Они уже вышли к рубежу первой крови: убитые штрафники, не разберешь, первой или второй атаки, из какого взвода, – всех уравняла, поставив свою точку, смерть.
– Родин! – вдруг услышал Иван за своей спиной и обернулся: это Сыртланов нагнал их и теперь шел вместе с ними в строю.
– Родин, командуй всем: залечь!
Иван молниеносно отреагировал:
– Взвод, всем залечь!
Так же мгновенно бойцы залегли. Команда из самых приятнейших в атаке: есть возможность передохнуть и поразмыслить, как атаковать дальше.
И вовремя: с секундным запозданием немцы открыли огонь из минометов и пулеметов. Щелкнули и несколько винтовочных выстрелов.
– Перебежками – вперед! – взял на себя командование Сыртланов.
И только бойцы ушли с рубежа, две мины упали точно на это место, подняв столбы пыли и дыма.
– Где эта чертова артиллерия, где прикрытие? – Сыртланов обернулся, будто от его испепеляющих слов что-то зависело.
В ответ в тылу громыхнуло, над головами бойцов с шелестящим звуком пролетел гаубичный снаряд. Это было везение, не частое дело на войне: прямое, с первого раза попадание на позицию миномета. И следом гаубицы по всему фронту немецких позиций прошлись чередой взрывов. Ни командир взвода, ни Иван не знали, что вражеский миномет уничтожен. В эту недолгую минуту Родин не раздумывал:
– Взвод, за мной, в атаку!
У Сыртланова даже судороги прошли по лицу: разжалованный лейтенант перехватил инициативу! Но не отменять же приказ: штрафники пошли за ним, согнувшись в три погибели, матеря во все горло фрицев, Ваньку-взводного и свою судьбину…
Именно в этот момент, волею высокого начальства, на командный пункт батальона, беспрепятственно преодолев все посты на дорогах, с грозным и внушительным предписанием на руках подъехал на «Виллисе» офицер по особым поручениям, заместитель командующего армией капитан Щеткин. Он сразу определил, какая из палаток штабная, сказал водителю остановиться и, выскочив из машины, оттеснил от входа часового:
– Я порученец зама командарма! Где командир роты?
Часовой со злостью ответил:
– Где и положено, на передовой!
– А ну, давай, солдат, проведи меня к нему!
– Не имею права пост бросать, будто не знаете, – сурово ответил часовой. – Вот прямо идите, в окопы и попадете. Не промахнетесь…
Щеткин чертыхнулся, «совсем обнаглели эти штрафники», и, не медля, направился в сторону, куда ему указал солдат. Через несколько минут он благополучно вышел на наблюдательный пост, откуда его под конвоем проводили к Звереву.
Оглядев пришельца и прочитав предписание, Зверев не сразу понял его смысл. Такого в его фронтовой жизни еще не было: чтобы из штрафной роты, да еще с поля боя вытащить бойцов и подать наверх, как в коробочке с завязочкой.
– У нас бой четыре часа идет… Уже половина роты у меня полегла, капитан. А Родин и Деревянко сейчас там, в боевых порядках. Воюют, капитан!
– А нельзя ли их оттуда вытащить? Понимаете, товарищ капитан, это распоряжение зама командующего армией, – с нажимом в голосе сказал Щеткин.
– Ну, и как ты предлагаешь мне их вытащить?
– Может, посыльного отправить?
Зверев впервые за это время усмехнулся:
– Можно! Вот ты и сходи за ними, заодно и подменишь Родина, возьмешь у него ранцевый огнемет.
– Не забывайтесь, товарищ капитан! – вспыхнул порученец. – Невыполнение распоряжения зама командующего армией может вам дорого обойтись!
– Здесь командую я! После боя заберешь обоих. А сейчас прошу покинуть КП, посторонним запрещено здесь находиться. В тыл, капитан, в тыл.
– Зря вы так, товарищ капитан. Мы оба люди военные, и каждый выполняет свой приказ, – уже другим тоном произнес Щеткин.
Порученец, конечно, уходить не стал, просто отошел в сторону. Да и чего мельтешить, чтоб схватить пулю от снайпера?
Зверев тут же о нем забыл, потому что наступало самое решающее время штурма. Командир батареи сдержал слово: все три позиции минометов противника были превращены в воронки от прямых попаданий осколочно-фугасных снарядов. И теперь окопавшийся первый взвод на втором рубеже, где тоже полегло немало ребят-штрафников, ждал сигнала к последнему рывку.
И все тот же ДОТ стоял на пути, и из черной амбразуры время от времени пулеметчик посылал очереди, не давая штрафникам поднять головы.
Обороняли высоту 323,8 две роты батальона 107-го гренадерского полка рейнской 34-й пехотной дивизии генерал-майора Хохбаума. Тактически выгодное ее положение было – как заноза в полосе наступления противника. И опорный пункт с тремя мощными железобетонными ДОТами делал эту высоту практически неприступной.
В ДОТе на фронтальном направлении, в этой маленькой крепости с четырьмя амбразурами по периметру для круговой обороны успешно и не без удовольствия отбивали яростные и тупые атаки русских четверо гренадеров: пулеметчик, старший пулеметчик, унтер-офицер и лейтенант. Патронов хватало: MG-42 исправно пожирал пулеметную ленту, выкашивая цепи русской пехоты. Проблема была штатная: заменять ствол, когда он сильно перегревался от продолжительной стрельбы. Тридцать нормативных секунд – и пулемет вновь готов в бою.
