– Нет, нет, товарищ командир! Не надо! – сверху кричали его артиллеристы рядом с ракетной установкой. На их глазах еще живой лейтенант отдавал свою жизнь ради мести фашистам. Граната покатилась гулким кругляшом под металлическое брюхо. Взрыв! Осколки прошили грудь отважного лейтенанта, исполосовали лицо и голову. Кротов не удержал протяжный крик, на гимнастерке его под распахнутой курткой мгновенно расплылись кровавые пятна, лицо превратилось в окровавленную маску. С трудом мужчина потянулся к поясу, где были закреплены еще две лимонки. Снова выстрел из-под железного укрытия, теперь точно в цель! Удар пули почти на расстоянии вытянутой руки превратил глаз Кротова в кровавый пролом. Лейтенант так и не успел сделать свой последний бросок, он дернулся в предсмертной судороге и распластался без движения среди каменных обломков и раскуроченного железа.
Шубина окатило волной гнева и боли. Он выкрикнул во все горло артиллеристам, что засели в разных точках теснины:
– Слушайте мой приказ! Командование взводом беру на себя. Никакой самодеятельности. Огонь открываем только по моему приказу! Если хотите выбраться отсюда живыми, то выполняйте приказ.
В ответ раздались неуверенные голоса:
– Так точно, товарищ капитан!
– А что, если немцы нас понимают, сейчас они осмелеют, раз знают, что вы запретили по ним стрелять!
– Тише ты, тише говори!
– Не буду тише, пускай знают! Я вас достану, твари, звери, дряни! Слышали?! Мы не уйдем отсюда ни за что, пока хоть один из вас жив! Сдохнете!
Кто-то из парней тоже бился в приступе ярости, выкрикивая проклятия и угрозы засевшим под своим временным укрытием вражеским танкистам.
А у капитана Шубина вдруг вся злость прошла, словно на нее не осталось сил. Он оперся на горячую каменную стену, чувствуя лишь одно – острую жажду. После тяжелого боя его покрывала пыль, она забилась в рот и нос, осела на коже, и ему безумно хотелось сделать несколько глотков воды и умыться. Но во фляжке у него оставалось чуть меньше половины, расходовать запасы следовало с большой осторожностью. Глеб открутил крышку, смочил губы, даже не сделав глоток. Просто обмануть себя, чтобы хоть на секунды избавиться от сухости и рези во рту. Неизвестно, сколько предстоит пробыть в ущелье, но понятно одно – надо успокоиться и найти выход из ситуации.
Рядом кто-то прохрипел:
– Товарищ капитан, можно и мне глоточек?
На разведчика смотрел паренек. Тонкая шея торчала из слишком широкого ворота, а на покрытом пыльной коркой лице просительно горели воспаленные от гари до красноты глаза. Капитан молча протянул фляжку, и паренек жадно прильнул к горлышку, сидящий рядом на корточках артиллерист с винтовкой и связкой гранат в руках попросил:
– Можно и мне глотнуть, товарищ капитан?
– Вы не взяли с собой воду? Вообще никакого запаса? – осенило разведчика.
Парень с облегчением выдохнул, а потом с сожалением отдал фляжку следующему. Он покрутил отрицательно головой:
– Нет, товарищ лейтенант запретил нам брать лишний груз. Только оружие. Винтовки, гранаты, части М-8.
– Пускай каждый сделает глоток, – разрешил разведчик. Хотя понимал – это спасение лишь на ближайший час. Потом жажда станет еще одним врагом для них, ослабляя людей все больше и больше. Они заманили своих противников в ловушку, но потом попали и сами в нее. И не просто попали, а оказались беспомощными из-за неправильной подготовки.
Капитан прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться на своих мыслях, он должен придумать, как вытащить артиллеристов из этих клещей смерти живыми. Уничтоженными должны быть лишь танки, без своей техники немцев переведут в обычные стрелковые подразделения, они станут лишь частью армии, с которой советские войска могут помериться силой. Нет танков – нет преимущества. Поэтому формально операция окончена, боевая задача выполнена, и они могли бы просто уйти из теснины назад тем же путем, как стемнеет, согласно первоначальному плану. Но фашистские танкисты оказались загнанными в смертельные тиски. И теперь в желании выжить они будут вести огонь на поражение, не давая советским бойцам спуститься вниз и покинуть каменный коридор.
Эти мысли были в голове у каждого, потому что все тот же парнишка с цыплячьей шеей не выдержал общего молчания:
– Товарищ капитан, что дальше? Что теперь с нами будет?
Несколько секунд Глеб не мог найти ответа на вопрос парня, потом медленно все же просипел севшим голосом:
– Дальше будем действовать по плану. Через два часа уже закат, спустимся вниз под прикрытием и через северный проем вернемся назад в свое расположение, на советскую территорию.
– А как же гитлеровцы? Они ведь живы!!! – И без того хриплый голос паренька сипел от каменистой взвеси, что забивала горло. Но он не останавливался, хотя явно говорил через силу. – Наш командир обещал нам, что мы сможем поквитаться с фашистами, теми самыми, что убили наших товарищей. Теперь они и самого Кротова убили! По раненому стреляли, не дали его спасти. Я им не прощу этого!
