– Не надо. Не мучайте человека. У него все внутри отбито. Пойду других раненых гляну. Эх, Василий, не вовремя ты вперед сунулся.
Крылов был известным и уважаемым в дивизии человеком. Говорят, на него посылали представление на Героя. Но Героя не присваивали в то время почти никому. Героизм таких людей не мог пока остановить немецкое наступление. Из танка выкидывали горящие тряпки, что-то окровавленное. Кажется, одежду. Второй снаряд, убивший заряжающего, попал в маску пушки. Застрял в броне и осколками изрешетил башнера.
– Танк не на ходу, – сказал Юрик, – снаряд и механика, и капитана убил, а потом в моторное отделение влетел. Стреляли-то в упор.
Пушка тоже не действовала. Я приказал срочно перегрузить оставшиеся снаряды и перелить горючее в мою единственную уцелевшую «тридцатьчетверку». Ко мне подошел заплаканный адъютант Крылова. Я протянул ему заляпанный кровью вещмешок с документами.
– Олег, иди, собирай у убитых все документы. Кресты, жетоны…
– Я… я сейчас. Василий Лукич умирает?
– Умирает, – жестко подтвердил я. – Иди, занимайся делом. И быстрее. Возьми вон десантника.
Я указал на Никона. Тот кивнул и сказал, что убили их командира отделения, младшего сержанта. Торопливо перевязывали раненых и грузили их на полуторку. Взводный Глазков с обожженным лицом сидел, привалившись к бугорку.
– Леха, меня тоже крепко уделало. В голове все плывет.
Иван Герасимович, наклонившись над ним, быстро ощупывал тело, повертел голову, заглянул в зрачки.
– Контузия. Мозг слегка тряхнуло. Через часок очухаешься, лейтенант.
На полном ходу подлетел на Т-60 Шевченко. Выскочил из люка, кинулся к капитану. С минуту постоял над ним, потом вернулся ко мне.
– Умирает Василий… оружие и документы собирают?
– Так точно. Раненых перевязывают и погибших на полуторку грузят. Ребята быстро работают. Самолеты, того и гляди, могут появиться.
– Надо быстрее, – Федор закурил смятую папиросу. – И патронов больше набирайте. У меня к пушке и пулемету боеприпасов всего ничего осталось. А у тебя?
– Перегружаем с танка Крылова.
– Мотоцикл с разведчиками разбило. Прямым попаданием. Сразу обоих. Тела на танке лежат. Поторопи людей. Ты теперь у меня заместитель.
– Есть!
Я пошел к дороге посмотреть, как идут дела. Двое бойцов пытались открутить с разбитого бронетранспортера крупнокалиберный пулемет.
– Бросьте его. Он стационарный.
Десантники не поняли меня, и я разъяснил, что к нему потребуется станок, а станка нет.
– Собирайте лучше патроны и ручные гранаты. А эту дубину устанавливать некуда.
– Поняли.
Я заглянул в кабину, обошел дымившуюся машину с разбитым мотором. Немец в черном комбинезоне лежал лицом вниз. Он был жив, лишь притворялся мертвым.
– Штеен зи, – скомандовал я. – Вставай, фашист долбаный.
Немец с трудом поднялся. С испугом смотрел на меня. Оба бойца загомонили, подошли еще несколько человек.
– Куда направлялись? – спросил я по-немецки.
– На фронт… может, еще куда. Я – водитель. Делаю, что прикажут.
Я послал за Шевченко, тот спросил через меня, знает ли немец о нашем десанте. Тот ответил, что знает, но мы все равно сумели напасть врасплох. Это было не так. Немцы увидели нас прежде, чем мы открыли огонь. Двигались настороже, готовые в любую минуту стрелять. Поэтому мы понесли такие потери.
– Василий умер, – сказал Шевченко. – Закругляемся, уходим, пока самолеты не налетели.
– А что с фрицем делать?
– Я не Фриц, меня зовут Хеберт, – проговорил немец, умоляюще глядя на Шевченко.
– Хоть хрен моржовый! Какая разница! Тебя сюда никто не звал. Решай сам, сержант. Грузить его некуда. И быстрее… быстрее, я сказал.
– Расстреляйте фашиста, – не по-военному, а как-то по-граждански сказал я после короткой паузы.
Немец понял, и за секунды его лицо сделалось пепельно-серым. Он молчал, понимая, что просить пощады в этой ситуации бесполезно. Один из десантников отвел его на несколько шагов в сторону и застрелил из трофейного пистолета. Выстрелов было три, и после каждого меня словно кто-то толкал в спину. А потом мы подожгли танк командира роты, недогоревший бронетранспортер и спешно двинулись прочь. Впереди – мотоцикл, за ним Т-60, полуторка, и замыкала короткую колонну моя «тридцатьчетверка».
По дороге некстати попался легкий разведывательный бронеавтомобиль. Разбил очередью из автоматической пушки мотоцикл, убил бойца. Броневичок смял на ходу Шевченко на своем Т-60, а я прошелся правой гусеницей, плюща остатки металла и экипажа. Мы свернули с дороги и шли по заросшим дорогам, иногда прямо через поляны. Долго двигались через лес, а затем забрались в густой ельник.
Сразу взялись за раненых. Двоим уже помощь не требовалась, умерли от потери крови. Один из танкистов, раненный в живот, доходил. Просил пить. Ему налили водки, разбавив ее водой, и влили полстакана. Человек семь были ранены более-менее легко. Если считать легкой раной пробитую насквозь ногу или руку, осколки, застрявшие в спине.
