегой. В общем, одна она в хате осталась.
Пошли мы на речку, накопали червей, закинули, ждем. В общем, интересного, в самом деле, ничего не было. Поймали десяток плотвичек на двоих и пошли по домам. Подхожу к дому, слышу, наш Серый подвывает и кот Васька орет дурным голосом. Вот беда, думаю… Бегу. Перевожу дыхание, вхожу во двор. Посреди него – корыто с водой, из него усиленно пьют страшные птицы без единого перышка – наши хохлушки. Потом уже я увидел папу с мамой, сидят на скамейке и от смеха давятся. А тетя Матильда за что-то свою Женьку кроет.
Спрашиваю: «А чего они такие общипанные, аж жуть берет. И где петух?»
Мама отвечает: «Под крыльцо залез, ему стыдно перед женщинами».
Смотрю, Серый из будки не вылазит, а Васька на дереве сидит, мяукает. Тут сам на дерево от такой жути залезешь.
«Да что же случилось-то тут?» – не могу добиться ответа.
В общем, рассказали. Как только Женька осталась одна, она затеяла покормить курочек. У городской девочки это была маленькая хрустальная мечта. И вот в сенцах она присмотрела тазик с вишнями, отцеженными от наливки. Выбросить их не успели, когда наливку из бутыли слили. Женька этот тазик вынесла во двор курам. Петух, значит, первый клюнул, попробовал, кивнул головой и дал «добро» курам. Ну, тут все набросились и полный таз склевали. А минут через двадцать дружно свалились замертво, прямо в пыли. Женька перепугалась, побежала за мамой к соседке. Прибегают матушка моя, тетка и соседка с ними. Видят куриные трупы… Поголосили, ну, не наказывать же ребенка. И не пропадать же добру, пока не испортилось. Дичь в винной заливке! Собрали, отнесли в сарай и втроем, в шесть рук, начиная с петуха, ободрали их до единого перышка – дело-то знакомое. И вот тут ужас! Мертвые куры стали шевелиться и оживать. Женька завизжала от страха, конечно. Последним, рассказывали, очухался петух. Встал, увидел голых пьяных шатающихся своих хохлушек, захлопал крыльями, а не улетишь, не взлетишь от такого безобразия. И под крыльцо от стыда спрятался. Я ему отдельно в консервную банку воды налил…
– И Петя в ответ прохрипел «большое спасибо», жадно припал к банке и выпил ее до дна, – задыхаясь от смеха, добавил Иван.
– Пил с удовольствием, как нормальный мужик с похмелья, – продолжил, не обращая внимания на реплику Ивана, Сидорский. – В общем, все остались живы. Хотела матушка одну курицу подарить Матильде и уж было собиралась голову ей свернуть. Но тетушка руками замахала: что мы, совсем изверги, в один день ободрать, да еще голову отвернуть.
– История почти со счастливым концом, – сказала Татьяна Матвеевна, которую тоже до слез рассмешил этот рассказ. – Наверное, потом вся деревня ходила к вам смотреть на этих несчастных птиц?
– Ходили старушки, одуванчики божие, – подтвердил Кирилл. – «А чи можна глянути на лысых курочек?»
– И что – показывали? – спросила хозяйка.
– Мы их из сарая не выпускали, пока перья не выросли и чтоб не простудились, – ответил Кирилл. – А за показ, то есть за демонстрацию, мы плату установили: пять куриных яиц или три гусиных. Ведь до тех пор, пока у наших курочек перья не выросли, наш петушок на них волком смотрел. И чтобы топтать голых дам – не до топтанья ему было. В общем, с точностью до наоборот, как у мужчины с женщиной бывает.
Иван усмехнулся:
– Вот смотрю я на тебя, Кирилл, и думаю, на каком месте ты начал «заливать»?
– Как говорил наш поп-батюшка, «вот тебе крест». Курочки здоровы, кушали зерно. И самое интересное, командир, яйца наши куры стали нести размером в полтора раза больше.
– И ваш метод обдирания кур заживо переняло все село, а потом и вся Белоруссия, – продолжил Иван.
– А вот тут, командир, ты не прав! – Кирюха поднял к потолку палец. – Ведь для этого фокуса нужна пьяная вишня. А где ее столько возьмешь в республиканском масштабе?
– Короче, этот метод сгинул в пределах вашего курятника, – подвел итог Родин. – Тут я одну историю вспомнил о научном подходе – в пределах коровника.
По зову партии как-то раз бросили наш автодорожный институт на помощь селу. Мобилизовали студентов во главе с профессорско-преподавательским составом и привезли в колхоз «Красная заря». Одеты все одинаково: телогрейки, шапки, сапоги. Встречает нас председатель, говорит: «Я – Чабан, но не пастух, а председатель. Какие вопросы есть? Лучше не надо. Все сверху утверждено. Колхозу нужна помощь и ваш ударный труд». Чем ему сразу приглянулся наш профессор, светило в области сопромата, механики и оптики, сказать трудно. Вид у Степана Филипповича Четвертушкина, завкафедрой, доктора технических наук и прочее, при его небритости был – как у нормального пролетария. И вот его, меня и еще трех студентов этот самый Чабан направил в коровник.
Работаем день, другой, сено вилами таскаем, навоз убираем, молоко парное пьем. Но и выкладываемся – дай боже. Остальных ребят в поле запрягли. А на третий день приезжает комиссия из обкома по вопросу, как мы досрочно выполняем план пятилетки.
Приехали на двух автомобилях, важные такие, в костюмчиках и галстуках. И на цыпочках идут с брезгливыми рожами к нашему образцовому коровнику, то есть к ферме. Председатель сопровождает, сам трясется как осиновый лист. Встречают их заведующий фермой с ударницами-доярками в накрахмаленных халатах. Докладывает радостно об удоях и приплодах, колхозники и колхозницы – все, конечно, передовики социалистического соревнования и непьющие. Секретарь обкома чувствует показуху, говорит: «Вас послушать, так у вас на ферме одни профессора. А ну-ка