Заехав вглубь леса, мы утащили всю добычу подальше от лесной дороги, тут выворотень был, дерево упало, мы сложили всё оружие, подсумки с магазинами и гранатами на одну из трофейных шинелей, Лосев на посту прихватил, потом накрыли сверху куском брезента от навеса с того же поста и стали обваливать края, закапывая, а я носил охапки прошлогодней листвы и сваливал, маскируя. Тут же была и форма радиста с его СВТ, и сидор с рацией. В яму и наше оружие легло, которым мы пост уничтожили, и пулемёт с коляски. Он раньше в пулемётном гнезде стоял. Осталось только три ППД и два ТТ – оружие диверсантов. Форму менять мы сразу не стали, нам ещё днём по дорогам катить – как вы представляете себе трёх мотоциклистов в форме НКВД в тылу у немцев? Вот и я очень ярко представил. Только проедем недалеко. А так оставили только сидора, форму и оружие с диверсантов и, устроившись на мотоцикле, погнали к аэродрому. Действительно погнали, в этот раз за рулём уже я сидел. За нами столб пыли стоял, без очков на такой скорости передвигаться было очень трудно, но всё же успевали. Свернули в сторону с дороги и, закатив мотоцикл в овраг, пока Лосев срезал ветки, чтобы закидать технику, мы с Бабочкиным быстро переодевались. У меня нормально, а младшему сержанту ещё и обувь оказалась мала, комплект радиста не подходил, совсем маленький. Потом мы с ним маскировали технику, а старшина переодевался. У него и форма, и обувь оказались впору. Повезло. У меня сапоги на размер больше были. Мы поменялись с Бабочкиным, вот теперь нормально, и ему, и мне. У того сорок второй, у меня почти сорок первый. Правда, обувь мне впритык, но не велика и не мала, нормально, разношу.
В общем, мы рванули к аэродрому. Как я и думал, у бойцов успели накопиться вопросы, так что они постепенно стали их задавать, чтобы не сбить дыхание. В основном по мелким деталям. Например, не узнает ли нас технический персонал на аэродроме, который в этот раз волей случая остался в живых? Пришлось пояснить, что мы были в очках, не зря же я приказал не снимать их. Правда, я тогда преследовал другую цель, чтобы наши портреты не составили, но гляди, пригодилось. А получится или нет, уже на месте узнаем. Придётся рискнуть.
– А разве на товарища Сталина в будущем совершались покушения? – тяжело дыша, спросил Бабочкин.
Метров пятьсот пробежали, а он уже дыхание сбил. Хотя для антуражу, что мы от моста бежим, нормально, но мне не нравилось его физическое состояние. Придётся гонять на пробежки по утрам. Привык везде на колёсах, скоро так ходить разучится. Нет, точно теперь гонять буду, причём и Лосева тоже, вон как дышит, правда не отстаёт, держится ещё.
– Про высадку немецкого десанта на Воробьёвых горах слышал, да и то по недостоверным слухам, а про подобные покушения нет. Да и кто о них сообщать будет, засекретили, и все дела.
– А?..
– Всё, стой. Немцы нас видят у блокпоста, что на въезде, вон как забеспокоились, пулемёт в нашу сторону поворачивают.
Остановившись, я снял с плеча автомат и, подняв его над головой, несколько раз качнул, давая сигнал. После этого демонстративно передал его старшине и трусцой побежал к воротам, там не стреляли, ожидали. Причём я видел, что унтер на посту с кем-то разговаривает по телефону, видимо докладывает о нашем появлении. Когда я подбежал, то встал, опершись ладонями в колени, и тяжело дышал, а когда мне задали вопрос, мол, кто я, поднял вверх указательный палец, прося дать секунду на передышку. А говорили, я так себе актёр, в принципе с дыхалкой у меня была норма, просто показывал свидетелям, как долго мне пришлось бежать. Наконец отдышавшись, сообщил:
– Обер-лейтенант Клейне, вторая рота. Мы должны были прибыть на машине, но не смогли. Русские парашютисты мост взорвали. Пришлось перебираться через реку и бежать сюда. Попутных машин не было, вообще ни одной не встретилось. Мы успели?
