– Просто мне бы хотелось задать вам один из самых важных вопросов нашего проекта. Вот у вас на фронте не было ощущения, что людей у нас не берегут? Что мы могли победить с меньшими потерями? Как сейчас зачастую говорят «завалили фашистов трупами».
– Как военный человек я считаю, что война не может вести таких учетов. Война есть война. Один полководец оказался на данном участке более расчетливым, понимающим и выиграл. А второй полез, ни разведки хорошей не сделал, ни техникой не обеспечил, ни моральный дух солдатам не поднял. А завтра наоборот. Но я много помню случаев, когда и с малым количеством людей победы одерживали. Целые батальоны в плен брали…
Вот сейчас принято Жукова поливать, а я прям не знаю, как за него становлюсь. Ведь он же еще под Москвой приказал: «Хватит в лоб с ними бодаться – обходить и потом уничтожать!» Но война всегда остается войной. Там всего не рассчитаешь, и по-всякому может сложиться. Вот как у нас в Белоруссии под Княжицами получилось?
К вечеру наши «тридцатьчетверки» спустились в лощину. А один «Тигр» вышел и шесть штук расколотил… Вот что значит неправильно использовать. И нас спас только проливной дождь. Пошел дождь такой силы, что ничего не видно. И пока он шел, ночью прибыл полк СУ-152. Все остановились вдоль опушки леса, замаскировались. К десяти утра все утихло, погода ясная, и немцы пошли на своих «Тиграх» в атаку. Так этот полк все до одного «Тигра» подбил! Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Стечение обстоятельств. Когда командование поняло, что здесь у немцев большая сила, прислало этот полк. Или другой случай.
Вот когда мы в октябре 43-го пошли в наступление на Оршу, то получилось что? Оказывается, немцы еще летом соорудили плотину, и когда мы пошли, они плотину взорвали, вода пошла, луг залило водой. Весь 1-й батальон подполковника Муравьева там увяз, и все танки, 31 машину, немцы подбили… Его бы в штрафную отправили, но спасло то, что он в этом бою 18 ранений получил и находился без сознания. И вот как этот бой оценить?! Разве кто-то хотел людей положить? Просто так сложилось…
– Тогда хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину. Ведь это именно его сейчас принято винить в наших огромных потерях.
– Я считаю, что любой настоящий командир должен быть жестким и твердым. А я многих командиров повидал. Я ведь вам рассказывал уже, как мы Говорову сдавали показательные стрельбы на СУ-100. Так ему стоило только повысить голос, как все генералы притихли… Вот так должны отца бояться дети! И тогда у него дети будут воспитанными. А Сталина защищать не надо. За него дела говорят. Москву немцам не сдал? Не сдал! Хотя немцы Францию за два месяца взяли. А мы Берлин за неделю взяли…
И вот когда я слышу, как ругают Сталина, всегда возражаю – как же все забыли, что мы взяли разрушенную Россию? Ведь с 1914 года война сколько шла, потом какая разруха, и все равно мы поднялись и победили в такой войне! Разве это не Сталина заслуга?! Зато сейчас, когда говорят про негатив, то говорят так – «Вот при советской власти этого не было!» Так почему же мы свой опыт забыли и не используем? Ведь как комсомол и пионерия работали с молодежью.
Помню, вызвала нас, старшеклассников, директор школы: «Ребята, я же с вами в туалет не пойду! Вы же видите, что там некоторые семиклассники курят, и никто из вас его не остановит. Я вам не подсказываю бить по затылку, но вы своим взглядом должны таких останавливать! А можете и пригрозить – отцу на улице скажу и сам поддам!» И когда она нам такие внушения сделала, мы многое поняли. А сейчас работу с молодежью упустили, но это же наше будущее…
– Но, как вы знаете, сейчас принято считать, что все успехи при Сталине были достигнуты исключительно из-за страха людей перед репрессиями. Вот вам, например, с «особистами» приходилось общаться? Многие бывшие танкисты вспоминают, что они из-за любой мелочи могли придраться. Недаром даже песня была с такими словами – «…И вот нас вызывают в особый наш отдел. Скажи, а почему ты вместе с танком не сгорел?»
– Я считаю, это была нужная служба, потому что в армию всякие люди попадают, и если их не контролировать, то до добра это не доведет. А то, что придирались, так у них служба такая – вынюхивать, выискивать, не доверять. А то, что по пустякам, так всяких дураков не только в армии, но и в жизни, и в семье хватает. Не сомневаюсь, такое случалось. Где-то. А у нас, чтобы особисты вот так вот прямо угнетали, я не помню. Скажу больше, я считаю, что у нас они не дорабатывали.
– Почему вы так думаете?
– Так потому что меня один командир экипажа просто бросил, а другой и вовсе хотел угробить…
– Расскажите, пожалуйста, об этом.
– За год на фронте у меня было пять командиров экипажей. 1-й – Шинкаренко Алексей Кириллович. С ним мы воевали отлично. Но осенью 43-го наступление под Оршей захлебнулось, немцы здорово потрепали наши бригады, и меня с танком отправили в 25-ю бригаду нашего же корпуса, а Шинкаренко остался в 4-й – у них офицеров мало осталось. Кто там был у меня командиром, не помню, потому что совсем недолго там пробыл.
