— Ты займи очередь, а я выбью чек.
Я встал в очередь, и вдруг из подсобки выходит в белом халате мой бывший зампохоз Селифанов. Смотрит на меня:
— Комбат! Здорово! Как ты сюда попал?
— В академии учусь.
— Чего же ты не сообщил?
— Не знал ни твоего адреса, ни телефона.
После короткого разговора он обратился к продавщице:
— Слушай, это мой командир. Его сестра придет, ты ее отоварь. А мы сейчас подойдем.
Мы зашли в его кабинет.
— Давай так договоримся. Я работаю до 23.00, а после этого мы пойдем в ресторан. Но чтобы тебе не скучать, здесь не сидеть, рядом на Крутицком мосту есть винный подвальчик. Тамошний директор мой друг. — И тут же набирает его номер:
— Привет! Слушай, сейчас к тебе придет капитан, мой командир, ты его встреть, угости, а я к 23.00 освобожусь, и мы с ним поедем ужинать.
Я просидел у того директора пару часов, выпили коньячку, поговорили о жизни, торговле и прочем, а в одиннадцать пришел Вася.
— Комбат, пошли в ресторан!
— Вась, у меня денег нет.
— Да не нужны мне твои гроши, у меня деньги есть, сколько угодно.
— Ишь, какой ты стал богатый! Ну, пойдем, коль угощаешь.
Мы пришли в ресторан «Савой», к этому времени он был уже полупустой. Тут же подскочил официант:
— Василий Ефимович, привет.
— Вот, командир мой приехал. Давай, чтобы по полной программе.
Тот мгновенно подал меню.
— Заказывай, что хочешь.
— Уж очень дорого, — посмотрел я на цены.
— Что ты опять прицепился — «дорого»! Деньги у меня есть, я тебе сказал! Ладно, разговор окончен. Я сам закажу.
Мы гуляли до 6 часов утра: играл оркестр, пела Капитолина Лазаренко[23].
— Откуда ты берешь такие деньги? — спросил я его.
— Ты в магазине видел, что все витрины заставлены бутылками с коньяком, вином, водкой?
— Видел.
— По плану при разгрузке бой составляет 3 %. Конечно, никто столько не бьет, но все аккуратно списывается. Теперь возьмем, например, масло. Сорт «Экстра» стоит 65 рублей, 1-й сорт — 60, 2-й сорт — 55. Ты можешь по виду или вкусу определить сорт?
— Нет, конечно.
— Никто не сможет. Вот я и отпускаю 1-й сорт за «Экстру». С каждого килограмма 5 рублей, а в день я продаю тонну-полторы. Конечно, я не все себе беру, делюсь с руководством, продавцами. Но мне все равно достаточно.
— Ну ведь ты же попадешься!
— Нет, не попадусь. Магазин-то НКВД. Ты знаешь, кто у меня клиенты? Так-то! Не бойся, никогда не попаду, откуплюсь.
Разубедить Селифанова мне не удалось. Целый год мы с ним по субботам ходили по ресторанам, гуляли, а потом он все же попался. Я навестил его в тюрьме:
— Ты же обещал мне, что не попадешься, тебя спасут?!
— Еще не вечер! Еще только расследование идет. — Он держался очень хорошо.
— Как ты попал?
— По глупости. Мне с гастронома на Смоленской звонит друг: неожиданно пришла комиссия, его накрыли, недостача 30 тысяч рублей. Я ему передал 30 тысяч рублей, а тут и ко мне проверка. Друга спас, а сам сел.
Моему бывшему зампохозу дали 12 лет, но он был уверен, что больше пяти из них не отсидит. Через друзей его определили на строительство ВДНХ, и что было с ним дальше, я не знаю.
Естественно, учась в академии, мы старались не пропускать ни одного футбольного матча. Летом 1948 года, помню, должны были играть «Динамо» и «Спартак», а билетов у нас не было. Покупать с рук мы себе позволить не могли — дорого. Я пошел к сестре:
— Слушай, нельзя достать билет через органы?
— Мы с этим не связаны. Но у нас есть девочка, она может тебе помочь достать. Я поговорю с ней.
Как потом я узнал, сестра была знакома с девушкой Катей, которая ведала документами нелегалов. Им перед заданием предоставляли возможность отдохнуть, сходить в театр, на концерт. Соответственно, она могла достать билеты. Сестра договорилась с Катей, что мы с ней встретимся у здания НКВД на Лубянке. В назначенное время я подошел, стою, жду. Выходит дивчина. Мы познакомились, и на меня произвел впечатление ее приятный, гортанный голос с московским выговором. Она отдала мне билеты, я заплатил, и мы расстались.
Вернувшись, я говорю сестре:
— А что это за дивчина?
— Хорошая девушка.
— Хочу познакомиться с ней поближе.
Она меня познакомила, и с тех пор мы не расставались. На октябрьские праздники я уже поехал к ней знакомиться с ее родителями и сразу вошел в ее семью. Поженились мы на следующий год. Летом моя сестра вышла замуж за сотрудника НКВД, парня в возрасте, наверное, 30–32 лет. Мы с Катей зашли к ним в гости, сели, как полагается, за стол, выпили шампанского. Я спрашиваю:
— Ну как, Иван, семейная жизнь?
— У-у, Вась, так хорошо! Все время чувствую ее заботу.
Я Кате говорю:
— Давай поженимся.
— Давай.
— У тебя паспорт с собой?
