– Кончай, Шура, достоевщину!
– Почему сразу бабские? – вспыхнул Деревянко, он почему-то вдруг сильно обиделся.
Штатный миротворец экипажа Руслик мудро произнес:
– На войне не боятся только конченые идиоты… Я вот после своего первого боя был весь мокрый, как половая тряпка. А когда болванка рикошетом попала в башню, душа моя так и ухнула куда-то в пятки… И очухался я уже только на привале…
Танкисты выпили молча, не чокаясь, за погибшие экипажи, закусив по традиции корочками хлеба, вдруг ставшими черствыми. Сидорский кашлянул, чтобы нарушить тишину, он решил досказать, какое имела продолжение история про чудесное исцеление глухонемого парня из их села.
– У нас в селе был, где он сейчас, не знаю, мужичок, роста небольшого, прозвище имел Колотуха. Почему? Потому что с самого утра как встанет, так языком и колотит до самой ночи. Жена его, Глафира, не знала, куда от него деваться. Он ведь даже за едой и в сортире не умолкал. Сидит, например, там, покряхтывает и жене кричит: «Глаш, как думаешь, пошли грибы в лесу али нет?» Был бы хозяин справный, так меньше бы языком трещал, во дворе и крыльцо бы новое сделал, и забор поправил, а сарай у них – вообще страшное дело – толкни, и завалится.
Но что любил Колотуха – так это песни петь.
Не смотрите на меня,
Что я худоватый.
Жена салом не кормила,
Я не виноватый.
А еще затянет: «Понедельник, вторник, середа, четверг, пятница, суббота и воскресный день». И так по кругу, мог целый час петь мужик. А бедной Глашке – хоть на дерево от него лезь. Она и к знахарке ходила в соседнее село. Что там она ей присоветовала – неизвестно, может, трав каких колдовских настой, но меньше Колотуха говорить не стал, даже больше, особенно когда узнал, что женушка к «Бабе-яге» ходила. В селе ведь как: чем больше хочешь скрыть, тем быстрее слушок расходится, обрастает догадками, как опятами трухлявый пень. А тут как раз и случилась эта история с Аркашей. Чудесное исцеление! Заговорил немой! Очень на женский пол, как я уже говорил, сильное впечатление было. А фельдшер наш сельский, Кондратий Кондратьевич, с научной точки зрения пояснил: «Немой испытал стресс». «Это типа „треснулся“ по-нашему?» – спросили его. «Чума на вас, – говорит, – неучи». И ничего больше не стал рассказывать.
Но наша Глаша все сразу поняла. И что болтуна-мужа излечит раз и навсегда. Поздней ночью, когда Колотуха заснул на половине слова, она взяла бутыль масла – и ведь не пожалела! – по лестнице залезла на крышу и полила солому. Вот так вот! А чего было утром… Говорит мужу, давай крышу новой соломкой перестелим. А то старая скоро черная будет. И полез Колотуха старую солому снимать. И только на крышу ступил, как тут же скатился, как на санках. Грохнулся, вроде ничего не переломал, но минуты три молчал. А может, и две, тут точно сказать никто не может. Потом снова заговорил!
Командир дождался конца рассказа:
– Ох, и завирать ты любишь, Киря…
Сидорский театрально развел руками:
– Командир, чистая правда. Колотуха лично мне рассказывал. Под большим секретом. Вы первые, кому передаю. А душа женщины, ребятки, непостижима – никогда не знаешь, что у нее на уме… Вот у меня, помню, когда я учился в техникуме, была, понимаете, хорошо, даже очень хорошо знакомая девушка… Мечта отличника.
Руслик, у которого в руках уже оказалась гитара, не выдержал:
– Слушай, Сидор, если очень близкая, зачем перед мужиками выставлять?
Его пальцы извлекли решительный мажорный аккорд – хорошо играл Руслан – и зазвучали неизвестные мелодии древних аулов с ритмом горячей скачки резвого скакуна.
Глава четырнадцатая
А Иван вдруг с обволакивающей грустью и томлением подумал о красавице Ольге, телеграфистке с узла связи танковой бригады. Всего лишь в двух километрах, в штабе, расположенном в уцелевшем доме, она задумчиво распускает собранные в пучок волосы цвета каштана и бронзы, и они, струясь, рассыпаются по плечам. Потом она спохватывается и снова собирает их в «уставной» пучок.
Почему-то именно так представлял себе Ольгу Иван, хотя ни разу не видел ее с распущенными волосами.
Второй раз он увидел ее после совещания офицеров у командира бригады. Тема между боями была привычная и насущная: ремонт и обслуживание техники и вооружения: неисправных машин накопилось предостаточно. Зампотех бригады – прямой и «железный», как гаечный ключ (его так и называли), майор зачитывал по промасленной, почерневшей тетради результаты проверки подразделений.
Чугун взглядом подымал командиров, «снимал стружку», ставил сроки и переходил к очередному попавшему в черный список зампотеха. Когда возникала пауза перед новой фамилией, весь офицерский коллектив невольно сжимался, прямо как студенты на экзамене.
Ивана пронесло: никого из их роты не поднимали. Градус настроения, бывший до совещания на нулевой отметке, заметно поднялся. И в тот самый момент, когда офицеров отпустили, июньское солнце добавило свой градус по Цельсию. Иван привычно расправил складки гимнастерки под ремнем, расправил плечи и в этот момент увидел ее.