Там с нами впервые вступила в бой польская дивизия имени Костюшко. Но немец как узнал об этом, стянул авиацию с других мест. А погода, как назло, стояла отличная, и несколько дней подряд немцы бомбили нас почти беспрерывно. Эти несколько дней мы просидели в своих машинах, а по броне, словно капли дождя, били немецкие осколки… Помню, очередная команда «Воздух!» Я руку протянул закрыть свой люк, но осколок быстрее прилетел… В левую руку.
После санбата попал на СПАМ (сборный пункт аварийных машин). Тут же машины получили и уехали под Оршу в 153-ю танковую бригаду. Но и в той бригаде я недолго пробыл. На День советской армии – 23 февраля немцы решили нас «поздравить». Устроили сильный налет, и когда я бросился в свой танк, то получил осколок в ногу. Большой палец весь раздробило, и меня положили в госпиталь. А после него меня направили в 199-й запасной полк, и вот оттуда меня привезли под Могилев в 42-ю гвардейскую танковую бригаду. Ко мне подходит старший лейтенант Хохлов: «Вот этот будет моим мехводом!» А я выделялся в строю – был одет в черный немецкий комбинезон. Где-то на Курской дуге мы взяли один совхоз, а там немецкий склад. И взяли себе по комплекту белья и комбинезону. Подожди, что-то я запутался… Не могу точно вспомнить, кто был раньше, Хохлов или тот еврей? Вот ведь память стала… Раньше я все точно помнил, но два года назад меня сбил троллейбус, и я почти полгода лежал. И с тех пор и голова не та стала, и глаз один совсем не видит. Очень страдаю, что не могу почитать. Я без чтения не могу… Ладно, неважно, в общем, смотри две ситуации.
С этим Хохловым мы и пошли в наступление 23 июня. Там главным препятствием для нас стала болотистая местность. Тогда от нас, механиков-водителей, потребовалась особая сосредоточенность. Одно неточное движение, и не спасет никакая гать. Погубишь и себя и машину. В общем, вышли к укреплениям противника, но немцев в них не оказалось. Чтобы избежать лишних потерь, они во время артподготовки покинули четыре траншеи.
У 4-й остановились, вдруг Хохлов из танка выскакивает: «Меня по радио вызывает командир роты!» И ушел. Двадцать минут его нет, тридцать, скоро час, я уже танк убрал в кусты, замаскировал и начал беспокоиться. Через какое-то время ко мне приходит командир пехотинцев: «Танкисты, помогите нам!» – «Есть, товарищ капитан! А у вас есть хоть один пулеметчик? Я бы ему все показал, посадил, он бы людей клал лицом в землю, а я бы уже на гусеницу стал расправляться…» И в это время вдруг приезжает наш комбат на Т-34. Петрунин, что ли, фамилия. Хороший мужик. Когда мы собирались, он так душевно говорил: «Ребята, не падать духом! Кто счастливый – пройдет все огни и воды! Тут уж кому как суждено…» И смотрит на меня как отец на ребенка: «Так ты живой?!» – «Живой!» – «А танк?» – «Вот он, замаскирован!» – «А Хохлов пришел в тыл и рассказал – „Танк сгорел и механик с ним!“» И тут же он по радио все сообщил и потребовал прислать мне нового командира экипажа. – «Дожидайся тут!» И так ко мне пришел новый офицер, с которым мы были вплоть до освобождения Могилева. Вот только не запомнил, как его звали. Потому что он какой-то необщительный был, чужой мне.
А вот про Хохлова я до сих пор ничего не знаю. Ни его, заразу, не встречал, ни комбата. Все время в атаке… К ночи подвезут горючего, боеприпасов, нужно все успеть загрузить, патроны в диски зарядить, тут не до расспросов…
– А второй случай?
– А с тем евреем, забыл уже как его, получилось что. Вот все пытаюсь вспомнить, когда же он у меня был? Наверное, все-таки до Орши. В общем, нас отправили занять позицию на передовой. По-моему, намечалась атака. Так он что сделал? Уже на подходе вылез из танка и приказал – «За мной!» Еду за ним, все хорошо, и вдруг он пропал. Где же он есть? Хорошо я знал, что речка где-то впереди, и успел сообразить, что там обрыв. Сразу врубил 3-ю скорость. 4-ю не надо, она не потянет. А на 3-й дал большие обороты, и машина не кувыркнулась с берега, а прыгнула и села. И все, я его больше не видел. Только утром явился. А танк уже запрудил, вода затекла сантиметров на тридцать. Как только светать начало, он появляется, смотрит, танк стоит, и я в нем. Я тогда и не подумал дурного, но через некоторое время мы поехали в Москву. Повезли вместе с командиром роты двенадцать танков на капитальный ремонт. Хороший был человек – очень культурный, бывший учитель, красивый, рослый. И этот еврей с нами.
Настало время уезжать, ждем его к вечеру, а его нет. Ночь – нет. К утру – нет. Весь день сидим – нет его! К вечеру опять нет, и тут ротный плюнул и решил уже не ждать его и ехать. Вот только тут я сообразил. Сразу рассказал командиру про тот случай. Никому не рассказывал, а ему рассказал. Говорю: «Он не куда-нибудь, а попал в госпиталь к своим евреям, а там ему любую температуру и болячку напишут!» А что тут еще можно подумать?! Конечно, он остался специально… Тогда ведь в любом госпитале одни евреи. И только тогда я сообразил, что он меня так специально пов