Унтер всё, что я ему говорил, передавал по телефону в штаб, и когда я задал вопрос, то тот по-еврейски задал свой. Уточнил номер машины, и почему нет сопровождающего и ещё одного солдата. Мол, должно быть четверо пассажиров, а у нас трое.
– Когда мост рванул, пострадали двое, водитель и солдат нашей группы, обер-ефрейтор Гейдрех. А нашему сопровождающему обер-лейтенанту Леннеру стоило бы заняться своей физической подготовкой, – это я сообщил изрядно злым тоном. – Он и половины пути пробежать не смог, передал нам сопроводительные документы и остался, решив не задерживать группу. Позже должен подойти. Мы и так не успевали.
– Вас просят к телефону, – сообщил унтер, передав всё, что я сказал, при этом попросил позвать моих людей.
Махнув бойцам, чтобы подходили, я поправил форму и вошел на блокпост, пистолет из кобуры у меня не забрали, правда пришлось показать жетон немецкого военнослужащего, тот висел на шее. Дальше я пообщался с дежурным офицером в звании капитана, тот более подробно всё выяснял, мол, это требуют из штаба абвера. Уже окончательно стемнело, когда подошли бойцы. Закончив описание наших приключений, я получил приказ выезжать к штабу, это большая палатка, машина за нами уже выехала. Требовалось поторопиться, вылет уже через полчаса, мы всё же успели. Пришлось местным переехать в палатки, здания были отлично нами сожжены. Кстати, я успел осмотреться, чтобы полюбоваться нашей работой. Вся подавленная и сожжённая техника, что из нашей колонны, что из аэродромной, была оттащена за пределы аэродрома, всё очищено, и аэродром работал практически в прежнем режиме. Разве что лётный персонал сменили да технический пополнили, он изрядно побит был при захвате, разницы между ними и десантниками танкисты Грозного не делали, чудо, что смогли подобрать пилотов для всех уцелевших «юнкерсов». А вот охрана вся новая была. Полноценная рота, усиленная танками. Нашими, шесть Т-26 по периметру вкопаны были, башни только торчали.
Когда подъехала машина, это был легковой открытый пикап, нас повезли с двумя сопровождающими из солдат с блокпоста к штабу, я успокаивающе кивнул бойцам – пока всё идёт нормально. Дальше тех повели к самолёту, транспортному «юнкерсу», а меня сопроводили в штабную палатку, где тучный майор, что как раз общался по телефону, обернулся ко мне и сообщил неизвестному абоненту:
– …он как раз зашёл… да-да, передаю, – и протянул телефонную трубку, сообщив: – Ваше начальство, хочет узнать, что произошло и чем вызвано опоздание.
Взяв трубку, я коротко сообщил:
– Обер-лейтенант Клейне у телефона, господин майор.
Я постарался сделать голос чуть хрипловатым, чтобы тот был похож на голос старшего диверсанта. Тем более качество связи было так себе, и понять, кто говорит, было сложно. На это я и надеялся.
– Клейне, какого чёрта происходит?! Какой ещё взрыв моста? Мне ничего такого не сообщили. И где обер-лейтенант Леннер?!
Вот я и сообщил, как на подъезде к мосту вдруг взорвался мост, погибла почти вся охрана. На шум прибыли комендачи и полицаи из ближайшего села и, увидев нас в форме у машины, сразу открыли стрельбу. Пока удалось остановить их и опознаться, были серьёзно ранены водитель и один солдат из нашей группы. На что майор очень грязно ругался. Солдаты комендантского взвода на телеге отправили раненых в ближайший госпиталь. Наша машина пострадала от ружейно-пулемётного огня, её стащили с дороги. Леннер сопровождал нас, но не смог выдержать темпа движения и отстал. Сам я тоже извинился, из-за бега и того, что подгонял солдат своей группы, слегка сорвал голос, да и дыхание до конца не восстановилось. Однако мы успели и готовы к выполнению столь важного задания, на что майор велел мне заткнуться, о теме задания знать никто не должен. А так тот принял информацию очень серьёзно и уточнил, когда Леннер сможет подойти к аэродрому. Тут я замялся и сообщил, что не уверен, что он подойдёт. Во время перестрелки с солдатами комендантского взвода его зацепило в руку, легко, но крови потерять он успел много, так что собирался отправиться в госпиталь. Заодно наших солдат проверит.
