В октябре нас отправили под Москву, а оттуда в Ржев, на формирование.
Мы совершили марш 300 километров. А Т-34 мог снег до полуметра преодолеть, а дальше нет, и мне приходилось ходить в населенные пункты, просить, чтобы очистили снег, хоть немножко, 20–30 сантиметров можно оставить, чтобы танки не сидели на снегу, гусеницами не молотили.
Тогда под Ржевом была окружена немецкая группировка, но там остался проход, через который немцы отходили, и мы вот к этому проходу и вышли, открыли огонь. Потом туда начала подходить наша пехота, но к тому времени там остался только немецкий обслуживающий персонал. Потом нас сняли с фронта, мы своим ходом дошли до вокзала и там погрузились на эшелон.
Прибыли мы под Курск. На рассвете разгрузились и своим ходом стороной прошли Курск и прибыли в Обоянь и пробыли там с марта по июль, в Обояни формировалась наша 1-я танковая армия.
6 июля мы уже получили приказ прибыть в такой-то населенный пункт. Мы рванули и в час ночи туда прибыли и всю ночь рыли окопы для танков. Там местность вроде ровная, а когда подъехали – спуск, внизу речка течет, воды по пояс, шириной метров 5–6 и мостик для переправы, может телега проехать, а танк не пройдет.
Я тогда командиром танкового взвода был и вот, только светать начало, смотрю, один выскочил оттуда. Четыре шага сделал и упал и не поднялся. Второй вышел, тоже упал. А там на немецкой стороне такая наблюдательная вышка была, и третий сразу за эту вышку спрятался. Я по вышке три снаряда вложил, она взорвалась, и они драпанули. И получилось, что наблюдателей и корректировщиков у немцев не стало.
В первый день на нас пошло шесть танков, наши подбили четыре, после чего они драпанули. На следующий день шло восемь танков и сзади них шло еще четыре «Тигра». А наших там было… У меня во взводе три танка осталось, один подбили… Тем не менее мы расстреляли шесть из восьми танков – два были полностью разбиты, а четыре паршиво, но драпанули. И «Тигры» ушли.
На третьи сутки тишина – ни танков, ни артиллеристов. А потом прилетели самолеты.
Сначала один прилетел, а я же вверх стрелять не могу, а там, кроме танков, никого нет. Пехота на вторые сутки была, день простояли, а ночью их забрали. А тут самолеты…
Они сильно лупили по нашим танкам. Я в окопчике сидел, и метрах в трех от кормы моего танка упала бомба. В результате половина здания рухнула на меня, но мне повезло, ничего не было, только завалило всяким хламом. Следом бомба упала на дорогу… Она такая мощная была, что закопанный танк приподняло и бросило в воронку. После бомбежки я пошел осмотреть свои танки, смотрю, танк раком стоит в воронке. Я туда. Люк закрыт, постучал, открыли. Я говорю: «В чем дело? Почему закрыто, и весь экипаж молчит, кого ранило?» Вышел командир танка: «Да нет, никого не ранило, нас приподняло из воронки и бросило вперед». Спереди танка аппарат прямого управления висит на одном болте, а два болта болтаются, и топливо выливается. Я говорю: «Включай задний ход и выходи в свое гнездо». Пошел в свой танк, говорю механику: «Давай, подъезжай кормой к тому танку, зацепимся, и ты на первый передаче будешь идти вперед, чтобы вытянуть танк из этой воронки. А потом его назад для ремонта».
Мы этот танк вытянули. Проверили – двигатель работает, и я отправил этот танк за деревню. Километрах в двух должен стоять командир батальона. Я командиру танка и сказал: «Иди туда, приводи танк в порядок. А потом мне доложите». Пошел ко второму танку, там и окоп-то не выкопан. Выкопали только сантиметров 30. Я командира танка ругать: «Почему не выкопал?» – «Плохой грунт, сплошные камни. Лопатой камни не возьмешь». А осколок по катку попал, в результате на катке покраснение и дымок идет. Я давай командира матом: «Почему экипаж стоит, танк не закопан». – «Тут камни». – «Ты чего, не мог правей, левей отойти! Немедленно бери емкость, шуруй к речке, набирайте воды и немедленно гасите». Пошел обратно к своему танку, залез. Смотрю, по дороге к вышке, которую мы в первый день разгромили, идут грузовые машины, не военные, но тент закрытый. Подошли, остановились, из них пехота выбралась, дошла до обрыва, остановилась. Я посмотрел, там около 95 человек из этой машины вышли. За ней подошла вторая машина и тоже высаживает пехоту, за ней третья идет. Думаю: «Стоп, стрелять нельзя, иначе остальные не пойдут». Смотрю, четвертая машина идет. Они сошли из автомашин и глазеют. Я открыл огонь, и они драпанули к леску. Я давай по лесу шмалять, по верхушкам, по веткам. Я не знал, что там есть окопные траншеи. Отстрелял до вечера. Меня командир роты по радио спрашивает, в чем дело? Я объяснил, что веду огонь по лесу, в котором укрылась немецкая пехота. Потом на связь командир батальона выходит. Я ему доложил то же самое и сказал, что у меня боеприпасы заканчиваются. Потом комбриг звонит: «В чем дело, почему тратите боеприпасы?» Я говорю: «Стреляю по пехоте, которая драпанула в лес. Мне нужны боеприпасы. Ночью привозите две машины боеприпасов и горючее». Поздно вечером пришло две машины. Я забрал у них боеприпасы, стреляные гильзы в них погрузил, и машины уехали.