А «иваны», видно, задумали перехитрить: дымовыми снарядами устроили завесу. Будто туманное облако опустилось на землю, и, словно призраки, появились в нем едва различимые фигурки пехотинцев.
Пулеметчик скорректировал огонь, и они исчезли: то ли погибли, то ли залегли.
– Продолжай, – приказал лейтенант, – если не хочешь, чтобы они выскочили у тебя под носом.
Пулеметчик кивнул и продолжил стрелять в белый свет. Вскоре ствол вновь раскалился, даже лейтенант заметил:
– Смотри, он стал красным, как флаг коммунистов!
– Сейчас заменю! – со смехом ответил пулеметчик.
Это были их последние слова. Из молочной пелены, будто молния из тучи, ударила огненная струя. Мгновение – и бетонный мешок ДОТа превратился в пылающий ад. И – только жуткие крики, в которых не осталось ничего человеческого…
– Командир, я добавлю! – крикнул Деревянко, когда Родин оставшуюся часть баллона выпустил на окоп немецкой пехоты.
– Давай! – Иван сбросил пустые баллоны и перевел автомат в боевое положение.
А Саня ужом прополз к амбразуре, выдернув чеку, швырнул туда гранату, а потом, запалив бутылку с зажигательной смесью, бросил туда же:
– А это вам на посошок…
Вернувшись, Саня, довольный собой, доложил:
– Дожарил, командир! Это им за мою деревню…
Родин не ответил. Он уже зарядил в ракетницу сигнальный патрон, и в следующее мгновение зеленая ракета ушла в небо.
Это был сигнал к общему штурму. Сыртланов сам повел в атаку усиленный до полусотни штыков взвод, на этом зачищенном участке дело решали даже не минуты, а мгновения.
В рассеявшейся дымовой завесе, как с того света поднялись цепи штрафников, их выкашивала смерть, но они, озверевшие, одержимые, с перекошенными от ярости лицами, продолжали идти, молча, без криков, с прерывистым в глотках хрипом.
Пулеметчики первыми открыли огонь из «дегтярей», потом подключились ППШ, и вот уже неудержимая лавина обрушилась на окопы гренадеров. Нет ничего страшнее рукопашной штрафников, отчаявшихся и доживших до схватки, когда в ход за штыками идут ножи и саперные лопатки, когда в звериной злобе рвут глотки…
Родину и Деревянко было в этой бойне полегче: на их участке пятеро полуобгоревших гренадеров в окопе корчились от боли, и только один попытался поднять винтовку, но не успел. Две автоматные очереди прозвучали почти одновременно…
Зверев после взорвавшейся в тридцати метрах от его окопа 105-мм мины машинально ощупал лицо, он успел закрыть глаза, но песок попал даже в уши. Он помотал головой, стараясь избавиться от зудящего звона. Это была последняя шальная мина, потому что еще один взвод, брошенный на высоту 323,8, уже шел через окопы, добивая остатки двух рот батальона 107-го гренадерского полка рейнской 34-й пехотной дивизии.
А высота 323,8 была совсем неприметной, ничем не выдающейся. Даже серьезного бугорка не было, чтобы поставить красный флаг.
Да и флага не было.
И штрафники, телами своими проторив путь к двум оставшимся ДОТам, все же выполнили задачу: из черных амбразур сверкал уже не пулеметный огонь, а полыхал после гранатных гостинцев еще и «вприкуску» добавленный «коктейль Молотова».
Еще не смолкли последние выстрелы, а Зверев вылез из окопа и сел на бруствер. Такая у него была привычка и привилегия встречать бойцов, возвращающихся с победой после успешного штурма населенного пункта или такой вот неприступной высоты.
Как-то совсем незаметно появился капитан Щеткин, присаживаться рядом не стал и вопросами пока не докучал. Тут потянулись первые легко раненые, потом два бойца принесли лейтенанта Сыртланова с тяжелым ранением в руку и ногу. Всех их после первой помощи тут же увезли в тыл.
– А где Родин и этот, Деревянко, можно узнать? – не выдержал порученец.
– Не знаю, – устало ответил Зверев. – У меня триста восемьдесят пять бойцов до боя в строю было. Видел, взводного тяжело ранили. Больше сотни полегло, понимаешь, капитан?
– Понимаю…
– Ни хрена ты не понимаешь!
Щеткин отвернулся и решил действовать по-своему, предпочтя самостоятельно найти злополучных штрафников. Он останавливал раненых, едва бредущих с высоты, спрашивал о заместителе командира взвода Иване Родине. Никто не знал такого, и только третий или четвертый, с перевязанной бинтами головой, буквально сразил наповал:
– Убили «замка», когда второй ДОТ брали, и двух бойцов сразу одной очередью…
– Е-мое! – Щеткин выругался непечатно, поручение с треском провалилось. Одна надежда механиком-водителем отчитаться, если он уцелел.
Раненый пошел своей дорогой, а порученец повернулся к Звереву с выражением лица, будто сам пережил смертельную опасность:
– Этот солдат сказал, что Родина убили…
Зверев ничего не ответил, главным для него была сейчас взятая высота 323,8 и выполненная его штрафной ротой боевая задача. И значит, пока еще не зря он ел свой черствый командирский хлеб, и штрафники еще поучат немчуру, как надо воевать.