Ольга шла рядом с подружкой, похоже, тоже телеграфисткой, они что-то оживленно обсуждали. Даже внешне девушки были похожи, только вторая была повыше ростом, волосы светлее и глаза не такие лучистые.
Они поравнялись с Иваном, и он, почувствовав непередаваемое притяжение, поклонился и подчеркнуто вежливо произнес:
– Здравствуйте!
Они, не останавливаясь, ответили «здравствуйте», а Ольга обернулась и с улыбкой добавила:
– А-а, это вы!
Подружка понимающе улыбнулась: добытый с минного поля букет в женском коллективе не остался незамеченным. Она интуитивно поняла: вот он, этот таинственный романтик, принц на железном коне! Взмахнув ресницами, она смерила Родина взглядом и оставила Ольгу с красавцем-лейтенантом наедине.
– Да, тот самый Иван-болван!
Рот до ушей не оставлял никаких шансов на серьезный разговор.
– Ваня, вы, видно, отчаянный парень, – покачала Ольга головой, – но зачем же так глупо было рисковать жизнью?
Иван сделал виноватый вид.
– И как теперь мне вымолить прощение?
– Ради бога, не говорите ямбом…
– Я c детства читал только хорошую поэзию… Видно, отпечаталось.
Ольга прищурилась, пытаясь увидеть отпечаток на его лице, но ничего не нашла: Ваня по-прежнему сиял, но уже смущенной улыбкой.
И вдруг он вспомнил, что в его командирской сумке лежит томик стихов Сергея Есенина, прихваченный еще из московской квартиры. Уже порядком потрепанный, полузапрещенный, «упаднический», недостойный внимания настоящего комсомольца.
– Я тоже люблю хорошие стихи… – сказала она и пошла по тропинке к палаткам штаба.
Иван шагнул следом:
– А Сергея Есенина?
– Конечно. У него такие грустные стихи. Но когда начинаешь их перечитывать – удивляешься, сколько там глубины, видишь перед собой живую картину.
И Ольга, замедлив шаг, задумчиво прочла:
Звездочки ясные, звезды высокие!
Что вы храните в себе, что скрываете?
Звезды, таящие мысли глубокие,
Силой какою вы душу пленяете?
Частые звездочки, звездочки тесные!
Что в вас прекрасного, что в вас могучего?
Чем увлекаете, звезды небесные,
Силу великую знания жгучего?
И почему так, когда вы сияете,
Маните в небо, в объятья широкие?
Смотрите нежно так, сердце ласкаете,
Звезды небесные, звезды далекие!
– Прекрасные стихи, – оценил Иван. – Прямо будто написаны для неперспективного офицера. Звезды далекие… Что касательно меня, Оля, очередные звезды старшего лейтенанта для меня просто недостижимы. Особенно с моим экипажем – три веселых друга… Едешь и не знаешь, что там задумал механик-водитель и куда случайно может завернуть. Сложный малый: остановится, только рычаги отпустит, сразу на гармошке играть. Или вот башнер, такой шутник, целый день думает, как бы кого разыграть, только и жди подвоха…
Ольга глянула с досадой:
– Ну, что вы понимаете! Кроме последней строчки ничего не запомнили! Нельзя же быть таким…
– …сапогом, – подсказал Иван.
Наступал решающий момент, главное было не переборщить: уйдет, не взглянув, а в следующий раз даже не признает.
– Не надо ерничать, товарищ лейтенант.
В голосе уже холодок.
«Пора!» – решил Родин и быстро извлек из командирской сумки заветный есенинский томик, который никому и ни при каких обстоятельствах до этого не показывал.
– Оля, можно мне подарить вам эту книжку? Ваш любимый поэт, московское издание…
– Есенин?!
Она постаралась скрыть изумление (фронтовая закалка), но тотчас поняла, что лейтенант разыграл хитрющую многоходовую комбинацию, и она опять попалась. Оставалось только не подавать виду, что это ее задело – так, легкая, ни к чему не обязывающая пикировочка… Но книга Есенина здесь, на фронте, среди окопов и сожженных деревень, – это было настоящее чудо!
Она осторожно взяла томик, ей показалось даже, что он подпален огнем пожарищ – запах этот был неуловимый, словно от далекого костра.
На самом деле в прошлом году Иван, спешно покидая с экипажем горящий танк, вернулся, чтобы вытащить из огня полуобгоревшую сумку. И не столько из-за нее рисковал, сколько из-за этого есенинского томика.
– «Анна Снегина»… – тихо произнесла Ольга.
Она перелистнула несколько страниц, увидев только одно знакомое стихотворение, и поняла, что никакие силы не заставят ее вернуть ему эту книгу.
– Ваня, как подарок взять книгу не могу. А вот на время – пожалуй… Потом верну.
– Хорошо, только, Олечка, не торопитесь возвращать. Пусть она у вас хранится… До окончания войны, – рационально предложил Иван.
– А не жаль надолго с ней расставаться? Ведь я вижу, как она вам дорога.
– Жаль будет, если она сгорит в танке, – усмехнувшись, заметил Иван и добавил: – Вместе со мной…
– Печальный у нас какой-то разговор, Ваня.