Начавшаяся после плотного завтрака «научная карьера» Краснова оказалась вовсе не такой, как он предполагал. До самого обеда танкист проходил медкомиссию. Кроме рентгена, анализа крови и обследования у терапевта, измерившего давление и выслушавшего легкие и сердце, все остальные процедуры были танкисту незнакомы. Нет, Василий, разумеется, представлял, что за прошедшие годы современная медицинская наука шагнула далеко вперед, но зачем, скажите, нацеплять на голову кучу каких-то проводов (проводивший обследование врач назвал их электродами) или запихивать его, лежащего на подвижной кушетке, в непонятное кольцо, внутри которого нельзя двигаться? МРТ называется. Впрочем, что означает эта аббревиатура, ему так и не объяснили. Еще было УЗИ (тоже не объяснили), окулист и, зачем-то, стоматолог.
После обеда лейтенанта — против его робких ожиданий — тоже в покое не оставили, отправив на обследование к психологам. Кто это такие и чем занимаются, он понятия не имел, но созвучие с «психиатрами» определенно настораживало. Еще сочтут психом контуженым, и что тогда? Как выкручиваться, доказывая, что не верблюд? А ведь и он сам, и Захаров на самом-то деле как раз контуженые! Впрочем, все прошло на удивление спокойно: Краснову показывали всякие донельзя глупые картинки, задавали не менее идиотские вопросы или просили передать своими словами смысл той или иной поговорки. Потом он прошел несколько тестов, что оказалось единственным более-менее интересным. Читаешь вопрос и затем ставишь галочку напротив одного из готовых ответов. Хоть какое-то развлечение после проведенного во власти медиков дня.
Ближе к вечеру танкиста наконец оставили в покое. И даже позволили передвигаться по территории без сопровождения, пояснив, впрочем, что имеется в виду только поход в столовую, и не более того. В качестве пропуска выдали непонятную пластиковую карточку, которую следовало прикрепить к одежде. Карточка, как ему объяснили, одновременно являлась и удостоверением личности, и ключом, отпирающим дверь в его апартаменты, покидать которые после десяти вечера запрещалось: до семи утра на территории действовал комендантский час. О том, что к нему приставлено постоянное наружное наблюдение, Краснов, разумеется, не знал. Логинов же не собирался повторять прошлых ошибок и подстраховался.
Поужинав в знакомой столовой, танкист послушно вернулся в номер. Как открывается дверь, он уже знал — нужно было просто провести карточкой по считывающему устройству, встроенному в стену возле косяка. Привыкший уже ничему не удивляться Василий сделал, как учили, услышав в ответ негромкий щелчок замка. Захлопнув дверь, мамлей, не раздеваясь, вытянулся на кровати, только сейчас неожиданно ощутив, что прилично устал. Вот странно, на фронте порой по несколько суток спать не приходилось, и не просто не спать, а еще и вкалывать на пределе сил, что в бою, что в промежутках, а тут…
Но отдохнуть не удалось: в дверь негромко постучали и, дождавшись разрешения, в комнату вошли двое — незнакомый мужик с ежиком коротких седых волос на голове и старик с тростью в руке и короткой «профессорской» бородкой:
— Добрый вечер, Василий, — первым поздоровался тот, что помоложе.
— Здравия желаю, — Краснов торопливо подорвался с кровати, поочередно пожав протянутые руки.
— Меня зовут Леонид Львович, я один из руководителей проекта «Игра». Собственно, даже не совсем так, поскольку именно я и занимаюсь информационной составляющей всего эксперимента, его основой. По большому счету, как раз я ответственен за ваше здесь присутствие, молодой человек. Надеюсь, вы не в обиде, товарищ младший лейтенант? А это профессор Мякишев, Сергей Николаевич (старик коротко кивнул, пристально вглядываясь в лицо танкиста из-под угрюмо насупленных бровей), в середине восьмидесятых — разработчик ряда экспериментов по перемещению во времени.
— Нет, что за глупости, какие еще обиды! — вскинулся, было, танкист, но ученый лишь примирительно взмахнул рукой:
— Присаживайтесь, молодой человек, и успокойтесь. Наш разговор пока еще впереди, так что не торопите события. Сергей Николаевич, вы тоже присядьте, полагаю, вон в том кресле вам будет удобно. Мне есть о чем рассказать, Василий, но прежде ответьте всего на один вопрос. Если можно, ответьте не задумываясь. Готовы?
— Да, конечно, — пожал плечами танкист, опускаясь обратно на диван — стоять и дальше смысла не было.
— В последнее время вы не ощущаете в себе, гм, никаких изменений? Понимаю, вопрос глупый, но тем не менее? Отвечайте, не задумываясь, Василий. Это важно.
— Нет, — поколебавшись, твердо ответил лейтенант. — Никаких изменений я не ощущаю. Вот, разве что…
— Я вас слушаю? — подавшись вперед, напрягся ученый. — Говорите же?
— Ну… мне сегодня показалось, что седых волос стало меньше. И шрамы вроде того, ну, рассасываться, что ли, начали. Один вот, — Краснов коснулся виска. — А второй на плече, под футболкой не заметно. Еще один на боку есть, но его трудно рассмотреть. Глупости говорю, да?
— Да нет, возможно, как раз наоборот, — обменявшись с профессором быстрым взглядом, задумчиво протянул Леонид Львович, рассматривая танкиста так, словно впервые его увидел. — Позвольте полюбопытствовать?