Кое-кто успел хлебнуть трофейного рома. Шевченко приказал собрать в кучу все ранцы, фляжки и поставил часового. В каждом ранце у аккуратных арийцев имелась аптечка. Иван Герасимович сгреб их в свою сумку и возился с ранеными. Ему помогал один из санитаров. Десантник Гоша с ампутированной кистью кипятил на крошечном костерке воду сразу в трех котелках. Раздев до пояса одного из танкистов, Иван Герасимович вытаскивал из-под кожи мелкие осколки брони. Раненый вскрикивал, потом попросил спирта.
– Законная просьба, – закурил фельдшер, присев отдохнуть. – Налейте орлу сто граммов спирта.
Я впервые присмотрелся к лицу нашего целителя. Лет сорока, морщинистый, с рыжими усами. Он перехватил мой взгляд.
– Ухо у тебя как, Леха? Не мучает?
Контузия, полученная на речке, отразилась на слухе. Хотя один из особистов поправил кулаком это дело, от выстрелов и сотрясения снова начинала выступать кровь.
– Дай-ка, гляну, – не вынимая цигарки изо рта, притянул меня фельдшер и заглянул в ухо. – Сейчас спиртиком промоем и до наших дотерпим. А там врачи прочистят. Внутрь не предлагаю, ты теперь заместитель у Федора. Трезвым командовать должен.
Шевченко что-то быстро писал на листке бумаги. Подозвал меня. Уловив запах спирта, наморщил нос.
– Хлебнул, что ли?
– Нет. Герасимыч в ухо залил. Еще давнишняя контузия.
– Ну-ну. Пить не вздумай, я одному уже ухо тоже подлечил. Кулаком. Выхлебал полфляжки рома. Приказал отсыпаться, ночью дежурить будет. Вот тебе справка, читай и спрячь подальше.
Я прочитал. В ней было указано, что сержант Волков Алексей Дмитриевич, выполняя специальное задание, проявил мужество, уничтожил два танка, два бронетранспортера, сколько-то немецко-фашистских захватчиков. В конце было дважды подчеркнуто химическим карандашом слово «вывод». А вывод командира особой роты был такой, что вину свою я искупил, достоин восстановления в звании и награды.
– Спасибо, Федор. – Я спрятал бумажку в карман. – Что дальше делать будем?
– У тебя машина в каком состоянии?
– В среднем. Ребята копаются. Шестеренки на ладан дышат. Всякие трубки и соединения закрепляют, а с трансмиссией, сам знаешь, какие дела. Шестеренки могут посыпаться в любой момент. Сколько по кочкам прыгали, то вверх, то вниз. Мотор-то не новый достался.
– А снаряды?
– Четырнадцать бронебойных и двадцать семь осколочно-фугасных. Патронов к пулеметам штук семьсот.
– У меня к моей малокалиберке три десятка всего. Несколько очередей, и пушку хоть выкидывай. Один пулемет останется. Полуторка с десяток пуль поймала. Мотор ремонтируют.
Людей в роте оставалось двадцать с чем-то человек. Чувствовалось по всему, что операцию пора заканчивать. Сегодня все держалось на единственной «тридцатьчетверке» и сорока снарядах к орудию. Подобьют танк, немцы из пулеметов остатки роты в пять минут положат. У костра вскрикнул очередной раненый, которого оперировал наш рыжий фельдшер.
– Золотой мужик, – сказал Федор. – Не хотел с нами ехать. Покойник Крылов уговорил. К ордену представлю, если выберемся. А со снарядами нам возвращаться нельзя. Мины еще остались. Я так думаю, если нас никто не высмотрит, завтра с тобой и саперами сгоняем, заминируем дорогу, расшибем пару-тройку грузовиков. По документам мы уже за двести двадцать уничтоженных фрицев можем отчитаться. Доведем до ровного счета, и все нормально. Плюс разбитые танки, бронетранспортеры, машины бортовые с фрицами и с пушками на прицепе. – Шевченко подсчитывал, загибая покрытые засохшей кровью пальцы. Сам грузил своих погибших разведчиков на танк.
– Каких ребят потеряли, – вдруг сменил тон старший лейтенант. – Вася Крылов комбатом бы через неделю стал. А разведчики? У меня лучшие в дивизии разведчики были. Из пятерых один остался да я, как невеста без места. Давай выпьем, что ли, по сто граммов за упокой души. А то ребята обидятся. А ты, Олег, проследи, чтобы ровно по сто граммов всем налили, не больше.
Я выпил свои сто граммов с прицепом. Накатила усталость. Я пожевал чего-то, не ощущая вкуса. Наверное, слишком много смертей было сегодня. Заметив мое состояние, Шевченко сказал:
– Поспи, Леха, два танка твой экипаж уделал. Это не хухры-мухры.
– Полтора, – пробормотал я. – Второй вместе с погибшим БТ сожгли.
Потом, когда я считал дни, проведенные в немецком тылу, у меня все время получались разные цифры. Засады на дорогах наслаивались на ночные марши, сон урывками. И одна и та же картина преследовала меня. На любой ночевке или дневке мимо проходили бойцы с лопатами рыть могилу погибшим, умершим от ран. Шевченко собрал вечером Глазкова, меня, Ивана Герасимовича и уцелевшего командира БТ, тоже сержанта. Мы с ним не очень-то общались, но я знал, что он носил раньше звание капитана и по пьянке загнал на минное поле свою роту. Разъяренный командир полка едва не расстрелял его за бессмысленную потерю так нужных на фронте танков. Передали дело в трибунал, капитана разжаловали, и он уговорил покойного Крылова взять его с собой в рейд. До этого бывшего капитана на совещания не приглашали. Сегодня Шевченко сделал исключение – опытных командиров не хватало. У меня не осталось в памяти ни имени, ни фамилии капитана. Позже он сыграет свою роль в судьбе остатков роты, поэтому я упомянул его. Еще добавлю, что это вместе с ним мы подбили немецкий Т-3.