Передал местному майору трубку. Тот выслушал, что ему говорят с той стороны, пару раз подтвердил получение приказов, после чего положил трубку и сообщил, что пора к самолёту. Моторы пилоты уже запустили, время вылета вот-вот наступит. Когда мы с адъютантом майора подошли к самолёту, оба моих бойца уже были полностью экипированы, парашюты на них, потом сидора, оружие закреплено, молодцы. Кстати, парашюты советские, как мне любезно сообщил адъютант. Двое солдат из технического персонала аэродрома стали помогать мне надевать и застёгивать подвесную систему парашюта, при этом ворча, что мои бойцы настолько высокомерные особы, что с ними отказываются общаться. Всё молча делали. Я лишь хмыкнул. Наконец сидор за спиной, ремни парашюта проверены, оружие на месте, на голове лётный шлем, фуражка за пазухой, так что, махнув рукой местным, я первым забрался в люк самолёта и устроился на лавке. Рядом, по обоим бокам, сели бойцы, напряжённо стреляя туда-сюда взглядами.
Толкнув их локтями в бока, велел расслабиться, после чего стал по очереди описывать, как совершать приземление, прыгать будем при принудительном срабатывании парашюта. Дёргать кольцо не потребуется, я специально уточнил у бортстрелка, так что самое важное – это приземление. Ноги подогнуть, и как ожидать встречи с поверхностью земли. Описывал всё с чужих слов. В общем, как повезёт. Тут, прерывая нас, громче загудели моторы, пошла тряска, и я понял, что мы стали разгоняться для взлёта. Смотри-ка, получилось. Сам до сих пор поверить не могу. А вот и поднялись в небо, оторвавшись от бетонной полосы.
Общаться во время полёта стало практически невозможно, мало того что сильно шумно, так ещё уши лётного шлемофона застёгнуты под подбородком, отчего вообще ничего не слышно. И да, у нас были не десантные шлемы, с которыми обычно совершаются высадки, я такие видел во время учений в сорок шестом году, а настоящие лётные. У меня такой был, заимел вместе с угнанным у немецкого лейтенанта самолётом Р-5. Сидя, я поправил шлемофон и, указав жестами бойцам, что собираюсь поспать, и на самом деле откинувшись назад – слегка забитый до отказа сидор мешал, ха, мы так торопились, что не заглянули внутрь, – быстро уснул. А вот у бойцов глаза огромными стали, даже при очень тусклом освещении салона это видно было. Не стоит думать, что у меня такая выдержка хладнокровная, что я вообще нервов не имею, или стальные, мол, для меня нормально и штатно. Ничего, и у блокпоста поволноваться пришлось, и в штабной палатке, когда с начальником школы абвера общался, так у меня спина мокрой от волнения стала. Хорошо, из-за сидора это не заметно было, я его не снимал. Так что и мне поволноваться пришлось, а тут, видимо, подуспокоился, расслабуха накрыла, и меня в сон стало клонить. А что, лететь ещё часа четыре до места высадки, да ещё с промежуточной посадкой на фронтовом аэродроме для дозаправки, время есть выспаться. Я бойцов предупредил, что будем садиться заправляться, не должны волноваться, а выспаться предлагать не стал, на нервах не уснут, вот пусть и охраняют. Да и полезно, что посплю: и отдохну, и авторитет у бойцов ещё выше подниму своими железными нервами, хотя я у своих бойцов и так котировался неимоверно высоко. Это можно было понять из их ответов на вопросы, задаваемые командирами и бойцами из нашего опытного первого партизанского авиационного отряда имени товарища Сталина. А интересовались мной многие.