Главному хирургу медсанбата, наверное, было около тридцати пяти, и в другой обстановке с ней, чем черт не шутит, можно было бы и пофлиртовать. Но сейчас из-за блеснувших стекол очков, как через прицел, ее жгуче-черные глаза увидели цель.
– Это чей танк? – резко спросила она.
– Мой! – сказал Родин, невольно отодвинувшись от борта.
– Вы что, совсем сдурели, танкист? Вы бы еще в операционную на нем заехали! А ну, марш отсюда!
Иван дал знак Кириллу, чтобы он отъехал подальше, и обернулся к суровой женщине:
– Да мы нашего механика-водителя, тяжело раненного, привезли, рядового Александра Деревянко. А можно узнать, как он?
Она не ответила. Не успела.
Потому что на крыльцо (позже Родин сравнит его со сценой театра драмы и комедии) выскочил небольшого роста и оттого выглядевший толстым военврач, в руке он держал смятую, как промокашку, шапочку, на багровой лысине топорщились остатки кудрей. Но страшней всего были его глаза с пикирующими к переносице густыми бровями. Говорить он не смог, заорал так, что даже его коллега отступила на шаг в сторону:
– Танкисты?! С ума посходили! Вы почему меня не предупредили, что бабу принесли?! Я начал с нее штаны снимать, а она как даст мне ногой в нос!
Ребята переглянулись недоуменно. Кирилл хмыкнул, мол, кто тут с ума сошел? Руслан вздохнул с печальным лицом – не к добру такая путаница. Первым пришел в себя Иван и по праву командира, с достоинством и выдержкой жестко произнес:
– Товарищ военврач, вы, наверное, с кем-то там его перепутали… Рядовой Александр Деревянко воюет в экипаже уже три месяца. И бабой никогда не был. Во всех смыслах этого слова!
– Я тебе сейчас дам «перепутали»! Возьму сейчас за шкирку, приведу и покажу!
Военврач не на шутку разбушевался, но, поняв, что объяснять и тем более вести и что-то «показывать» совершенно бессмысленно, махнул рукой, повернулся и ушел.
А главный хирург, выслушав этот сумасшедший диалог, рассмеялась и тоже ушла.
– Ну и дела-а, попал Саня. – Даже говорун Сидорский не знал, что еще сказать по этому поводу.
– А может, не перепутали, и наш Саня… – произнес вдруг Руслик.
– Еще один псих, – покачал головой Иван.
И тут вновь на крыльцо, как на сцену, поступью императрицы вошла главный хирург.
– Ну, что, товарищи танкисты, перевела я вашего механика в женскую палату, – с улыбкой сказала она. – Что ж вы, мужики, воевали и не знали, что с вами восемнадцатилетняя девчонка в танке была! И самую тяжелую должность дали… Эх, вы!
И трудно найти сравнение, каково все это было слышать членам экипажа…
Ребята стояли с открытыми ртами, как громом пораженные и обухом пришибленные.
– Ну и дела-а, – уже с другой интонацией произнес Кирилл.
– А точно это наш Саня? – уныло спросил Иван.
В ответ военврач поинтересовалась:
– А кто из вас Родин?
– Я…
– Александра просила передать, чтобы ее простили за то, что она вас обманывала…
Иван снял вдруг ставший тесным танкошлем:
– Да это он, то есть она должна нас простить… Не уберегли и вообще… А можно… Саню увидеть?
– Нет, – категорично ответила военврач. – Сейчас ее на операцию повезут!
– Привет передавайте от экипажа! – уже вдогон крикнул Иван.
– От всех нас! – добавил Сидорский и вздохнул: – В голове не укладывается: наш Санька – и девчонка!
– Экипаж полных придурков! – констатировал Иван.
– А я чувствовал, – вдруг сказал Руслик.
– Что ты чувствовал? – недовольно спросил Родин.
– Ну, что девчонкой ему, то есть ей, надо было родиться… Уж больно хрупкий был.
– Ну, не скажи, – усмехнулся Родин, – вон как нашего Кирю голым задом на колючки усадил, то есть усадила! Ладно, по местам, поехали!
– Куда? – вырвалось у Сидорского.
– За орденами, – ответил Иван.
– А не подождем, пока Саньке операцию сделают?
– Нет! – резко ответил Родин.
В тот самый момент, когда командир направил «тридцатьчетверку» в сторону штаба бригады, санитары на носилках принесли механика-водителя рядового Деревянко в операционную. Оперировала властная женщина, одним взглядом разгонявшая заехавшие на территорию танки, главный хирург Маргарита Сергеевна. Ассистировал ей старший лейтенант медслужбы Евгений Будкин, чудом избежавший перелома носа или челюсти, тот самый…
Глава двадцать вторая
Взрыв мины Саша хоть и смутно, но помнила. После пронзительного свиста что-то сверкнуло, будто лавой плеснуло из трещины в земле, – и сотрясающий, волнами грохот! Перед глазами все ярче и ярче закручивалась в огненный вихрь красная пелена. Саша оторвалась от земли, вырвалась из самой себя и полетела, сливаясь с этим вихрем. И он закрутил ее и потащил в преисподние, жуткие глубины. И она подумала, что вот так и умирают…
Очнулась она уже в танке, ревущем от натуги, и удивилась, почему не за рычагами.