Еще сутки там простояли, а потом новый приказ – выйти в другой район. Начал выводить взвод, прошли немного и тут смотрю – е-мое, стоят пять немецких танков, один к одному, как на параде. А мне надо мимо них пройти, наша бригада бой вела, и комбриг приказал нашему комбату на помощь идти. Я вышел – танки стоят, офицеров не видно. Говорю: «Немедленно туда». Я пошел мимо них прямо туда, где был раньше передний край. Они открыли по мне огонь, один снаряд перелетел, взорвался, и мне осколками по ноге досталось. Но я мимо танков прошел, потом разулся – один осколок вынул, второй осколок вынул, а потом пошел туда, куда комбат приказал. Прибыл, комбат на вышке стоит, немцы наступать начали, а мы фактически ему во фланг вышли и будем его в бока расстреливать.
Я комбату доложился, а сам смотрю – до противника километра три, далеко. Я комбату говорю: «Попробую туда стрельнуть». Отъехал в сторону, выстрелил, посмотрел, где снаряды взрываются. Один выстрел, второй выстрел, третий. Подумал – все понятно, снаряд не долетает примерно 1,5–2 километра. Доложил комбату.
Потом мы получили новую задачу, а у меня осколки, кровь течет и вместо меня послали другого офицера. А меня оставили. Я до ночи пробыл, ночью приехала машина, забрала всех тыловиков и раненых. Вывезли в тыл, километра два-три. Там простоял, потом прибегают от комбата – ночью в новый район. И я вернулся в батальон.
Прибыл, доложился командиру батальона, смотрю, а ротного нет. «А где ротный?» – «Его забрали. Ты будешь за ротного».
После Курской дуги прошли еще дальше на Украину. Прошли Украину, вышли в Польшу. Освободили Польшу.
Во время Берлинской операции я командовал ротой. Вышел на окраину, там как раз железная дорога проходит. По окраинам Берлина лес, немцы его спилили, оставив пеньки, высотой примерно сантиметров 60-120, танк их не возьмет, засядет на днище корпусом на пенек и будет стоять, пока противник его не расстреляет, да еще залили водой, танки туда не пустишь. Так что мы шли по дорогам справа и слева от этого места. Преодолели канал, вошли в Берлин, и 28 апреля меня ранило, а 29-го отправили в госпиталь.
– В Берлин без пехоты входили?
– Да. Танки и артиллеристы с расчетами. Одна батарея – четыре орудия и другая, калибр больше, – три орудия и расчеты. Они за танками шли. А когда вошли на окраину Берлина, они уже между танками шли, чтобы их не расстреляли автоматчики.
– Фаустников не боялись?
– Нет.
Интервью А. Драбкина. Лит. обработка Н. Аничкина
Белкин Тимофей Диомидович
Воевать начал на Ленинградском фронте командиром танкового взвода. В уличных боях в Тихвине в 1941 году мой танк был подожжен, а сам я ранен. Я обгорел. Когда попал в госпиталь, в теле насчитали 16 осколков. В госпитале находился на излечении в течение года. Там же узнал, что командование оценило действия нашего взвода и наградило танковые экипажи орденами и медалями. Я был награжден орденом Красной Звезды. После этого был назначен на должность командира танковой роты в 45-й танковый полк, который входил в состав 8-го Эстонского стрелкового корпуса (хотя корпус считался национальным и состоял из эстонцев и бывших жителей буржуазной Эстонии, 45-й отдельный и 221-й танковые полки, а также 85-й корпусной артполк были русскими частями, введенными в состав корпуса. – Прим. И.В.). В его составе участвовал в боях под Нарвой.
По приказу командующего артиллерией 2-й ударной армии генерал-лейтенанта Федюнинского с 1 июля 1944 года артиллерия Эстонского стрелкового корпуса, а также 45-й отдельный и 221-й танковые полки вводились в бой для участия в операции по свобождению города Нарвы. Я служил в 45-м отдельном танковом полку. При получении этого приказа в полку началась усиленная подготовка личного состава к предстоящим боям, а для командного состава – разведка местности и скрытых подходов в районе переправы через реку Нарву.
В ночь с 25-го на 26 июля 1944 года наш 45-й танковый полк из района деревни Кейкино вышел на переправу к реке Нарве. В районе Смолки. Понтонная переправа через реку была готова. На всем протяжении от города до поселка Нарва-Йыэсуу шли ожесточенные бои, под прикрытием артиллерийского и минометного огня продолжалось форсирование реки нашими стрелковыми соединениями.
Нашему полку было приказано с ходу форсировать реку, лесной дорогой параллельно Смолке выйти на Таллинское шоссе в районе хутора Петерристи, атаковать артиллерийские позиции на высотках в районе хутора, с последующей задачей в направлении города атаковать укрепленный поселок Германсберг, где находились минометные батареи противника, ведущие сильный огонь по городу.
26 июля 1944 года в 4 часа утра у Смолки или рядом с тем местом, где сейчас стоит памятник «Танк», ближе к Рийгикюласким высотам, по понтонной переправе начали форсировать реку Нарву 45-й и 221-й полки нашего Эстонского стрелкового корпуса. Первыми вслед за пехотой прошли три тан