Они ехали по расположению пехотной части, которой придали на усиление не менее семи танков, миновали указатель к штабу. Родин примечал позиции артиллерийских орудий и минометов. И конечно, все увидели полевую кухню, дымок которой стал сигналом к преждевременному триумфу командира.
Солдаты вермахта с термосами стояли в очереди за пайком, о чем-то гоготали, на изможденных лицах читалось одинаковое желание для всех фронтовиков: пожрать, поспать и поср…
У Ивана было ощущение безумной нереальности происходящего, будто распахнулись невидимые врата и они стали частью кинохроники о гитлеровской оккупации. Навстречу в строю под командой фельдфебеля шли чужие солдаты, без особого интереса глядя на трофейный танк, их обгоняли мотоциклы с колясками и пулеметами, недалеко от дороги стояла санитарная машина, фельдшер перевязывал плечо голому по пояс солдату.
Враг на расстоянии вытянутой руки и не под гусеницами… Какой соблазн, рычаг на себя и – пошел месить стройную колонну!
– Не подведи, не подведи, немецкая машина, – повторял Иван, не делая резких рывков. Такой мучительно долгой дороги еще не было в его жизни.
Наконец они миновали последнюю позицию. Пехота здесь вгрызалась в землю, отрывая окопы полного профиля, а танкисты двух Pz Kpfw III делали то же самое для своих машин. Когда мимо них проехали два танка, сцепленные тросом, и покатили в сторону русских, солдаты на мгновение оставили работу и стали перекидываться соображениями, что бы это значило. Самые догадливые выразили мнение, что это очень хитрый маневр командования. Пока русские дураки сообразят, зачем немцы привезли их танк, на продажу или обмен, они из двух орудий перестреляют все, что попадет в прицел.
Хорст оглянулся напоследок – Рубикон перейден. Слишком жестоки события одного дня. Он не был трусом: Железный крест на груди – за личную храбрость. Но слишком цинично и безжалостно судьба предоставила ему выбор: предательство и жизнь или смерть и забвение. Он вытер пот и впервые за все время глянул вниз на своего охранника.
Руслан машинально повторил знакомое движение, держа наготове пистолет. Он до последнего мгновения ждал, что немец заорет, выдаст их, попытается вылезти.
– Молодец, артист! – похвалил он лейтенанта. – Пока посиди еще.
И все-таки вдогон немцы послали несколько выстрелов. Но танковые пушки уже не могли достать их своей прицельной дальностью, снаряды легли по обе стороны дороги, а потом и далеко позади.
Они проехали два километра, потом не меньше километра выворачивали между воронками на сильно разбомбленном участке. И вдруг трос не выдержал и разорвался. Иван на этих зигзагах не сразу увидел, что наматывает дорогу без «тридцатьчетверки». Он проехал еще метров сто и остановился, собираясь вернуться к родненькой. И тут они получили болванкой в башню. Снаряд ушел рикошетом. Родин понял, что так их встретили свои.
В ушах звон… А что в головах у наших танкистов?! Ведь ясно же передали: везут трофей! Ну да, а тут трофей вез Т-34…Вот у них и переклинило с полюсами.
Родин вылез из люка, сел на броню. Кто их, дураков, разберет: начнут сейчас добивать из всех стволов.
Хорст без команды тут же спрыгнул вниз.
– Концерт окончен, – сказал Руслик. – Они что там, долбанулись?
– Похоже… И Сидорский не сообщил, что ли? – Иван облокотился на башню. – Сидим, ждем, пока подъедут победители.
«Победители» подъехали на двух танках с пехотой на броне. Человек восемь быстро спешились, с автоматами на изготовку окружили танк. Их командир, худосочный старший лейтенант с седыми от пыли усами в несоразмерной его маленькой голове каске ретиво взялся за дело:
– А ну, слазь, хенде хох! – крикнул он Ивану.
Родин стянул шлемофон и, посмеиваясь, подчинился. За ним без команды вылез из танка освобожденный от веревки немецкий лейтенант. Он подавленно и обреченно смотрел в сторону, избегая встречаться взглядом с пехотинцами. А Баграев почему-то не торопился покидать танк.
– Слышь, командир. – Родин не посчитал нужным общаться с пехотным старлеем, обратился «выше» – к другому старшему лейтенанту, командиру ближайшего танка, который сидел на броне и наблюдал за развитием событий. – Там наш танк, метров триста отсюда, заглох, надо отбуксировать его сюда.
– Прямо сейчас и побежал, – небрежно ответил командир.
А пехотного командира вдруг перекосило, будто каска сдавила его череп.
– А ты, сука, оказывается, русский! Продался, падаль, власовец! – И он кулаком что есть силы саданул Ивана в челюсть. – Вот тебе наш танк!
Родин, не ожидая, рухнул как подкошенный, но тут же вскочил.
– Ну, держись, пехота!
И, не откладывая, хорошим ударом свалил старлея с ног.
– Ты кого, сморчок, власовцем назвал? Гвардейского лейтенанта, командира гвардейского взвода танковой бригады?
Пока пехотный командир поднимался с земли, ему на выручку бросились бойцы, навалились на Родина. А тут с криком «наших бьют!» из танка свалился в кучу Баграев. Наша танкистская форма на Руслане и хороший, доходчивый русский мат быстро прояснили ситуацию.
