В это время Денисенко притащил мясницкий тесак, как раз такой, какой был нужен. Бойцы к этому времени только принесли столб, а потому пришлось нам немного подождать, пока они выкопали яму и вкопали в нее принесенный столб. Наконец все было готово, и я приказал привести сюда связанных эсэсовцев. Руки у них были связаны за спиной, так что мне ничего не мешало. Сначала приказал срезать с пленных всю одежду с торса, а потом подвести одного из них к свежевкопанному в землю столбу. Все еще недоумевали, не понимая, что я задумал, а я подозвал к себе Денисенко и указал ему на лежащие рядом гвозди и молоток.
– Боец, сможешь этой нелюди аккуратно вспороть брюхо, но так, чтобы только вытянуть из него кишку?
– Смогу, но зачем?
– Отлично, тогда слушай внимательно: вспарываешь по очереди этим свиньям живот и вытаскиваешь кишку, после чего прибиваешь ее к столбу, а после этого гонишь этого урода вперед, пускай он сам себе кишки вытаскивает. Как закончишь с ним, берешь следующего, но командира их пока не трогай. Если все понял, то действуй.
Глаза Денисенко при этом радостно вспыхнули.
– Да, товарищ сержант, сейчас все сделаю в лучшем виде!
А я, подозвав к себе нашего переводчика Силуянова, велел ему объявить эсэсовцам, что за свои преступления против мирных жителей всех сейчас казнят адекватно их преступлению.
Остальные бойцы смотрели на все это, и кое-кто все же отворачивался: для них это было еще очень жестоко, не насмотрелись они на немецкие зверства в полной мере. Двое дюжих бойцов подтащили первого эсэсовца к столбу, и Денисенко, вытащив из своего сапога финку, сделал ему легкий надрез на животе. Эсэсовец дернулся, но бойцы его удержали, а Денисенко, запустив ему в живот руку, уже тащил наружу кишку, которую мгновенно прибил к столбу, а после, зайдя эсэсовцу за спину, пнул его ногой в зад. При этом бойцы, которые до этого его крепко держали, отпустили его, и эсэсовец под действием пинка был вынужден пробежать несколько шагов, а за ним потащились и вытаскиваемые из живота внутренности.
Остальные эсэсовцы в ужасе смотрели на это, а когда я приказал тащить к столбу следующего, то даже связанные попробовали устроить драку. Им теперь хотелось только одного – умереть в бою, пускай даже без урона нам, главное, не так страшно, как они только что видели. Их быстро угомонили, не дав им соскользнуть и уйти от ответственности за свое преступление.
Приблизительно через полчаса остался только один гауптштурмфюрер. Он видел, как казнили его подчиненных, и думал, что его казнят, как и их. Надо отдать ему должное, он не пытался сопротивляться, как они, и с вызовом смотрел на Денисенко.
– Боец! – подозвал я Денисенко к себе, когда остался один только гауптштурмфюрер. – Этого казним немного по-другому, ведь именно он приказал сжечь население деревни. Ты, наверное, недоумеваешь, зачем я приказала тебе принести мясницкий тесак. Ты должен сначала двумя ударами перерубить ему ребра на груди, а затем ножом подрезать кожу и мясо внизу и вверху, чтобы можно было завернуть ребра назад к спине. Сможешь так сделать?
– Сделаю! – с мрачной улыбкой сказал Денисенко.
Он действительно все сделал: двумя быстрыми, сильными и точными ударами перерубил немцу ребра у грудины, а затем, подрезав их снизу и сверху, задрал связанные руки немца вверх и двумя резкими движениями завернул ребра ему за спину. Многие бойцы, которые до этого держались, все же не смогли с собой справиться, и их вырвало.
Честно говоря, мне тоже было хреново и подташнивало от такого зрелища, я ведь не кровавый маньяк, который просто упивается муками своих жертв. Хотя, думаю, после сегодняшнего дня многие станут думать, что я кровавая маньячка. Да, не я казнил эсэсовцев, но это сделали по моему приказу и как я сказал. Зрелище, конечно, было страшное, это во времена средневековья народ был более грубым и подобное было в порядке вещей, но с тех давних пор прошло много времени, и люди стали немного гуманней, по крайней мере, у нас в России, чего не скажешь про фашистов.
– Надя, зачем?! – только и смог проговорить потрясенный Горобец после всего увиденного.
– Витя, – ответил я Горобцу, – ты сам видел, что эта нелюдь творит на нашей земле. Ты видел расстрелянные колонны беженцев, женщин и детей, раздавленные телеги медсанбата, сожженных заживо жителей, а там были старики, женщины и дети. Чем они были виноваты, чтобы их расстреливали, давили и сжигали заживо?! Чем?! Мы не смогли их защитить, хотя это наша прямая обязанность! Мы оставили их на поругание врагу, и ты хочешь, чтобы их и дальше расстреливали, вешали, давили и сжигали заживо?!
– Н-не-ет… не хочу.