В очередной раз Саша пришла в себя, когда какой-то полный мужчина в белом халате сунул ей в нос ватку с нашатырем. Она чуть приподнялась, оглянулась, вокруг на полу, на матрасах и носилках лежали раненые солдаты – все мужчины. Кто-то стонал, кто-то лежал без сознания, как только что она сама.
Саша ощупала повязку на груди, и в этот момент толстяк стал стаскивать с нее штаны… А тут одни мужики! Нога, до автоматизма натренированная на педали главного фрикциона, сработала как в боевой обстановке…
– Вы меня простите, – еле слышно произнесла Саша. – Я не хотела, само получилось.
– Ничего страшного, бывает и хуже! – усмехнулся военврач Будкин, отметив про себя, что после того, как механика отмыли, получилась очень даже симпатичная девчонка.
А главный хирург вздохнула:
– Совсем дети воюют!
И распорядилась начинать операцию…
Ребята издали увидели знатный трофей. На площади среди палаток «Королевский тигр» почему-то напомнил Ивану катапульту, с помощью которой македонцы забрасывали осажденные крепости зажигательными бомбами. И уже не казался он жутким и массивным зверем, мастодонтом, изрыгающим огонь из 88-миллиметровой пушки.
Разночинный армейский народ проявлял любопытство, все непременно старались просунуть руку в дыру на бортовой броне. Женщинам это удавалось, и все они непременно говорили: «Горячая».
Родин остановил «тридцатьчетверку» в двадцати метрах от «тигра». Он подумал, что уже нашлось кому доложить об успехе операции, крикнул ребятам, что идет на узел связи.
Ноги сами понесли, как в сапогах-скороходах, и откуда только силы взялись, будто и не было бесконечной череды боев, истощенных нервов, намотанных на кулак, тяжелого ранения члена экипажа, считай, по его вине…
«Эх, Буратино, Буратино, так обдурить папу Карло, вернее сказать, Ивана-дурачка…»
В экипаже они договорились и дали друг другу клятву, что тайну рядового Деревянко от них никто не узнает. Конечно, все равно всплывет: из медсанбата доложат по команде. И опять СМЕРШ начнет искать следы «преступной деятельности».
И вот знакомое, уже родное крылечко. Иван постучал и, не дождавшись ответа, распахнул дверь и стремительно прошел через сенцы.
Ольга сидела за столом и заполняла какой-то формуляр. Увидела Ивана, вскрикнула, вскочила, скинула наушники. В следующее мгновение она повисла на нем, а он закружил ее в самом центре комнатушки, где они недавно так лихо пели и танцевали. И свежеотдраенные половицы уже не поскрипывали, а пели.
Наконец, когда они перевели дух от долгого поцелуя, Оля сказала:
– А я была возле этого чудовища! Ужас, какой страшный!
– И пробоину в борту потрогала?
– Конечно, у меня даже ладошка туда поместилась! – гордо сообщила она.
– И как, горячая? – рассмеялся Иван.
– Горячая! – подтвердила Оля.
– Да нет, – улыбнулся он. – Я про ладошку. Ладошка твоя горячая!
Они сплели пальцы, ощущая, какой жар через них идет друг к другу.
– Мне так хочется близости, хочется прижаться так, чтобы раствориться в тебе… – произнесла она ослабевшим, задыхающимся голосом.
– И сколько же мы можем мучить друг друга…
– Ванечка, а твое начальство может отпустить тебя в официальное увольнение за все твои подвиги?
– Может… А не сможет, так сбегу.
– Да ты что?!
– Два раза снаряд в одну воронку не падает! – лихо ответил Родин. Он огляделся и только тут заметил, что в комнате нет Татьяны. – А где Таня?
– В госпиталь увезли… У нас тут бомбежка была. Попало Таньке, несколько осколочных ранений. Средней тяжести, – грустно сообщила Оля.
Иван помрачнел.
– Надо же… А у нас в конце операции Саню Деревянко тяжело ранили, в грудь и бедро. Только что в медсанбат отвез. Уже, наверное, оперируют…
– Бедняжка, совсем мальчишка…
Оля положила голову ему на плечо.
– Ты знаешь, Вань, с той вечеринки, будь она неладна, просто какой-то шлейф несчастий тянется. Мне страшно: такое чувство, будто все эти командиры хотят, чтобы ты погиб. Посылают тебя из огня да в полымя…
– Я везучий, Оленька! Знаешь, почему?
– Ну, скажи…
– Потому что есть человечек, который меня очень ждет.
– И очень любит…
Маргарита Семеновна вытащила поочередно два осколка из груди и бедра, бросила их в эмалированную миску. Потом извлекла еще три мелких, из руки и плеча, они звякнули совсем тихо.
– Повезло тебе, девочка, неглубоко вошли, – удовлетворенно произнесла она.
Саше смутно помнилось, как два санитара переложили ее на носилки, понесли по коридору, вышли во двор. Там на лавке сидели два раненых бойца: один с перевязанной рукой, второй – с повязкой на голове, он заклеивал самокрутку.
Тут же стоял грузовик «ГАЗ-ММ», откинутый задний борт ждал своих пассажиров.
– Карета подана! – сказал один из санитаров.
Тут же один парень вскочил с лавки, сунул самокрутку товарищу, ему, видно, она и предназначалась, и бросился помогать загружать носилки в грузовик. Хоть чуть-чуть, но подсобил и, довольный, уселся на лавку. Следом загрузили еще одного лежачего, с перебинтованными ногами и обожженным лицом, и еще помогли забраться в кузов троим «сидячим».