– Послушай! – резко оборвал его разведчик. – Я здесь командир, и я принимаю решения! По уставу ты должен выполнять приказ. Так вот, мы действуем согласно разработанному плану. Задача была – ликвидировать германскую бронетехнику. Она выполнена, поэтому с наступлением сумерек мы возвращаемся назад.
– Я отказываюсь подчиняться! – взвился паренек.
– Да ты пойми, – сказал Глеб. – Это опасно, мы погибнем. У фашистов есть оружие, и они могут расстрелять нас из укрытия. Ты ведь видел, чем это закончилось для лейтенанта Кротова. Чтобы выжить, в этом случае лучше отступить, не развязывая боя с оставшимися танкистами.
Но паренек резко ответил ему:
– Можете прямо сейчас бежать отсюда. А я не трус, я отомщу за наших ребят, за моих друзей и за своего командира.
После его крика в воздухе повисла тяжелая тишина. Остальные бойцы молчали, каждый из них принимал сейчас важное решение – сохранить свою жизнь и последовать за новым командиром или отомстить за погибших товарищей ценою своей жизни.
Шубин не видел своих врагов, гитлеровских танкистов, и не слышал их разговоров в укрытии – крошечном пространстве под танками, где едва можно было дышать от удушающей копоти и сажи после горения горючего и смазки внутри машин. Они шептались, переговаривались, пытаясь найти тоже хоть какой-то выход из ловушки. Прислушивались к голосам наверху, не понимая, что замышляют советские бойцы. Молчал лишь лейтенант Нойман, внутри у него все сжималось от осознания своей ошибки. Это ведь он доверился этому русскому, что представился агентом из абвера. Он повел свои танки прямо в ловушку. Потерял целую роту техники, которая уничтожена русскими артиллерийскими снарядами, погибла часть личного состава, а те, кто выжил, кажется, ополчились против своего командира.
В темноте не было видно, он не мог разобрать, чей хриплый голос вдруг проскрипел:
– Это ведь вы, герр офицер, разрешили советскому шпиону вести танки. Мы здесь из-за вашей глупости. Мы умрем тут из-за вас, сдохнем, как крысы в подвале. Не как герои, а как предатели, потому что сами залезли в эти смертельные тиски. Вы приказали нам сюда ехать, вы до последнего не видели обмана. Вы виноваты, что мы сейчас здесь сдохнем.
Нойман почувствовал, как чья-то рука шарит по его воротнику, подбираясь к шее. Он дернулся в сторону:
– Назад! Или я выстрелю!
В ответ раздался хриплый смешок, похожий больше на лай.
– Жить хочешь, чертов офицеришка? И я тоже хочу, я хочу жить! Я хочу вернуться домой, к жене и моим дочерям, а не умереть ради твоего Гитлера. У тебя есть время, чтобы найти выход и вытащить нас всех из этих тисков. Но если ты не придумаешь ничего, то я убью тебя и обменяю свою жизнь у русских на твой труп! Я не буду лезть на дуло твоего пистолета, мне не нужна дырка во лбу. Нет, я придушу тебя, как только ты уснешь хоть на секунду. Понял, идиотский ты прихвостень фюрера?! Или сдохнешь здесь, или вытащишь нас отсюда.
Нойман почувствовал болезненный удар ногой прямо по ребрам. Он с едва сдержанной злостью процедил:
– Я понял. Я найду отсюда выход.
Хотя на самом деле лейтенант не знал, как действовать дальше. Выйти из укрытия – верная смерть, остается сидеть в осаде в надежде на чудо – вдруг обнаружат их отсутствие в Шепетовке, по следам гусениц выйдут к теснине. Это будет спасением для танкистов, но не для него. Его ждет военный трибунал, лишение звания, возможно, даже расстрел. Сочтут шпионом, русским агентом, невеста откажется от него, как и родители, друзья. Смерть кажется даже вариантом получше, чем то, что ждет его в случае прибытия подмоги. Потому Нойману хотелось не просто кричать, а выть от ужаса, в какую безвыходную ситуацию завел его русский диверсант.
Наверху капитан Шубин тоже мучился от мрачных размышлений, что одолевали его вместе с сильной жаждой и болью в голове после удара взрывной волной. Ему не хотелось сейчас вступать в споры с худосочным пареньком, убеждать его, что жизнь важнее, чем смерть во имя мести. Как сейчас найти слова, когда голова гудит от боли, а язык едва ворочается во рту. Да и помимо этого упрямого желания мести было множество вопросов: как связаться с той частью группы, что находится в начале теснины, на огневой позиции? Если прямо прокричать свой приказ к отступлению и выходу через южный проход, не поймут ли его немцы? Есть ли среди них такие, кто немного понимает русский язык? Что делать, если весь отряд откажется от отступления и решит вступить в последнюю смертельную схватку? Разве сможет он как командир бросить бойцов и уйти в одиночку? Ведь это будет предательством и нарушением устава с его стороны.
От тяжелого воздуха, страшной сухости во рту капитану иногда казалось, что он теряет сознание. В голове до сих пор стоял шум после удара взрывной волны, кровь пульсировала, отзываясь болью в висках и затылке. Он с трудом сидел на каменной площадке, сдерживаясь от желания лечь и закрыть глаза хоть на секунду.
Наконец алый закат вспыхнул в расщелине между каменными плитами и погас. Шубин повернул голову к артиллеристам, которые едва слышно переговаривались между собой.