– Кажется, точно свои, – ошеломленно произнес пехотный командир, подымая слетевшую каску. – Ты ж в фашистской форме, хрен тебя разберешь! Ты уж не обижайся. – Он протянул руку. – Меня Иваном звать.
Родин крепко сжал:
– И меня Иваном звать, тезки, значит. Ты тоже прости, привык отвечать с ходу… Посмотри, ну, какой из меня фашист? Вон стоит, глазами хлопает, вот это настоящий фашист!
Покончив с разъяснениями, Родин тут же с отвращением скинул немецкий комбинезон.
Ланге без эмоций смотрел, как русские по простоте душевной, не разобравшись, мутузят друг друга, и с тоской ждал, когда они начнут потрошить его командирскую сумку.
Тут Родин подумал, почему его до сих пор не встречают как триумфатора, подошел к танку, спросил старшего лейтенанта:
– Слышь, землячок, ты с какого батальона?
– А тебе на что?
– Я с 1-го! Командир 1-го взвода первой роты лейтенант Родин.
– И что?
– Надо доложить нашему комбату, что командир первого взвода лейтенант Родин прибыл в расположение на трофейном танке. А наш танк нуждается в эвакуации.
– Я уже доложил, – все так же невозмутимо отвечал командир танка.
– Что доложил? – теряя терпение, спросил Иван.
– А тебе на что? – все в той же манере продолжил танкист.
– Ты чего, издеваешься, что ли?
– Нет! А почто я знаю, что ты за голуба? Вон лейтенант жмется, ясно видно, что фриц. Вот танкист в нашей форме, вопросы тоже, конечно, есть… А вот ты был в фашистском комбезе, снял его, так сразу и не фашист?
Иван понял, что этот пенек – достаточно редкий экземпляр среди широкой души танкистов, не переспоришь, и бросил ему в лицо:
– Тебе бы не в танкистах, а в особистах работать. И как таких земля только носит…
– А ты не суетись, сейчас командование разберется. Без команды на войне жить нельзя!
– И ты по команде долбанул по моему трофейному танку? – уперев руки в боки, спросил Иван.
– Конечно, по команде!
– И какой умник дал эту команду?
– А тебе на что? – Танкист-командир был непрошибаем.
– Можешь не говорить, все ясно – со 2-го батальона, – усмехнулся Родин. – Туда специально всех придурков собирают.
Пока офицеры препирались, Руслик попросил солдат посторожить фрица, а сам полез за его командирской сумкой. Ланге все понял: как ни оттягивай, момент истины настанет, и все тайное, как начертано в Священном Писании, станет явным. Он сел, прислонившись к колесу танка, понимая, что рассчитывать на милосердие шансов у него нет.
Баграев положил сумку на броню, туда же полетели вытащенные из нагрудного кармана Ланге личные документы.
Родин открыл их и начал читать:
– Лейтенант Хорст Ланге, командир 3-го взвода 2-й роты 505-го батальона тяжелых танков… Вот и познакомились…
– Командир, – Баграев помрачнел, – а ведь это та самая 2-я рота, которая сожгла Санину деревню и танками… его братишку с бабкой!
Родин расстегнул ворот куртки, упрел он под двумя комбинезонами, взгляд его не предвещал ничего хорошего. Спросил по-немецки:
– Ваша 2-я рота атаковала деревню Большая Драгунская?
Ланге подумал и ответил:
– Я не помню названия деревень. Их было много…
Родин многообещающе заметил по-русски:
– Сейчас Деревянко приедет, он тебе напомнит.
Хорст понял, что жизни его осталось на четверть штофа.
А проницательный Баграев заметил, что немец напрягся, как Кощей, у которого отобрали роковое яйцо с иглой. Руслан открыл сумку, вытащил оттуда карту, бросил на броню, следом бумажный пакет с письмами и еще один, как оказалось, с фотографиями.
Хорст дернулся протестующе:
– Это мое личное…
Иван тут же ответил Хорсту:
– Личной на войне даже жизнь не бывает!
Он хотел отдать пакет со снимками пленнику, но Баграев перехватил. Он высыпал снимки на броню и бегло их пересмотрел: портрет девушки с розой в овале, пожилая супружеская чета, зимнее фото экипажа с бутылками на фоне танка, похоже, справляли Рождество или Новый год, еще какие-то групповые фото. И тут Баграев содрогнулся: снимок был страшный по своей композиции и изуверской задумке: закапывали живьем лейтенанта-танкиста, у него было сильно обгоревшее лицо и ясно видимая, вырезанная на лбу звезда. Двое с лопатами с ухмылками на рожах завершали дело, бросая грунт на грудь и лицо. Ланге позировал, поставив одну ногу на брошенный на землю танкошлем лейтенанта. На заднем фоне была видна подбитая «тридцатьчетверка».
Родин выхватил фотографию, глянул и сунул в лицо немцу:
– Это что?! Вы звери, а не люди! Вот ваша цивилизация, высшая культура…
– Не бей его, командир! – В одно мгновение Руслан вытащил из танка лопату, видно, ту самую, как на снимке, бросил под ноги Хорсту. – Копай себе могилу, гад! Ну, живее!
Баграев вытащил пистолет, взвел курок. Хорст медленно взял лопату. Выбор оставался: подохнуть от пули или в своей могиле… Он воткнул добротную армейскую лопату в грунт, твердый как камень, и с усилием вывернул первый пласт.