— Да, с собой.
— Поехали. Зайдем в первый загс и распишемся.
— Поехали.
Мы сели на трамвай и буквально на следующей остановке был загс Красногвардейского района. Зашли, подошли к регистратору:
— Мамаша, где здесь у вас разводятся?
— Сынок, ты еще и не женился, а уже про развод спрашиваешь.
— Точно, поэтому и пришел.
— На, заполняй заявление.
Я взял бланк, сел его заполнять. Катя говорит:
— Я хочу оставить свою фамилию.
— Хорошо, мне без разницы, какая у тебя будет фамилия. — А сам пишу: «До брака — Никитина. После брака — Брюхова».
— Ты же обещал! — возмутилась Катя.
— Все! Хватит! Фамилия должна быть одна, чтобы не вызывать никаких сомнений.
Заполнив заявление, я отдал регистратору. Она его прочла:
— Приходите через три дня. Мало ли что — вы молодые люди, подумайте…
— Вы умная женщина. Я за три дня сто раз передумаю и не женюсь. Если хотите, чтобы мы поженились, давайте сразу, сейчас оформлять!
— Ну ты, сынок, даешь! То ты разводиться пришел, то тебя сразу расписывай. Ладно, так и быть.
Вот так нас расписали. Приехали, выпили по рюмке. Конечно, было время, и я задумывался: правильно ли я сделал или неправильно. Но когда мы прожили вместе 60 лет, я окончательно убедился, что да, я сделал правильно. Год мы прожили у тещи, а потом Кате дали шестиметровую комнату. Мы купили столик, диван, который невозможно было разложить, потому что места не было, поставили шифоньер, в который и класть-то было нечего.
Учеба в академии шла своим чередом и особых сложностей у меня не вызывала. На курсе училось 126 человек. Жили мы очень дружно. Надо сказать, что фронтовики еще сохраняли чувство фронтового братства, взаимовыручки, взаимного уважения. Никто не кичился орденами, не было доносов, подхалимажа. Жизнь показала, что из этих 126 слушателей один (Ахромеев) стал маршалом[24], четверо — генерал-лейтенантами и шестеро — генерал-майорами. Все!
Я пользовался большим авторитетом среди слушателей, поскольку был капитаном сборной академии по лыжам, выступал за нее на первенстве вузов Московского военного округа, но в отличники не рвался, поскольку с детства отличников не любил. У нас таких было человек пятнадцать на курсе, в том числе и Сережа Ахромеев. Он учился очень хорошо, но физически был очень слабо развит — как ни старался, не мог уложиться в нормативы ни по бегу, ни по подтягиванию. Поэтому с курса на курс его переводили условно, без зачета по физкультуре. Помню, когда я стал на кафедре своим человеком, то подошел к начальнику кафедры полковнику Чернобаю и говорю:
— Товарищ полковник, поставьте Ахромееву зачет. Он же круглый отличник.
— Нет! — отрезал он.
— Послушайте, но вы же Петраковскому поставили зачет, хотя он ничего вам не сдал. — Майор Горбайн был толстый, неуклюжий парень, который не мог сдать ни один норматив.
— Он ко мне подходил, просил дать комплекс подготовительных упражнений для того, чтобы научиться подтягиваться. У него не получилось, но я же видел, что он старается. А почему Ахромеев ко мне не пришел?
— Ему гордость не позволяет. Он старается, но у него не получается. А Петраковский приходил к вам, только чтобы вы ему поставили зачет. Он никакими упражнениями, что вы ему дали, не занимался. Вот вы ему зачет за лыжную подготовку поставили, а ведь он ни разу на лыжи даже и не встал. Вы его отпустили ездить с нами на тренировки, чтобы заниматься, а он, пока мы бегали, сидел в автобусе.
— Чего же вы раньше не сказали? — возмутился он.
— Откуда мне было знать про ваши договоренности!
— Ну, ладно, давай Ахромееву поставлю зачет.
В то время самым популярным зрелищем был футбол. Матчи шли на стадионе «Динамо» три раза в неделю. На отделение из 26 человек мы в складчину покупали 13 абонементов, и желающие всегда могли пойти посмотреть матч с любимой командой. На все игры ходили только мы с Ахромеевым. Он страстно болел за «Спартак», а я за «Динамо». В разговорах о футболе он заводился, и остановить его было трудно.
Если между собой мы жили дружно, то с преподавателями у нас частенько возникали споры. Особенно мы недолюбливали марксистско-ленинскую подготовку. Преподаватель, который читал нам лекции, с таким упоением славил социалистический способ производства и ругал капиталистический, что аж тошно становилось. А что нас агитировать? Мы Запад посмотрели, видели, как они живут… И вот как-то обронил он фразу, что безжалостные капиталисты в Лаосе и Вьетнаме посылают почти грудных детей сажать рис. Тут же в стенной газете мы нарисовали карикатуру младенца, сажающего рис, с его головой. Кто-то написал стишок, другой — заметку про посадку риса при капитализме. Хохотал весь курс. Он, когда увидел, вспыхнул. Побежал к начальнику факультета генерал-лейтенанту Виденееву:
— Товарищ генерал, надо мной издеваются! Смотрите, нарисовали меня в стенгазете так, что мне появляться на занятиях стыдно.
— Где? — спокойно спросил Веденеев. — Я смотрел эту газету, перед тем как ее повесили. Ничего криминального в ней не нашел.