– Тогда у нас есть только одна-единственная возможность защитить этих людей. Пока мы не вернемся назад, гоня эту нечисть прочь с нашей земли, надо дать им понять, что за свои преступления враги ответят в полной мере и казнить их будут не гуманным расстрелом или повешением, а самыми изуверскими казнями! Думаешь, мне доставляет радость придумывать казни пострашней? Это вон Денисенко смог не задумываясь так казнить немцев, и не потому, что он кровавый маньяк, который упивается болью и кровью своих жертв, а потому, что полчаса назад эти немцы хладнокровно сожгли всю его семью и односельчан. Только когда немцы поймут, что за свои преступления им придется ответить, причем адекватно совершенному, они задумаются: а оно того стоит? Стоит ли рисковать быть не просто убитым, а самым зверским способом в ответ за свои зверства против мирного населения?
– Не знаю, Надя. Возможно, ты и права.
– Конечно же права, ничто так хорошо не стимулирует, как наглядный пример. Когда у тебя перед глазами жуткие казни твоих товарищей, которые поглумились над мирным населением, то невольно задумаешься, а не окажешься ли и ты на их месте, после того как сам жестоко казнишь мирное население.
– А что ты вообще им устроила? Я про такое даже и не слышал никогда.
– Напомнила этим сраным потомках нибелунгов, что мы тоже древний народ[6].
Делать нам тут больше было нечего, трофеев с эсэсовцев было кот наплакал – пара уцелевших грузовиков и пара десятков автоматов, которые мы прихватили с собой, пригодятся. Нам их не на себе нести, а оружия, как и патронов, много не бывает.
А нам надо снова запутать свой след, чтобы нам самим засаду не устроили и не засадили по самые гланды.
– Господин командующий, новые новости о механизированной группе русских.
– Что они в этот раз натворили, кого уничтожили? Я так понимаю, что вы их до сих пор не то что не уничтожили, но даже не нашли!
– Виноват, но это оказалось очень трудной задачей. Посланный на их поимку моторизованный батальон был полностью уничтожен ими в засаде. Потом их следы потерялись и только вчера снова проявились.
– Что на этот раз?
– Рота СС, рота гауптштурмфюрера СС Рольфа Радке проводила зачистку в одной из деревень, и как раз в тот момент, когда они сжигали в сарае местных жителей, там оказались русские. Девятерым выжившим солдатам вспороли животы и, прибив их кишки к столбу, заставили идти вперед, вытаскивая этим из своего живота свои кишки. Самому гауптштурмфюреру сделали кровавого орла.
Гудериан удивленно посмотрел на своего подчиненного.
– Кровавого орла? Интересно. Можно подумать, что мы оказались во временах Зигфрида[7].
– В войсках командиршу этого отряда уже окрестили Валькирией и боятся ее.
– А это точно она?
– Да, господин командующий, есть свидетель.
– Кто-то смог выжить?
– Нет, это русский, он дезертировал из своей части и пробирался к себе домой. Оказался случайным свидетелем всего произошедшего и видел все, от начала и до конца. На следующий день он был захвачен нашими солдатами и, чтобы его не расстреляли, заявил, что владеет важной информацией.
– Понятно, но мое задание с вас никто не снимает. Найдите и уничтожьте русский отряд, а эту Валькирию доставьте ко мне!
– Слушаюсь.
Глава 7
Опанас Цибуля дезертировал на третий день вой ны. Это была не его война. Сам он был родом с Западной Украины, и в состав Советского Союза его деревня вошла в 1939 году, после раздела Польши. Его семья считалась середняками, и как он считал, с присоединением к СССР они больше потеряли, чем выиграли. Пускай поляки их и притесняли, но у них было крепкое хозяйство, богатое хозяйство. Кроме него, в семье было еще два его старших брата и две сестры. Зятья тоже работали вместе с ними, вот и получалось шесть мужиков и четыре крепкие бабы (это его сестры и жены старших братьев), так что работников хватало, и работали они на себя.
Земли тоже хватало, так что потихоньку они богатели, а когда пришли Советы, то всех согнали в колхоз, а большую часть живности национализировали. Им еще повезло, что они никогда не пользовались наемными работниками, все сами, и тут в основном было дело в отцовской жадности: ему просто было жалко платить чужим людям, когда и собственных работников хватало. Вот это и спасло их семью от раскулачивания и высылки в далекую Сибирь.
Да, у них отняли землю и почти всю живность, но не выслали и не конфисковали все, а отправили работать в колхоз. Отец, конечно, плевался и вовсю поносил советскую власть, но исключительно дома, чтобы посторонние не услышали. Еще у него хватило ума не выступать против новой власти, ни открыто, ни тайно. Некоторые односельчане попытались по ночам нападать на новую власть и ее представителей, но часть из них попалась НКВД. Их самих расстреляли, а их семьи сослали в Сибирь. Но семью Опанаса эта участь миновала.
И вот теперь, после начала этой войны, Опанас при первой удобной возможности дезертировал и уже несколько дней пробирался к себе в деревню. Свою винтовку он бросил, здраво рассудив, что если, не дай бог, попадется немцам, то безоружным у него больше шансов остаться живым. Вот с продовольствием было плохо, вернее его совсем не осталось, и он хотел попросить