— Что? — искренне не понял тот.
— Ну, можно нам с коллегой осмотреть шрамы? Тот, что на руке? Поскольку ваш выдающийся висок я и так прекрасно вижу, — с улыбкой пояснил ученый, отложив в сторону принесенную с собой папку.
— А, вы про это… конечно, товарищ ученый, — Краснов стянул через голову футболку, автоматически взглянув на собственный бицепс — и неожиданно мысленно присвистнул: «Ох, ни хрена ж себе!» Шрам — по сравнению с тем, что он видел утром, — практически полностью исчез, оставив лишь небольшой, светло-коричневый, словно от прививки оспы, след.
— Полагаю, вы и сами заметили изменения, не так ли? — подал голос собеседник.
— Да уж, — пробормотал сбитый с толку мамлей. — Еще утром он был немного больше. А раньше — ну, там, в Одессе, — еще крупнее. Что это за чушь, а, товарищ ученый?
— Отчего же чушь, возможно, что вовсе и не чушь, — Леонид Львович пощупал бицепс и, раскрыв папку, перебрал какие-то бумажки, видимо, результаты сегодняшних исследований. Профессор Мякишев, кряхтя, поднялся на ноги и, постукивая тростью, подошел к мамлею. Внимательно осмотрев шрам, хмыкнул и вернулся на свое место, так и не проронив ни слова.
— Видишь ли, Василий… не против, если я перейду на «ты» (Краснов торопливо кивнул, боясь пропустить что-то важное)? — меня весьма смутили данные сегодняшнего обследования. Захарову, чье тело ты сейчас занимаешь, больше сорока, он прошел войну, имел несколько ранений и контузий и, скажем прямо, частенько злоупотреблял алкоголем и куревом, порой даже весьма серьезно злоупотреблял, однако все внутренние органы у него словно в два раза моложе. Никаких, так сказать, возрастных изменений, ни в печени, ни в легких или сердце, ни в прочих органах. Ну, чтобы ты понял, объясню проще: у меня сложилось впечатление, что ты, попав в его разум, вызвал определенные положительные изменения в теле. Ладно, скажу еще проще: тело Захарова, вне всякого сомнения, омолодилось.
— И что это…
— Что это значит? Понятия не имею, — почти весело докончил за него ученый. — Но это чрезвычайно, просто поразительно интересно!
— Ой ли? — внезапно подал голос Мякишев. Старый ученый сидел, опершись обеими кистями на трость и уперев в них подбородок. — А иную причину подобных изменений вы не рассматриваете, коллега?
— Простите, вы о чем, Сергей Николаевич? — похоже, вопрос и на самом деле застал завотделом врасплох. — Не совсем вас понял.
Оставив вопрос без ответа, профессор внезапно обратился к Василию:
— Молодой человек, насколько я понимаю, эти отметины Захаров получил в Афганистане, не так ли? — голос у Мякишева неожиданно оказался вовсе не стариковским — как и направленный на танкиста взгляд.
— Ну, да, где ж еще. В Афгане Дмитрий и воевал. Уж на что, на что, а на шрамы я нагляделся. Вот эти два — пулевые, а висок, видать, осколком задело, только маленьким совсем. Или крошечным камушком, выбитым пулей из бруствера.
— Еще не догадались? — теперь Сергей Николаевич вновь обращался к коллеге. — Ладно, поясню: а что, если исчезновение шрамов есть следствие того, что в некоем ином варианте нашего настоящего Дмитрий Захаров не попал на афганскую войну и, соответственно, не был там ранен?
— Я вас понял, коллега, — излишне поспешно ответил Леонид Львович, указав многозначительным взглядом на заинтересованно прислушивающегося танкиста. — Но полагаю все же, что вы не правы. Допустим, в истории и в самом деле произошли некие незначительные изменения, касающиеся лично Захарова. Но как быть с омолодившимися внутренними органами? Не сходится, коллега. Впрочем, ваша версия, разумеется, достойна существования и требует более подробного обсуждения. Сегодня же мы еще к ней вернемся. А пока, если позволите…
Ученый повернулся к лейтенанту, взглянул в упор:
— Василий, я, собственно, пришел не только по поводу изменений в твоем нынешнем теле. Точнее, совсем не по этому поводу. Скажи, ты готов вернуться в свое время? Насовсем вернуться? А вот теперь можешь сразу не отвечать, сперва подумай. Мне нужен абсолютно точный и, главное, осознанный и честный ответ.
Этого вопроса Василий ждал столько времени. Собственно, с самого первого дня в этом мире ждал. Сначала, когда он только оказался в будущем, Краснов немедленно и не задумавшись ни на долю секунды, закричал бы: «Конечно, готов!» Но тут в его жизни появилась Соня, и думать о возвращении — по крайней мере, немедленном, — стало как-то некогда. Интернет, поразительные исторические сведения, касающиеся прошлого — его прошлого! — новые технологии, почти ежедневное общение с девушкой, в конце концов… да, был момент, был, когда ему стало просто безумно интересно. Он с головой окунулся в пучину новых знаний, жадно их поглощая, поскольку был уверен, что рано или поздно вернется обратно, в родной сорок третий. И уж там, в прошлом-настоящем они, эти самые знания, определенно не будут лишними.